Военные стихи

ПОДЕЛИТЬСЯ СТРАНИЦЕЙ

Автор: Чекина Марина Владимировна

Чекина Марина Владимировна, член Российского Союза профессиональных литераторов.

ПОЭЗИЯ

Военные стихи

Стихи написаны по рассказам фронтовиков, их родственников и по личным переживаниям

 

Чекина Марина Владимировна

 

Ленинградский метроном

 

Синхронность биенья слабеющих наших сердец

Была обеспечена ритмом того метронома,

Чей звук всем далёким от музыки – странно знакомым

С тех пор остаётся, когда замолчал, наконец.

 

И если не в лад начинали сердца трепетать,

И если от слабости падали в брадикардию,

Тик-так метронома в момент устранял аритмию,

И биться сердца в унисон начинали опять.

 

Когда же настолько слабела сердечная нить,

Что вдруг умолкало в груди у кого-то биенье,

И чья-то душа отлетала беззвучною тенью –

Как колокол, тот метроном принимался звонить.

        

Когда-нибудь…

 

Когда-нибудь такой настанет миг,

Наверное, для мира – роковой,

Когда умрёт последний фронтовик

Великой, незабытой, Мировой…

 

И ляжет тяжким бременем на нас –

Воспоминаний тяжесть – не своих.

Неловко повторять чужой рассказ –

И не услышать больше – лично их.

        

Блокадная буханка

 

Памяти Константина Филиппова

 

Мой дядька – душа нараспашку –

Однажды спросил, после "ста":

"Вот ты обучилась, племяшка,

Наукам – теперь не проста!

 

Скажи, рассуди: понапрасну

Я мучаюсь тридцать годков,

Как будто со мной ежечасно –

Те трое простых пареньков?

 

Пред кем я за это в ответе?" –

Спросил с напряжением жил:

"Убило ребят на рассвете –

А я – только днём доложил…

 

Взял хлеба сырую буханку:

Их доля в комплекте с моей,

Бушлат запахнул и ушанку –

Ну, хлебушко! Душу согрей!

 

И хлеб, мою грудь согревая,

Довёл из Кронштадта, по льду,

Туда, где маманя – живая,

Но с голоду, будто, в бреду…

 

Щепотку к губам подносила,

Глотала, глуша забытьё,

И словно, тех мальчиков сила

Светилась в глазах у неё…

 

Быть может, с той самой буханки

И бабушка есть у тебя…"

А пальцы, в ожогах и ранках,

Метались, "бычок" теребя…

        

Эпизод

Памяти Якова Яковлевича Зобенко

 

Как-то дед рассказал, вспоминать не любивший,

О событиях тех, сорок первого года.

То ли выпал момент, на такое пробивший,

То ли май растревожил весенней погодой…

 

Это был эпизод, лишь нечаянный случай,

Сохранивший когда-то простого солдата,

Что других был не хуже, и даже не лучше…

А иначе и мы не родились бы с братом…

 

За спиной – Ленинград, под ногами – Высоты,

И последний снаряд досылается в жерло,

Танки прут, и лишь двое – в живых – из расчёта…

Только взрыв полоснул по натянутым нервам.

 

В тесной щели меж бортом полуторки справа,

И корявыми стенками ящиков – слева –

Он очнулся в пути…  Самолётов орава

На бомбёжку зашла. А нога – от колена

 

Колыхалась от тряски, и резкие боли

Отзывались в нудящем, контуженном, теле…

И навеки ушло то, что было дотоле,

И держалась душа на последнем пределе.

 

Та полуторка им подвозила снаряды,

Развернулась – от танков, но всё же – в итоге:

Средь останков – живой, шевельнувшийся, рядом –

Был замечен и взят. Не убит по дороге.

 

Даже ногу спасли – просто – стала короче,

Ну, да ведь не в ногах – настоящая сила…

Были дни впереди, и счастливые ночи,

И душой отогреться ему пофартило…

 

То ль влиянье судеб, то ли случайности выбор,

Но сцепились события прочной цепочкой.

А сложись чуть иначе – и мы не смогли бы

Появиться на свет – и растаяли точкой…

 

Блокада. Времена года

 

Блокадный город видится зимою,

Когда Нева белёсою корою

Вросла в гранит шершавых берегов,

Когда, минуя плотные сугробы,

Укутав простынёю, вместо гроба,

Рывками, что по нескольку шагов,

 

Везли свою нетяжкую поклажу…

На первый взгляд, неясно было даже:

Душе иль телу горше и больней,

И в чём душа влачилась вдоль Фонтанки.

На бугорках подрагивали санки,

И тянущий не выглядел живей…

 

И реже представляется весною,

Когда вскрывалась раной полостною,

«Подснежники» внезапно обнажив,

Изрытая земля. И словно тени,

Без слов, без возражения, без пени,

Забыв о том, что сам-то еле жив,

 

С лопатами, с ломами ленинградцы

Брели по переулкам – прибираться –

Почти на амбразуру, на таран.

Дыханье слабо, скованы движенья,

А вот не допустили разложенья,

Содрав коросту гноя с рваных ран…

 

Неистовой войны сурово вето,

И всё-таки в блокаде было лето,

И солнце льнуло к битому стеклу.

Не одурачить матушку-природу,

И что-то там росло на огородах,

На островках земли давнишних клумб!

 

И наступала осень золотая,

И листья, что шуршали, облетая,

Нашёптывали жуткие слова,

Звучавшие подобием угрозы,

О том, что приближаются морозы,

И что под снегом скроется трава…

 

И что ещё урежут норму хлеба,

И что осколок вспученного неба

На бабушкину шлёпнется кровать.

И, остывая, след оставит зольный…

Об этом даже просто думать – больно…

А надо было жить и воевать!

        

Осколок

Памяти Александра Холмова

 

Принёс фронтовик свою память прошедшей войны:

Осколок металла, под кожей на левой ладони,

Застрявший, прижившийся с тыльной её стороны –

А доктор сказал: "Ничего, он прирос, не догонит!

 

Живи, не волнуйся, мы резать не станем тебя,

Чего – лишний раз, ты и так уже вынес с лихвою."

И долгие годы, в весенние трубы трубя,

Промчались незримо над буйной его головою.

 

И как-то однажды, в февральский крутой гололёд,

Сдержать не сумел он машину в пределах дороги,

Но вновь повезло, и у смерти опять недолёт:

Лишь бампер помял, да в коленях ушиб себе ноги.

 

А дома заметил: осколок с ладони пропал.

И даже смеялся, в святой простоте и не зная,

Осколок, пусть даже он будет ничтожен и мал,

Найдёт свою цель, по сосудам вслепую блуждая.

 

Спустя четверть века достал до него, долетел –

Осколок, с войны пролежавший, попал ему в сердце.

Он умер в трамвае, зажатый десятками тел,

И даже не сразу упал у водительской дверцы…

        

Светомаскировка

 

Движения скупы и экономны.

Привстала… сердце громче метронома.

Постели край, что телом отогрет –

Сейчас остынет. Близится рассвет.

 

Немного отогнулась маскировка,

Закрыть бы… Пять шагов – не стометровка…

А может быть, отдёрнуть и взглянуть

В дневную серо-пасмурную муть?

 

А там – двора корявая коробка,

Наискосок протоптанная тропка,

Сугробы до второго этажа…

Там летом пацаны неслись, визжа,

 

За ободом на проволоке жёсткой.

Один из них (дразнили переростком)

Сбежал на фронт – совсем недалеко.

Как хорошо, что тёплое трико

 

Сумела натянуть поверх халата –

Оно когда-то было маловато,

Сегодня – впору, даже велико…

Прошла к окну – уже почти легко…

 

В тот вечер, в первый раз за много лет,

Не трепетал в слепом окошке свет:

Колени, руки – стиснуты неловко…

Затихла, не нарушив маскировки.

        

Смертный медальон.

Светлой памяти Константина Мотылёва и жены его Марии

 

Последний голос, как предсмертный стон,

Последний звук судьбы, такой недлинной,

Пронёс сквозь годы смертный медальон

На адрес, что по улице Неглинной.

 

От Кости Мотылёва – пара строк

К жене его, Марии Мотылёвой.

А шесть десятков лет – огромный срок,

Убийственный, порою, и для слова.

 

Написанные жизни на краю,

В футлярчике – надёжней, чем в конверте,

Те строчки чудом выжили в бою,

И автор их обрёл своё бессмертье.

 

«Ах, Муся, не печалься, не грусти:

Погиб в бою за Родину я с честью,

За Сталина, за партию… Прости.

Прощай навек. Целую…»  С горькой вестью

 

Не заявился хмурый почтальон

На улицу Неглинную, дом двадцать…

Хранил записку смертный медальон,

И Мусе не пришлось её дождаться.

        

Почтальонка

 

Как она обожала девчонкой

Приходившего в дом почтальона,

И неслась на сигнал его звонкий –

Всех быстрей, попирая резоны.

 

И соседушка тётя Арина

От неё, так внезапно-степенной,

Получала письмишко от сына

И уже не держалась за стену…

 

Кончив школу, на почту явилась,

И не зная сомнений и страха,

Получила как благо и милость

Тяжеленную сумку и бляху.

 

Вдохновенно, легко, непреклонно,

Сотни писем в любую погоду

Разносила она по району

До весны сорок первого года…

 

Треугольник живого привета

И казённый конверт «похоронки»…

Сколько их лишь за первое лето

Перетискали руки девчонки!

 

Треугольники – в первую пачку,

А конверты – отсрочить пытаясь,

Сберегала, как скряга – заначку,

Той отсрочкой – сама же и маясь…

 

Руки, ноги – худющи и тонки,

А в глазах – разливанное море.

Плещут скорбью глаза почтальонки

От другими пролитого горя.

 

Бросить дело – заманчивы думки,

Но несёт – настоящая профи –

Тяжкий крест коленкоровой сумки,

По ступенькам взбираясь к голгофе!

         * * *

Патруль

Памяти Владимира Репкина

 

Где забор покривился корявый,

У стены, что в щербинках от пуль,

Пацанёнка с макушкой чернявой

Заприметил немецкий патруль.

 

На глазах у прохожего люда,

Что шарахнулся, мимо спеша –

Не по-нашему крикнули: «Юде!»

Камнем, оземь, упала душа…

 

Грохнул «Хальт!», повелительно-строгий.

Упреждая пронзительный «вжик» –

К патрулю со средины дороги,

Чуть хромая, метнулся мужик.

 

Причитал он, себя не жалея,

Сам – с фортуной – один на один:

«Что вы, что вы – они не евреи!

Мама русская, папа – грузин!

 

Мы ж соседи! Доподлинно знаю –

То в отца – головёнка черна!..»

И по кромке, по самому краю –

Заспешил, уводя пацана.

 

Повторяя: «Уходим, уходим!..»

Через пару кварталов спросил:

«Как зовут тебя?» – «Репкин Володя…»

«Дуй, Володька, домой, что есть сил!»

 

Простынка

 

Папа, помнишь, у тебя лежал

В уголке одной из книжных полок,

Нет, не нож, не кортик, не кинжал –

Маленький ржавеющий осколок.

 

О происхождении его

Спрашивала я – ещё малявка.

Ты, не отвечая ничего,

Только в шутку цыкал: брысь под лавку!

 

А потом однажды объяснил,

Что июльским утром в сорок третьем,

На излёте и почти без сил

Он влетел в окошко на рассвете.

 

Бабушка мгновенно подняла

С простыни осколок, чуть живая,

Кинула на краешек стола,

Там он и дымился, остывая.

 

А бабуля крикнула, сердясь,

Громко, сгоряча, не «под сурдинку»:

Вот же чёртов фриц – попортил бязь –

Новая совсем была простынка!

          

Победа!

 

Наконец-то! Май расставил точки –

Лица встречных кажутся святыми…

Почтальонка в клетчатом платочке,

Роясь в сумке, выкрикнула имя.

 

Радостно рванулась – ведь Победа

Распахнула призрачные дали.

В только что промчавшуюся среду

Люди у динамиков рыдали…

 

Что за взгляд у юной почтальонки –

Будто пеплом выстелило смертным,

И морщинки вычертились тонко

Над прямоугольником конверта…

 

Руки жжёт казённая бумага,

За подол цепляется ребёнок…

Флаг победы реет над рейхстагом!

Сколько ещё будет «похоронок»?..

        

Победители…

 

Мы победили. И больше не будет войны.

Эвакуации, голода, дымных «теплушек»,

Залпы салютов гремят, но они не страшны,

Дети уже не похожи на грустных старушек…

 

Мы доказали, что крепче народ, чем гранит,

Что нас не смогут сломить ни посулы, ни сила.

Сколько всего нам ещё совершить предстоит…

Дел – разливанное море, лишь рук бы хватило!

 

Мы ещё мирные спутники пустим в полёт,

На восхищенье друзьям, и вражинам – на зависть!

Мы говорили друг другу: фашизм не пройдёт!

Верили свято… И где ж это мы просчитались?…