В 41-ом году в июле месяце меня взяли в армию как специалиста радиотелеграфиста. Отправились мы в сентябре. Нас погрузили в эшелоны, на фронт поехали.
Выгрузились в Мценске, Орловская область. Во время выгрузки налетели фашистские «стервятники», бомбить нас начали. Помню, часть коней повыпрыгивала. Потом все- таки собрали, два коня потеряли.
Сформировались тут, все собрались и поехали вдоль железной дороги, направление - Орёл. В то время немец подходил к Орлу, станция «Чернь». На третий день мы наскочили на фашистскую засаду. Дивизия шла маршем, со знаменем. Разбежались кто куда. Тут ров был, такой овраг. У меня ездовой, я ехал в радиостанции, в кабине. Ездовой спрыгнул, Медведев, бросил меня, а я ничего не вижу, стрельба идет. В окошечко у меня в кабине смотрю – пальба идет, никого нет. Взял карабин, выпрыгнул тоже. В яму спрыгнул, мимо меня свистят пули, а я иду по направлению, куда наши свистнули, и я туда. С полкилометра пробежал, нагнулся, пули свистят, вижу – моя радио-тачанка стоит. Кони повернулись в обратную сторону и стоят, под колёса вожжи попали, запутались, я стал распутывать. Тут является мой ездовой Медведев, я его начал ругать: «Почему ты прыгнул?» Он говорит: «Что же я буду делать, когда палят по нам?!»
Кое-как я перерезал чем-то вроде прицельной рамкой эти вожжи, ножа не было. Распутались, повязали вожжи, и поехали по направлению, куда наши кавалеристы побежали, скакали километра два. Приезжаем мы в сад какой-то горелый. Нас встречают – рады, что мы приехали, спасли рацию. Мы колобродили целую ночь по этому саду, собирали всех. Командир батареи с пистолетом бегал. Все кричал: «Вперед, вперед!». А куда вперёд и сам не знает. В это время опять налетели самолеты. Кони были к какому-то сараю разваленному привязаны, побили много коней, прострочили их из пулемёта. Летят с той стороны самолеты – мы на эту перейдем каменную стену разваленную. Оттуда заход делают – мы на эту сторону. Бойцов мало убило, а коней побило много в это время.
Закончилось это всё, собрались, пошли дальше. К декабрю месяцу мы уже к Москве подошли. Мы попали в окружение под Вязьмой. Позже нас включили в Первый Гвардейский кавалерийский полк, к Белову, генералу.
Простояли мы тут месяца три на формировке. Потом, в 1942 году, весной, под Харьковом были, станция «Лозовая».
Дальше зимой 42-го в Ёрзовке были. Там ночевали вместе с немцами в одной деревне, село с церковью. Мы ночью пришли, наверно, в час, во втором. Нас распределили по квартирам, туда немцы видно раньше пришли, в квартирах уже были. Мы не знали этого. Поселились. Утром, чуть на рассвете, повели коней поить на речку, не далеко тут была прорубь. Коней напоили, тихонько, пулемёт встрочь. Вот, говорим, наши разведчики, автоматы пробуют, а то они отказывали ППШ.
И чаще, чаще, пулемёт застрочил. Я поскакал, а подпруги то забыл подтянуть. Ничего, потом все-таки запрыгнул, на коня-то, обнял его за шею, и он – галопом. Я скакал километра два, может быть. Там деревушка. Приезжаю, все рады: «Мы думали все - капут».
После – опять сбор – все собираться стали. Пошли мы Киев освобождать. Форсировали только Днепр, коней оставили на этой стороне, в пешем строю форсировали. Меня к первому эскадрону прикрепили, чтобы связь с полком держать.
Был у меня помощник – Сергей Бычков. У него было питание, а у меня рация была. Вот они с командиром эскадрона спустились в траншею, а я остался наверху, говорю: «Я лучше сейчас здесь свяжусь». Полковник из траншеи говорит: «Сегодня не услышим». А я уже стал развертывать.
А из минометов-то бьют, мины летят. Я только стал выходить, а рядом мина как шарахнет в руку и сквозное пролетело-то туда. Мне перевязали руку, а кровь-то шла у меня из гортани, ну они и ошалели, мои лекари-то, испугались. А оказалось, у меня лёгкие пробило, и под легкими осколок остался, ну они колдовали около меня, потащили меня в воронку, метров пятьдесят тащили меня, а я машу все рукой, разговаривать-то уже не могу: «Оставьте меня!»
Я в воронку-то эту скатился, в крови весь испачкался, песок налип. У меня плащ-палатка была через плечо. Полежал, полежал немного. Потом подумал: «Тут я могу подохнуть, в яме-то». Стал выкарабкиваться, немного выкарабкался, смотрю – идет какой-то, думаю, не немец ли идет какой-то, потом поближе подполз – смотрю, сержант. Он подходит: «Вы что ранены?» Я говорю: «Да». Он ничего не стал делать, только показал мне: «Вот в кустах там дымок видишь? Я говорю: «Вижу». «Если сможешь – как-нибудь добирайся туда».
Я-то ползком – сил нет, то встану, немножко шагну, опять ползком, весь в крови испачканный, весь в песке. Потом они увидели меня – идут двое, взяли под руки, отвели меня. Вскипятили чай. Мне полкружки налили, посластили. Сладкого чаю-то я как выпил, так сразу сил набрался, сразу хорошо разговаривать стал.
«Вот, – говорят мне, – часа через два мы перетащим тебя». У них, видно, ездовые лошади там стоят и возят к шоссейной дороге, туда, к Днепру, раненых всех. И правда - они меня туда увели, там три лошади, военные брички такие. Меня посадили рядом с ездовым, а двоих в тачанку положили. А дороги-то изуродованные, все разбомблено. Как тряхнет меня – я хватаюсь за руку, мне больно, у меня кость повредило.
Доехали туда, нас вынесли, там плетенные соломой покрытые маты и меня туда. Какой-то полковник нашелся медицинской службы. Он останавливает машину, вот нас человек шесть тяжело раненных, в кабину затискали, а вся изуродована дорога, меня трясет, у меня сил нет, боль такая.
Доехали до переправы, встали, там очереди громадные, оттуда войска переправляют, боеприпасы, а отсюда никого, потому что немец старается сбросить в Днепр, и нас отсюда никак. То уж там какой-то похлопотал, чтобы там остановили, нас пропустили, нас много машин-то с ранеными собралось, ну вот и пропустили, а мост такой понтонный навели.
Проехали в село Карпиловка, там какая- то школа большая была, вот там госпиталь. Нас туда привезли, машины три. Не принимают. Переполнено всё. Какой-то майор всё-таки настоял: «А куда же мы их будем девать? Что мы их выбрасывать будем?!»
В коридоре досок настелили, половина полена под головы положили вместо подушек, у кого что. У меня плащ палатка была, так доски покрыли ею.
Вот в этом коридоре я дня четыре лежал, никакой помощи не было. Потом врач осмотрел, прослушал, я рассказал, что у меня осколок в груди. Положили в грудную палату, там, где все грудники, тяжело раненые там лежали без ног и без рук.
Ну и вот уж там началось лечение. Чуть не каждый день врач приходил, по 50 грамм спирту, два раза в день давать стали, чтобы лучше есть, для аппетиту.
Пролежал тут я тридцать один день, эвакуировали в Курск. Из Курска надо было сообщить, а я бабушке-то не писал, думал, добьется билета, поедет ко мне, а меня эвакуируют, и уж послал телеграмму ей, когда выздоровел: «Опять на фронт меня, в запасной полк».
Нас выписали. Мы пошли пешком в Киев, шли недели полторы. Пришли в Киев, а там полк наш в Житомир ушел, немцев погнали тут, это было уже в феврале 1944 года. В Житомир пришли, там этот покупатель (все так мы их называли, те вот, которые набирали в часть, пополнять часть раненными).
Как из пехоты придет покупатель, все разбегаются, кто в кусты, кто куда, в сад спрячемся. Ждали хорошего кого-нибудь из артиллерии. Вот пришел из Зенитного дивизиона, пополняли 22-ую зенитную дивизию РГК, вот тут нас взяли, радистов тут оказалось человека три.
Два дня нас вел капитан. Пришли в какую-то большую деревню, там формировались. Людей-то набрали, а техники всё не хватало, зенитных пулеметов не было.
В Шепетовке начудил немец, расстрелял много, чуть нас не заставили выкапывать всех и братскую могилу делать. Наши кое-кто выкапывали, братские могилы делали.
Вот стали освобождать Львовскую область, в Львове был, Рава-Русская, Иваново-франковская область, западная Украина. То в Молдавии в 1944 году, в жару самую были, вот на Днестре, в Кишинёве был, оттуда в Польшу попали. Из Польши в Чехословакию.
В Чехословакии с Сергеем увидался, случайно просто. На лошадях ехали, случайно просто. Надо же так в другой стране увидаться.
Потом из Чехословакии в Германию, форсировали Одарь, война кончилась. Нас в Австрию, там был до демобилизации. Демобилизовали из Австрии. Вот такой путь.