Александрова Вера Григорьевна
Александрова
Вера
Григорьевна

История солдата

Здравствуйте. Хочу рассказать про свою бабушку, любимую бабушку Веру. Больше года прошло с тех пор, как ее не стало, но я до сих пор разговариваю с ней. 

Когда началась война бабушке было 14 лет. Я представляю к общему вниманию ее мемуары, и тут уж сложно добавить что либо.

Это воспоминания, которые бабушка обратила к своим правнукам, а их у нее четверо.

Для начала я расскажу о своих родителях.

Папа Александров Григорий Филиппович – Ваш прапрадедушка. Родился в 1900 году. Участник Гражданской (на стороне «красных») и Великой Отечественной войн. Умер в 1968 году.

Мама Александрова Василисса Павловна – Ваша прапрабабушка. Родилась в 1900 году. Умерла в 1972 году.

Я, Александрова Вера Григорьевна, Ваша прабабушка, родилась 21 октября 1927 года. (Умерла 01 октября 2013 года).

Мы жили в селе Круглово Владимирской области. Село было очень большое, в центре села была очень красивая церковь.У нас в семье было четверо детей: старший брат Анатолий (умер в детстве), Я, младший Виктор (в 1930 году умер от дизентерии) и моя младшая сестра Валя, родившаяся уже в 1938 году в Москве.В 1933 году мы с мамой уехали в Москву. Мама не работала, работал только папа.

22 июня 1941 года в 12 часов дня по радио выступил министр иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов и объявил, что на нашу страну Союз Советских Социалистических Республик напала фашистская Германия.

Я услышала это сообщение на Девичке (парк Девичье поле простирался от начала Большой Пироговской улицы, где мы жили в доме №5, до медицинских институтов). Это было воскресенье, детвора гуляла.

Вдруг раздался свисток – это нас собирал наш дворник (белый фартук с бляхой на груди). Такой порядок был заведён в мирное время. Летом нам разрешали гулять на Девичке до 10 часов вечера. Свисток собирал нас домой. Дом был ограждён со стороны Большой Пироговской улицы металлическим забором калиткой. На ночь калитка запиралась, и мы неукоснительно подчинялись этому порядку.

В это время родители буквально бросились по магазинам, но, увы, все магазины были пусты.

Папа 23 июня рано утром уехал на работу (он работал в текстильном институте).

Во дворе института уже шла запись в народное ополчение. Там он получил повестку на службу в армию. Он записался добровольно, хотя возраст у него был уже не призывной (в обязательном порядке призывали мужчин родившихся в 1905 – 1923 годах).

По повестке его направили в клуб «Каучук» на Плющихе, где их должны были готовить к отправке на фронт.

Мы пришли к вечеру (поскольку днём шла подготовка), чтобы увидеть его.

Увидев нас он всё время плакал.

Родители решили отправить нас с Валей в деревню. Папу отпустили на сутки, чтобы проводить на вокзал.

Поезда (гражданские) отправлялись только ночью. Приехали на вокзал, а там народу столько, что не поймёшь, где же наш поезд.

Наконец нашли, а в поезд не только войти, но и подойти невозможно – один народ, все входы в поезд забиты людьми. Папа подошёл к окну и, видимо, объяснил как и что, и нас втиснули через фрамугу окна. Вначале Валю – она кричит, плачет. А потом меня и рюкзак.

На лавочке потеснились, я присела и взяла Валю на руки, она уже не плачет а кричит – мама, мама. Я реву, женщины утешают, хотят Валю взять на руки, а она вцепилась в меня и всё тут. Родители плачут, мы вдвойне, тут наконец-то поезд тронулся.

На Валю вся эта суматоха так подействовала, что она всю ночь не спала и всё время плакала – мама, мама… Никакие уговоры не действовали. Только к утру она уснула.

Нас должны были встретить на нашей станции 29 июня или 2 июля – так договаривались родители с маминой племянницей Людмилой Борисовной (дочь маминого брата), так как она уехала 26 июня и предупредила папиных родственников.

Поезд пришёл на станцию, мы вышли, а нас никто не встретил. Что делать?

Отошли от станции (мы приехали 2 июля), сели на полянке, поели, попили, и пошли. А Валя опять – мама, мама. Как-то отвлекла – где ягодка, где цветочек, а идти-то надо 10 километров.

Шли лесочком – я шла и дрожала от любого шороха, затем прошли мимо посёлка торфоразработок, после надо было идти тропинкою около 1,5 км, где с одной стороны откос – внизу топкое болото, а с другой стороны мелколесье – тёмная стена.

В этом месте я взяла Валю на руки, рюкзак за спиной, пошла, как могла быстрее (это место считалось гиблым). Валя уснула, а я шла не чувствуя ничего – скорей, скорей.

Наконец увидела «свет в конце тоннеля» - тропинка кончилась и появилось солнце и золотистые сосны, освещённые светилом.

Остановилась, сбросила рюкзак, Валя проснулась. Мы отдохнули, поели, попили и собрались идти дальше.

Тут я услышала впереди голоса и обрадовалась, что появились люди.

Когда люди стали приближаться, я поняла, что это мои родичи – человек 10-11, тётки и наши двоюродные братья и сестрёнки.

Когда они подошли уже близко, Валя вдруг побежала к ним, и сразу кинулась к тёте Фроне: «Мама, мама…». Так Валя обрела вторую маму.

Я прожила в деревне до середины августа 1941 года, а затем с папиной сестрой и её тремя детьми поехала в Москву.

Ехали мы несколько дней, нас высаживали, пропускали военные эшелоны. В Петушках у меня украли чемодан с со всеми продуктами, которые мне дали тёти – в Москву я приехала «пустая».

Школы не работали – все были заняты под госпитали. На работу не брали – мне было 13,5 лет, а в июне 1942 года меня взяли на работу на комбинат «Красная Роза», там ткали парашютный шёлк и бязь для солдатского белья.

В сентябре 1941 года был издан Указ об эвакуации жителей Москвы в республики Средней Азии. Сбор был на Усачёвке, около трамвайного депо. Разрешали брать с собой по 30 кг на человека. Мама взяла почему-то корыто и положила туда какие-то пожитки. И мы оправились на пункт сбора. Папа уже был призван в Армию и мама не могла с ним связаться, чтобы посоветоваться.

Отъезжающими были в основном женщины с детьми. Кругом неразбериха, плач детей, да и взрослых. Прождали до вечера – сведений никаких. Мама не выдержала всего этого хаоса и говорит мне: «Вера, пошли домой, что будет, то и будет.». Так закончился наш отъезд в эвакуацию.

Мама поступила на завод «Красный пролетарий». Там был цех пошива белья для солдат, где она проработала до заболевания. Она получила 1 группу инвалидности.

В 1941 – 1942 годах все кинотеатры, если и работали, то только ночью. Сеанс начинался в 24 часа. Однажды в 1942 году мы пошли с подругами в клуб на Зубовской площади. Фильмы были в основном зарубежные, например «Девушка моей мечты» и много разных короткометражных киносборников. На обратном пути к нам пристала шпана. Мы от них не могли отвязаться до самого дома. Они закрыли калитку в наш двор и стали говорить нам разные гадости. Мимо проходили двое военных и мы попросили, чтобы они проводили нас в дом. Шпана тут же разбежалась, а мы получили от военных нагоняй такой, что больше ночью никогда не ходили.

В 1943 году я работала в ЖЭКе. У нас на территории жила семья татар – муж, жена и трое детей. Жена работала дворником, а муж работал поваром в Большом театре. Он очень часто приносил мне контрмарки в Большой театр или в филиал (сейчас Театр оперетты). Я пересмотрела все балеты и прослушала все оперы.

Бомбёжки в Москве были почти каждую ночь. Очень много сбрасывали «зажигалок» - зажигательных бомб, чтобы вызвать пожары в Москве. А от нас недалеко были и главные объекты бомбометания – Кремль и Крымский мост.

Наши взрослые соседи дежурили на чердаках и на крышах – сбрасывали «зажигалки», а мы засыпали их песком и заливали водой (там, где нам разрешали это делать. В основном мы заполняли всё, что можно водой, а песка было очень много, видимо подвозили.

Мама в этом не участвовала, так как она работала на заводе и её отпускали домой один раз в месяц по пропуску через Крымский мост.

Когда немецкие самолёты прорывались в Москву, было видно, как их ведут прожекторы подальше от объектов, затем работали зенитки.

В нашем районе были взорваны пивоваренный завод, детский сад, жилой дом.

Завод восстановили, а детский сад и жилой дом – нет.

Много детей болело простудой. У нас были фурункулы и нам выдали рецепт на пивные дрожжи, которые помогали. Кроме того, мы один раз в неделю получали три литра морса. Это было после восстановления пивзавода.

В октябре 1941 года стали выдавать карточки на продукты и керосин.

Голод и холод наступали неотвратимо. Чтобы отоварить карточки очередь надо было занимать с вечера. А мороз в течении зим 1941-1942 годов был минус 35-40 градусов. Привезут продукты или нет, было неизвестно. В одну из таких ночей был налёт на Киевский вокзал, где рядом был военный объект. Мы стояли в очереди в магазин на Кропоткинской улице (где были прикреплены карточки). Гул стоял такой, что мы закрывали голову руками, а зарево – всё было так светло, как в солнечный день. Снег покрылся чернотой, спрятаться было негде. Люди боялись оставаться в домах. Все вышли на улицу с детьми, с сумками, с вещами.

Как я уже писала, мы жили на Большой Пироговской улице.

Наши две квартиры были в одноэтажном доме. Мы жили в подвале – 11 ступеней вниз. Свет поступал от окна, выступавшего только на 30-40 см над уровнем земли, а остальное всё в приямке.

Наша квартира состояла из двух отсеков. Первый отсек – квартира № 13, второй отсек, наш, – квартира № 14. В нашей квартире № 14 было три комнаты.

Первую комнату площадью 9 кв.м занимал мамин двоюродный брат дядя Саша с дочерью Валей, которой в то время было 18 или 20 лет.

Вторая комната площадью 7 кв.м была наша.

Третью комнату площадью 9-10 кв.м занимали соседи – семья из 4 человек (муж, жена, двое детей).

Печка стояла в коридоре площадью около 3 кв.м, тепло поступало в открытые двери комнат, плюс ставили на печку чайники и получали кипяток.

Однажды в конце 1941 или в начале 1942 года (мама была на заводе) затопили печь, поставили чайники, открыли двери для тепла. Через какое-то время я выхожу из комнаты – мой чайник на полу, а дверь полуоткрыта. Я спросила: «Почему?». А в ответ получила: «Ваших дров нет и нет для Вас тепла». Было очень тяжело на душе. Но вскоре нам выдали ордера на дрова.

Ещё один эпизод нашей квартирной жизни. В нашей 14 квартире все взрослые работали на «Красной Розе» (кроме мамы и дяди Саши). Как то раз была наша очередь оборки мест общего пользования двух квартир (13 и 14, 6 комнат, 2 коридора и кухня).

Всё убрав, нагрели воды – надо помыться. Сняли корыто, а внизу – на полочке корыта 2 отреза крепсатена. То есть ворованную вещь подбросили мне, поскольку я тоже работала на «Красной Розе» в механическом цехе.

Что делать? Решили взять и поехали на рынок менять крепсатен на продукты. Мы приобрели 0,5 л подсолнечного масла, 1 батон хлеба, 1 кг картошки и кусок сала.

Всю неделю дрожали от страха, но обошлось.

Продовольственные карточки на хлеб я отоваривала в булочной на Зубовской площади.

До того, как меня в июне 1942 года взяли на работу, я занималась только отовариванием карточек.

Хлеба маме полагалось 200 граммов белого и 400 граммов чёрного в день, а мне, соответственно, 200 + 200.

Но белый, если привозили, давали только детям и инвалидам.

Очередь занимали с утра, хлеб привозили каждый день. В один из дней хлеб привезли только во второй половине дня. А карточек у меня не оказалось – потеряла на целую декаду.

Маме пошли навстречу, и на работе стали выдавать в счёт следующей декады по 300 грамм в день. Так что несколько дней мы питались впроголодь. Ходили мы с мамой качаясь, как пьяные, а мама ведь ещё и работала.

Через несколько дней иду я домой. Во дворе меня увидел сосед и говорит: «Верка, ты карточки потеряла? Иди в булочную, их нашли и отдали заведующей, и получи хлеб и карточки.».

Пошла к заведующей и она отоварила весь хлеб белым. Я принесла его домой и разложила буханки, где только можно. Слёз было много, не знаю от чего.

А мама в это время уже заболела, стала опухать, ходила как беременная – распухла вся. Ей дали инвалидность 1 группы (там были хорошие продукты, как детям).

А самыми страшными днями войны были дни с 16 по 22 октября 1941 года. Немец был совсем рядом с Москвой. Мама работала на заводе, а я жила в семье у своей подруги Зины. У неё отец и старшая сестра были на фронте, Зина моя ровесница, ещё у неё была младшая сестрёнка.

Каждый час передавали важные сообщения и призывали к спокойствию.

Мама сказала: «Если немец войдёт в Москву, то уходи вместе с нашими войсками, не оставайся дома.».

В эти дни октября было очень много грабежей в магазинах и квартирах.

Действовал Указ Государственного комитета обороны (ГКО) – за мародёрство и грабежи расстреливали на месте.

Действительно существовала «Чёрная кошка».

Как-то мальчишки прознали, что в магазине «Галантерея» склад муки и там идёт раздача муки. Мы все побежали в магазин, но там уже ничего не раздавали, но чего-то мы набрали.

Но вот угроза миновала, немцев отогнали. Мама не работала – инвалид. Я пошла на «Красную Розу» и меня взяли на работу. Мне было 14,5 лет.

Нас, детей, определили в механический цех. Обтачивали болванки, нас учили точить зубила, работать напильником. Мы не доставали до верстака – приходилось ставить подкладки под ноги.

Была и теоретическая подготовка. Нас готовили быть наладчиками станков, так называемых помощников мастеров. Затем после краткосрочного обучения нас перевели в цех. В начале ничего не получалось, а потом ничего – освоили.

Нам выдали карточки на хлеб – уже по 800 грамм в день.

Нашим начальником в цехе был Ваня Курский. Называли мы его дядя Ваня, хотя лет ему было 30-32. Он на фронте потерял часть руки и относился к нам очень хорошо.

Опаздывать на работу было нельзя. Опоздал на 21 минуту – под суд. Работали мы с 7 часов утра до 5 вечера, а через 2 часа опять на работу. Дядя Ваня выхлопотал для нас дополнительный суп из зеленых солёных помидоров, заправленный болтушкой (ржаной мукой). Или давали суфле из каковеллы (очистки от какао бобов) с сахарином (это было в 12 часов ночи). Обед получали по карточкам: суп – вода + солёные помидоры, заправленные болтушкой (мука, разведённая с водой), хлеб – рабочим по 600 грамм, детям и старикам по 400 грамм в день. Сахара не было, его заменяли сахарином.

А после Ваня запирал нас в складе готовой продукции до 6 часов утра. А в 7 часов утра начинался новый рабочий день. С 6 до 7 утра – завтрак, тот же суп из зеленых солёных помидоров.

Зимой 1943 года папа пришёл домой ночью (у него был пропуск), разбудил меня (мама была на работе) и говорит: «На улице с машины упал мешок с картошкой, бери корыто, идём собирать.». Пришли домой, начали варить, а она была мороженная. Сварили раз, мало, сварили ещё раз. Утром я пошла на работу, а мне плохо, прямо у станка потеряла сознание – объелась.

Меня увезли в ЦИТО на улице Льва Толстого, там был госпиталь, а мы (наш комбинат) были шефами. Три дня меня там лечили. Печка в комнате была буржуйка.

Наш механический цех был шефом двух палат, где были очень тяжёлые раненые – в одной палате танкисты, а в другой – офицеры. Мы их кормили, умывали, делали всё о чём попросит персонал и раненые. Особенно тяжёлая была палата с танкистами – обожжённые руки, лица…

Осенью 1943 года нас 4-х девочек направили в колхоз на полевые работы. Мы занимались окучиванием и прополкой брюквы. Раз в неделю нам привозили хлеб, вода из Истры. 1 раз в неделю давали от колхоза 0,5 литра молока. Жили на сеновале, укрываться нечем, грели друг друга. Мылись в Истре, вода была уже холодная, мыла не было. Так прошёл месяц. Все завшивели. По возвращении домой все вещи были сожжены, а головы вымыты керосином.

В том же 1943 году с мамы сняли инвалидность. Она встретила знакомую, которая работала в магазине, принадлежащим военной организации отдела рабочего снабжения (ОРС). Эта знакомая помогла маме устроится в магазин уборщицей. А магазин был напротив комбината, где я работала.

Директор магазина спросил маму: «Бабушка, а сколько тебе лет?» – мама говорит: «Сорок три, а я думал шестьдесят».

Маме очень там помогли, буквально откармливали, а уборкой магазина занималась я. Приходила после работы в 5.30 и до 12 часов работала в магазине.

Кроме уборки я наклеивала талоны на карточки, по 100 талонов на каждую карточку.

Маме по нашим талонам разрешали покупать хорошие продукты. Мы меняли их на подсолнечное масло, картошку и другие продукты.

На рынках были облавы – проверяли документы. Мужчин задерживали. Мы ни разу под облаву не попали.

Мы уже были сыты. Маме дали ордер на одежду – материал английское военное сукно. Мне сшили пальто. А вместо обуви дали галоши на каблуке. В каблук вставили что-то и я в них ходила.

Мне на работе выдали ордер на шёлковое платье, тёплый платок и кусок мыла.

Ордер на платок у нас с мамой на рынке не взяли, и мы с мамой получили ещё один платок.

К этому времени у нас осталось в доме одно одеяло, одна простыня, одна перина, две подушки – всё остальное обменяли на рынке на продукты.

Как-то маме отдали импортный мешок из-под крупы. Она его распорола, покрасила в чёрный цвет и сшила мне платье.

Из деревни нам с мамой прислали по паре зелёных чулок и я «щеголяла» в них с галошами на каблуке.

На работе к нам приходили учителя. Я окончила 7 классов, а 8 класс не доучилась.

В декабре 1944 года на троих комсомолок вызвали в райком комсомола и направили на работу в карточное бюро. В то время было очень много махинаций в ЖЭКах. Нарушителей снимали с работы, судили.

Я попала в домоуправление, которое обслуживало Зубовскую площадь и часть переулков, примыкающих к ней. Карточки выдавали работникам домоуправления, пенсионерам и инвалидам.

После войны бабушка окончила техникум. В течение 40 лет работала в моспроекте.Много узнаваемых зданий вышло из под пера бабушки и ее группы.Всю жизнь (с 1952 по 2005г, когда не стало деда) прожила в удивительно теплых отношениях с дедушкой. Их отношения для меня являются абсолютным примером.

Вырастили сына (моего отца), который большую часть своей жизи отдал ракетным войскам стратегического назначения, ушел в звании полковника.

Несмотря на такую сложную жизнь бабушка всегда была удивительно добрым и отзывчивым человеком, а еще она очень скромно жила, и никогда не стремилась к каким то жизненным благам и всю себя отдавала семье.

Я горжусь, что это именно моя бабушка

Регион Москва
Населенный пункт: Москва

Автор страницы солдата

Страницу солдата ведёт:
История солдата внесена в регионы: