Бабушка Аня (супруга Шевякова Петра Павловича), рассказывала, что дед был мастером-башмачником, работал в Талдомской артели, шил сапоги, башмаки. Работал в основном на дому, и супругу свою научил этому ремеслу. В их семье родилось трое детей (первая дочь - Катя умерла в младенчестве). У деда был очень красивый голос, работая, он постоянно что-то напевал. Семья деда большая, зажиточная, занимались башмачным делом, был даже свой тарантас и лошади. Раньше они жили на хуторе в лесу, рядом с д. Пановка. Потом все разъехались. Бабушка Аня и дед Пётр купили себе часть дома в г. Талдом. Мама деда Петра жила с ними. Известие о войне приняли с болью. Уже на следующий день (23 июня 1941 года) дед отправился на сборный пункт Талдомского военкомата, который организовали у пожарной каланчи в центра Талдома, огородив это место деревянным забором. Бабушка, перед отправкой призывников на фронт, передавала малышей (сыну было почти два, а дочери и года не было) через забор, чтоб он с ними попрощался. Солдаты ушли на фронт. Домой вернули только вещи, в которых он был до переобмундирования. Да пришло письмо из Ленинграда (не сохранилось). Бабушка с другими талдомчанамим рыла окопы на ближних подступах к Москве, валяла валенки для фронта на фабрике. В 1946 году ей дали официальную бумагу, что дед пропал "пропал без вести". Бабушка всё время искала его, спрашивала. Кто-то говорил, что он погиб под Старой Руссой. Но никаких точных сведений не было. Бабушка ушла из жизни в 1995. И их младший сын тоже не дожил до чудесного момента, когда в мае 2014 года до меня дошло известие, что деда нашли под Новгородом. И из 200 поднятых бойцов в тот момент удалось расшифровать только его медальон. В окопе было найдено два бойца, два медальона. Во втором - записка истлела. Так и перезахоронили мы его с "неизвестным солдатом". И его маленькая дочь (а теперь уже бабушка) несла, как он её когда-то носил на руках, его маленький гробик. По месту гибели и полевой почте удалось установить его историю и историю более 80 талдомчан "пропавших без вести". Все они участвовали в одном из первых контрударов по фашистам в июле 1941 под Сольцами. И погибли в августе 1941, отражая наступление на их 1-ю горнострелковую бригаду двух немецких пехотных дивизий при поддержке танков. Так дед своей весточкой помог найти своих земляков.

О первой разведке:
"Итак, в первый раз, и сразу – за языком! Мы прошли от Геребутиц, почти до Шимска, километров тридцать. Сплошного фронта тогда еще не было. Днем сидели в кустах, ночью ходили по дороге, не видя и не встречая никого. Карта, данная нам, была совсем не настоящей, как и мы, не знавшие, куда идти и что делать. Но шли и что-то делали. И вдруг – о чудо! Прямо на нас выехал на велосипеде этот фриц – Франц Шнитке!
Мы сидели в придорожной канаве и грызли сухари ...
Десять человек сидят в канаве, плохо укрытые, на стороне противника. Лица у нас еще не те серые и страшно потертые, какими будут на второй и третий год войны, мы еще свеженькие, с румянцем и загаром. Сейчас из-за поворота выедут мотоциклисты с автоматами. За ними транспортеры, полные веселых немецких парней, и на песчаной дороге Новгород – Шимск останутся еще десять человек из двадцати миллионов. Но все было не так…
Ваня Федоров стукнул его рукояткой своего маузера, и все было кончено.
Мы остались с документами рядового велороты Франца-Йозефа Шнитке.
Оказалось, смерть – это так просто."

О наступлении:
"Странно, смешно, удивительно… но мы начали наступать.
Еще совсем не приготовившись, не аклемавшись, и уже в бой...
Предполагалось (по моим понятиям), что наступаем мы, но наступила тишина. Сплошных окопов не было, каждый сидел в индъячейке один. Где моя разведкоманда альпинистов – неизвестно. Где командиры и начальники – неизвестно. Перед ячейкой кучка песка – бруствер, на всем пространстве впереди много таких кучек. Вдруг сильнейший взрывной звук. Что это? Нас обстреливают, мы обстреливаем? Темнота моя густая!
После третьего взрыва я оглох и понял, что за мною, шагах в пятнадцати-двадцати, в кустах спрятались наши пушки и по ком-то стреляют, по кому стреляют – не видел.
Еще раз выстрелила, проклятая, и кто-то закричал: ура!!!.. И справа появились фигуры бегущих вперед, согнувшиеся, а иногда ползущие. Я не торопился. Решил посмотреть, что будет дальше, не из любопытства, конечно, а из вялости, заполнившей сознание и набившейся внутрь от непонятности происходящего. Я даже не уверен был в том, что стреляет наша пушка и бегут наши солдаты. Вдруг я заблудился, и это противник наступает? А я перепутал, где тыл и наши и где они.
Наконец, включив все свои аналитические способности, на треть доказал себе, «что к чему», вылез из своей ячейки и, согнувшись как мог ближе к земле (хотя выстрелы все прекратились), побежал вперед.
Пределом моей мечты была видневшаяся впереди, метрах в пятидесяти (стадион поперек), другая ячейка.
Добежав благополучно, я прыгнул на дно.
Странно! Почему у меня брустверок был сюда, а у нее – туда? У меня на юг, а у нее – наоборот? Повернулся спиной вперед – и, о чудо, о изумление! О восторг! На песчаном бруствере, обращенном к той моей первой ячейке, разбросаны гильзы от автоматных патронов (взял в руку, еще теплые) и воткнута в желтый приятный песочек (из него бы замки строить) бутылка коньяка «Martel» – полуполная, полупустая, полувыпитая...

На дороге стоит немецкий мотоцикл BMW с коляской. Два немца убитых лежат рядом. Багажник раскурочен, вокруг разбросаны тряпки, вещи..."

Об обороне:
"Настоящее светопреставление началось на рассвете 10 августа 41-го года и не зависело от пушек. С рассвета и до заката над нами, волна за волной, пролетали немецкие самолеты. Пустым небо не было ни минуты. Обстрел, бомбежка, просто пролеты авиации производили на свеженьких людей впечатление непереносимости ада. Никто на нас не наступал. Мы сидели, а они издевательски уничтожали нас, совершенно беззащитных. Ни одного нашего самолета не было в воздухе за целый день. Это было тяжелое, переполнявшее нас горечью чувство....
К концу дня нервы были в очень плохом состоянии. Где же наши самолеты? Где герои-летчики? ...
...здесь было чистое убийство: сидят беззащитные, как дети, почти все штатские, и их расстреливают сверху разными способами.
Я провел под бомбами, обстрелом артиллерии, минометов, танков, пулеметов и другого изуверства почти четыре года, но ни один из них не составил такого удовольствия, как 10 августа. Не знаю, бывал ли в такой обстановке Иоанн Богослов, но впечатление апокалипсиса он описал точно и ярко."