Пришли, забрали… Кировск. О тех, кто строил этот город Молчали долго В школе, на уроках краеведения, учителя нам рассказывали о настоящих коммунистах, кто в 30-е годы по велению сердца приехал сюда и разбудил этот край, покорил Хибины. А слово “ссыльные” лично у меня ассоциировалось только с декабристами и большевиками до революции. Конечно, можно уверенно сказать: да, сюда действительно приезжали по направлению партии или просто за лучшей долей люди со всей страны. О том же, что строили будущий Кировск вообще-то ссыльные, долгие годы стыдливо умалчивали… Сегодня всем уже известно, насколько трагичной и мрачной была история этого города в самом начале, какой страшной ценой строилось горное производство. И тем не менее воспоминания очевидцев тех лет вызывают оторопь. Как вообще могли существовать люди в таких адских условиях – жить, работать, строить, растить детей и во что-то верить? Семьи, согнанные с родных мест, привезенные, как скот, в вагонах вповалку, брошенные в палатки и шалманы, умирающие от болезней, вечно голодные и абсолютно бесправные… Это о них, о спецпереселенцах и раскулаченных “врагах народа”… Страшная правда Первая крупная партия переселенцев, около пятнадцати тысяч человек, прибыла в будущий Хибиногорск в июне 1931 года. А через три года ссыльные составляли более семидесяти процентов всего населения. Вот несколько отрывков из воспоминаний кировчан, привезенных сюда в те годы: • “Сошли на станции Белая, дальше довольно долго шли пешком. Километров через пятнадцать показались палатки. Кругом – горы, пейзаж непривычный. Видим – колючая проволока, вышки, бараки. Чуть в стороне – еще три. В самом маленьком оказалось 250 человек, в остальных – до 600. На воротах надпись – УСЛОН. Вот так 1 сентября 1930 года я прибыла в Хибиногорск…” • “Мою мать с пятью детьми выслали в 1931 году в спецпоселок Хибиногорск, 18-й километр. Везли в товарных вагонах, которые не открывали по пути. На месте пришлось жить в палатке, в ней же жили еще 60 человек. Сплошные нары, на которых и сидели, и спали, и ели. Зимой волосы примерзали к нарам, а во время дождя палатки текли. После работы взрослые поселенцы строили деревянные бараки, так что к следующей зиме мы получили комнату двенадцать метров на две семьи…” • “В палатке на 21-м километре на одного человека приходилось не более полуметра. Каждая семья разделялась друг от друга доской. В эту зиму свирепствовали корь и тиф, и дети пережить это в палатках не могли, в живых остались единицы. Нам выдавали карточки на скудный паек и талон в столовую, где давали суп, кашу и чай…” • “В шалмане спали все вместе – взрослые, дети, старики, готовили на времянках, да и готовить-то было нечего. Нам разрешили привезти два мешка ржаной муки, но пошли грунтовые воды, и мука заплесневела. И готовить из нее можно было только болтушку. Чая не было, грели воду, спасала черника. Было невероятно трудно…” • “Жить в шалманах было лучше, это дерево, обтянутое толем. А палатки – материя, маленькие окошечки продувались насквозь. Пожитки держали под нарами, и никакого воровства не было – честность беспредельная…” • “Папа был хлебопашцем, но пришли, забрали. Через два месяца и нам велели собираться, а у нас даже валенок не было…” • “Я помню, как с дедушки сняли валенки, у мамы – платок с головы, а у нас, детей, вырвали куклу из рук и бросили в кучу посреди комнаты. За что так обидели бедного дедушку, который день работал в поле и ночью людям лапти плел? И умер в нищете в Кировске в 1946 году…” • “В день на мою детскую карточку давали булочку размером с гусиное яйцо. Голод, холод и вши преследовали постоянно. Взрослые ходили в комендатуру отмечаться, выезжать было нельзя…”