Великая отечественная война 1941 - 1945 гг.
    23 июня в 9 часов утра, папа, надев военную форму и, попрощавшись с мамой и детьми (нас было пятеро от 1 до 10 лет), пошел на фронт защищать нас и нашу родину. Был ранен в голову, но из госпиталя возвратился в свою часть и воевал до конца войны. Домой вернулся в звании старшины.
    Мама с нами уехала в Мордовию, где жила раньше. В село Виндрей. Там нам дали пустой дом. Мама стала работать в колхозе с утра до вечера, а управлять домашним хозяйством стали старшие сестры: Тоня - 10 лет и Катя - 8 лет. В их обязанность входило: сидеть с нами тремя детьми: Машей - 5 лет, Клавой - 3 года, Зиной - 1 год. Нарвать крапивы или лебеды на щи, т.к. другой еды у нас не было, вести порядок в доме, накормить всех нас тем, что мама приготовила.  
    Во время войны все дети стали взрослыми. Крапива и лебеда были основными продуктами нашего питания, из них мама варила щи, а если маме где-то удавалось раздобыть ведро картошки, то мы ее не если сразу, а по картошине мама кидала в щи. О молоке и масле мы даже не мечтали. Не было соли, обходились без мыла. Чтобы растопить печь, мама просыпалась посреди ночи, из окна высматривала, в каком доме уже горит свет, затем, с совком в руках, бежала в тот дом за горящей головешкой, потом, при помощи бересты разжигается огонь в печи. Без мыла тоже обходились, использовали щелок. В ведро насыпали горячую золу и заливали ее крутым кипятком, и давали немного постоять. Так получали щелок, в котором мылись и стирали. А вот без соли жить было просто невозможно. Пустые щи из лебеды и крапивы в рот не лезли, какой бы голод не был. Но мама как-то, где-то соль добывала.
    Предвидя голодную зиму, Тоня с Катей заготавливали на зиму крапиву и лебеду, сушили ее как веники и вешали за печкой по стенам. Картошки хватало только до Нового года, а потом наступал голод. Вот тогда доставали крапиву и лебеду толкли их в ступке, добавляли картофельные очистки, которые не выбрасывали, просеивали через решето, и пекли хлеб. Помню голод, сильный голод... Есть хотелось все время. В доме у стены стояла маленькая печка голландка, но так, что вокруг нее можно было ходить и бегать, чем мы с Клавой и занимались. Мы с Клавой бегали вокруг печки, играя, а иногда устраивая гонки для взрослых. Т.е. вокруг печки мама бегала за Тоней или Катей с целью наказания. Например: однажды, кто-то один съел то, что приготовлено было для всех. Мама подумала на Катю, взяла плетку, висевшую на кухне, на стене. Катя побежала спрятаться за голландку, мама с плеткой за ней. Пробежав два - три круга вокруг печки, Катя выбежала в дверь - на улицу. А мы, с Клавой в таких случаях забирались на русскую печку и оттуда, сверху, наблюдали за этой войной. Но не было случая, чтобы мама кого-то наказывала.  
    Нам все время очень сильно хотелось есть. Одна мысль была в голове:“чего бы сунуть себе в рот?”. Однажды, сидя на печи, Клава вспомнила, что осенью, бумагу для оклейки окон от холода, мама обмазывала картошкой. Вспомнив об этом, мы с ней пулей соскочили с печи и ободрали всю бумагу с окон и жевали ее, как жвачку, потом, на кухне, облизывали выдвижной ящик стола, вспоминая, что в нем когда-то лежал хлеб. Летом-то было проще: то какую-то травку в рот кинешь, то ягодку. Зимой же с большим трудом приходилось преодолевать сильный голод. Клава мне рассказывала о какой-то колбасе, яблоках, грушах, при этом руками описывала большой круг, и я представляла колбасу огромным шаром, а как ее едят я не представляла. Зато, по праздникам, мама пекла блины. Блины были из лебеды и картофельных очистков, с добавлением мякины и ржаной муки. Мама теста замешивала много, половину кадушки и пекла их пол дня. Кто-то из соседей приносил нам молоко - кислое, пресное. Так как масла никогда в доме не было, то подмазывать сковородку маме кто-то давал кусочек свиной кожицы.  
    Начинался праздник. Настроение с вечера радостное. Вставали ран, хотя нас никто не будил, садились за стол и ели блины. Блины были горячие вкусные, с молоком. Ели мы их долго и много. Молока пили, и кислого, и пресного - сколько хочешь. А мама пекла и пекла, а потом объявляла, что печь заканчивала и приглашала на повтор. Все снова садились за стол и снова ели те же блины до отвала. Потом обжаренную свиную кожицу, мама отдавала мне, и я ее жевала до самого вечера. По праздникам кто-то из добрых людей дарили нам подарки - крендели, ситник и даже селедку. Селедку мама разрезала на пять частей. Себе брала голову. Мама отворачивалась, а Тоня спрашивала: “Кому?”. Мама называла нас по имени, и мы получали по кусочку селедки. Так же делили и остальные подарки.  
    С весны, до глубокой осени, мама работала в колхозе. Зимой, когда выпал снег, многие женщины, в том числе и мама, в поиске пропитания ездили на санках в лес за дровами. Рубили молодые деревья и отвозили их в мордовские деревни. Мордовские деревни окружены степями. У них было много пахотной земли, но не было леса. Обычно женщины собирались группами от двух до пяти человек, чтоб было нестрашно. Когда попутчиков не было, ездили по одной. Однажды мама не смогла найти попутчиков и поехала одна. Она, как всегда, нарубила дров, вышла из леса и по дороге пошла к ближайшей деревне. Но тут поднялась сильная вьюга. Снегом замело дорогу, и мама сбилась с пути. Она не могла найти дорогу и не знала в какую сторону ей надо идти. Заблудилась. По пояс в снегу она блуждала несколько дней, потом вышла к какой-то деревне. Деревня называлась “Шапы” и была расположена в 20 км от Виндрея. Об этой деревне ходили плохие слухи, поэтому виндрейцы обходили ее стороной. Говорили, что там живут одни колдуны, однако, маму жители этой деревни встретили очень радушно. Ее накормили, обогрели, подлечили, дали с собой еды и сообщили, что в Виндрее пропали две женщины. Одну из них нашли, разорванную волками, а второй до сих пор нет. И были неподдельно рады, узнав, что этой другой является мама. Ее даже половину пути подвезли на попутной лошади в санях. Собираясь за дровами в тот злосчастный день, мама должна была вернуться. Но ни в первый, ни во второй, ни в третий день она не вернулась. На третий день в лесу у дороги нашли тело женщины, разорванное волками. Обычно волки на людей не нападали. Они умудрялись вытаскивать скотину даже из хлева, но людей не трогали даже в лесу. И это был единственный случай, когда волки напали на женщину. Только по обрывкам одежды можно было узнать погибшую. Во время отсутствия мамы приходили к нам какие-то женщины, приносили нам еду: картошку, свеклу, кисель из мороженной картошки. Трагедия с погибшей женщиной очень повлияла на людей - стали боятся в лес ходить. Власти удвоили награду за голову волка, но уничтожить волков было некому., и только сильный голод детей гнал одиноких женщин в лес за дровами. С ней отправилась соседская девочка Катя тринадцати лет. День был морозный и солнечный. Они прошли по дороге километров два, как вдруг увидели волка. Он был большой, пушистый, красивый, сидел на дороге и смотрел на них. Мама шла впереди, Катя за ней. Мама велела кате повернуть назад, но сзади на дороге сидел второй волк и тоже смотрел на них. Из леса выбежали еще три волка. Мама велела Кате молиться Пресвятой Богородице, а сама упала без сознания. Когда мама очнулась, волков не было, Кати и ее саней тоже не было. Идя домой, мама зашла к соседке справиться о Кате. Катя была дома и рассказала, что из леса выбежали еще семь волков. Всего их было девять. Все они, перебегая дорогу, смотрели на маму с Катей, но не подходили. Катя все, к ней подходила то время читала молитву Богородице, а потом, подумав, что мама умерла, побежала домой. Иногда нервная система мамы была на пределе и тогда мама плакала. Она садилась и плакала громко, насколько хватало сил, с причитаниями, выговаривая каждое слово нараспев, и, если бы не слезы катившиеся п ее лицу, которые она вытирала фартуком, можно было подумать, что она поет. Песнь ее всегда начиналась словами: “Милая моя матушка, зачем ты меня родила такую горькую?..”, потом шли слова, которые ей надо было высказать. Заканчивалась ее песня всегда одними и теми же словами: “...Прилети за мной, унеси меня на своих крылышках...” Во время плача мамы к ней никто не подходил, никто ей не мешал, а когда она заканчивала, к ней подходила Тоня, потом Катя, Маша, мы с Клавой сползали с печки и все прижимались к ней молча. Она нас всех обнимала, беззвучно плакала, а мы знали, что ужина у нас не будет, так как в доме нет никакой еды. Тоня, Катя и Маша ходили в школу. Тетрадей и учебников не было, да и вообще бумаги не было никакой. Учебники давали один на пять - шесть человек, а тетради... Вместо них разрешали использовать любую бумагу, кто какую найдет. У соседки сын до войны закончил десять классов, и у него хватило ума не выбрасывать тетрадки, а сложить их на чердаке. Тоня, Катя и Маша писали на этих тетрадях между строк чернилами другого цвета. Сын соседки писал химическими чернилами, а Тоня с Катей самодельными чернилами из желудей дуба. Осенью ходили в дубовую рощу, собирали дубовые желуди и из них делали чернила. Зимой делали чернила из сажи, заливали ее крутым кипятком - получали черные чернила. Из села Виндрей мы уехали весной 1945-го года, сразу же после войны.  
    Всех моих сестер давно уже нет. Я осталась одна. И вообще нас Детей войны осталось мало. Да, наши папы воевали на фронте, защищали нашу страну, оставив нас, и мы с трудом выживали. И, конечно, очень хотелось бы, чтобы в такой светлый праздник, как “День победы” не обходили и нас Детей войны. Конечно, ЦСО и совет ветеранов в парках неплохо отмечают этот день с чаепитием и гречневой кашей. Но плохо передвигающихся Детей войны забывали, и для нас этот великий праздник проходит как простой будничный день. А ведь нам много-то не надо. Хотелось бы, чтобы и для нас наше правительство хотя бы один раз в год изыскало бы очень небольшую сумму - сто рублей и подарили бы нам хотя бы по маленькой шоколадке, которые мы не видели в детстве. Это нам было бы очень дорого, что о нас вспомнили.

    С уважением -         

Зинаида Васильевна.    
Тел. +79104961772     
г. Москва