Пастушенко Иппатий Ефимович, родился 10 июня 1905 года в селе Вербка Чечельницкого района Винницкой области, на Украине. Родители его были крестьянами. У них была небольшая хатка, крытая соломой, где выросло шестеро детей: Анастасия, Евдоха, Иван, Васыль, Иппатий, Катерина. Батя был пятым ребенком. В те времена имена детям давал поп. Понесли батю к попу, а дать ему было нечего, вот поп и выбрал имя ИППАТИЙ. Так он с этим именем и прожил, привык, хотя иногда желал бы иметь другое. Семья была бедная, достатка не было. Всю жизнь батя помнил, как голодно жилось ему в детстве. И самым сытным и радостным днем был второй день Пасхи, когда они детьми бегали в церковь и там получали сдобные куличи и крашеные яйца. Наедались на год вперед и снова начинали ждать второй день Пасхи. У бати даже поговорка была такая: «Наелся, как на второй день Пасхи».
Отец у бати, Ефим, по натуре был хорошим человеком, работящим и добрым, но любил выпить. Он был хорошим сапожником, но сам сапог не имел. Что зарабатывал – пропивал, отсюда бедность и горе. В запое был буйный, обижал, бил жену. А мать была тихая, добрая женщина, звали ее Секлетой. Батя очень любил и жалел мать, так вот и жил до армии. Уже и парубкувать начал, была у него любимая девушка.
Батя был здоровым, красивым, взяли его служить в кавалерию, служил в Грузии, в Ахалцихе в 11 Армии. Служил честно, добросовестно, любил коней. Хорошо ухаживал за своим конем. Любил рассказывать о службе. Старшина проверял чистоту коня белым носовым платком, нерадивых заставлял перемывать коня. А батя с наслаждением чистил скребком, драил с мылом своего коня. И ездил лихо, и сам был аккуратным воином, и коня в порядке держал, смелым был очень. Однажды, кони взбесились и понесли тачанку, разнесли бы вдрызг и тачанку и людей, никто не решился остановить, а батя бросился навстречу и ловким движением поймал за уздцы коней и остановил. Ему за это было какое-то поощрение.
Он был скромен, всегда любил повторять, что скромность украшает человека. Сейчас как-то эта истина забылась. А еще у отца был очень красивый каллиграфический подчерк. Еще до армии в церковно-приходской школе детей учил поп, основными науками были богословие и каллиграфия. За «Отче наш…», если ученик ошибся, получал от попа длинной линейкой, поп лупил безжалостно и алфавит заставлял выводить красиво. Батя был старательным учеником. В армии за красивый подчерк был писарем и товарищам писал письма на родину. Смеялся, рассказывая об этом. Писал всем почти «под копирку» и начиналось письмо всем одинаково: «Лети, лети листа…».
И еще батя рассказывал смешной случай. Спросили у него, как у каждого новобранца: - Кем работал до армии? - Переводчиком! Его в штаб армии, да в особый отдел – нужная, редкая специальность! А когда выяснилось, то он на сахарном заводе какую-то стрелку переводил. Веселым человеком был батя, любил живой юмор, не прочь и над собой посмеяться.
В армии он получал какую-то денежку и умудрялся отправлять домой, знал, что там живут туго. А когда закончился срок действительной службы, батя решил остаться служить дальше. Хоть и трудна была солдатская служба, но он прикипел к ней, и решил с ней связать свою жизнь. И стал он служить в военизированной охране. Направили его в Макеевку Донецкой области, там он охранял какие-то военные объекты. В Макеевке он встретился со своей любовью, со своей судьбой, с нашей мамой. И пошла дальше у них жизнь бок о бок.
Пастушенко Татьяна Федотовна, родилась 7 февраля 1911 года в селе Воробьевка Воробьевского сельсовета Курской области. Ее отец, Федот, был шахтером и погиб в забое, когда мать была беременна на втором месяце. Так что мама даже не знала своего отца. А через год бабушку, Александру Кирилловну, взял замуж с ребенком, т.е. с мамой, Воробьев Трофим Михайлович… У них потом родилось еще шестеро детей: Яков, Вера, Михаил, Василий, Мария, Анна.
Дедушка Троша был очень хорошим человеком и ничем не ущемлял маму, как неродную. Время было трудное, голодное, как дед не работал, а накормить досыта семью не мог. Начала было мама ходить в приходскую школу, пришлось бросить: на всю семью были одни валенки. Зиму детвора сидела голая на печи, выбегая босиком за хату лишь по нужде.
Рассказывала мама, чтобы поп дал карандаш, нужно было ему принести десяток яиц. А как этот десяток насобираешь, если только и ждут, когда курица снесется. И все же маме насобирали этот десяток яиц и понесла она их в школу попу, да по дороге одно разбила. За это ей поп дал не целый карандаш, а огрызок. А когда маму в школу не пустили, а посадили прясть, приходила учительница, упрашивала отдать Таню в школу, уж больно способная и смышленая была девочка.
Сначала мама пряла, а потом, чуть подросла, стали отдавать ее в няньки. Рано мама начала нянчиться с чужими детьми. Надо было как-то кормиться. Мама была маленького росточка, но сильная и ловкая. В страду кулаки набирали работников, так ее брали наперегонки: - «Нам вон ту, маленькую!». Трудно было прокормить такую большую семью, семеро детей, мал мала меньше, и маму, как самую старшую, отправили в Макеевку Донецкой области, к тетке, отцовой сестре. Тетка была не рада гостье, но приняла. Мама и там ходила в няньках, а потом кто-то ей посоветовал идти на фабрику. И мама пошла, началась ее трудовая деятельность. Работы она не боялась никакой, работала на хлебозаводе. Были голодные тридцатые годы, законы на хлебозаводе были жестокими: ни есть, ни вынести кусочка хлеба нельзя было. Мама рассказывала, как выгоняли людей с работы, без суда за маленький кусочек, найденный на проходной. Как потом эти люди нигде не могли устроиться и пухлые от голода ходили под окнами хлебозавода.
Трудное было время, а мама о нем рассказывает, как о лучших годах своей жизни. Она была комсомолка, активистка, без нее нигде ничего не проводилось. Ходила на ликбез. С этого ликбеза стала бегать к отцу на свидания. Была веселая, плясунья, певунья. В Макеевке пересеклись их дороги.
Мама любила рассказывать о своей молодости. Много рассказывала шутливых историй, например, как батя знакомился с ней и прикрывал паспорт. Она думала, что прикрывает отметку о браке, думала – женатый, а он, бедолага, прикрывал свое имя и назвался Степаном. Почти всю жизнь его звали Степаном, уже на старости, после жизни в Вербке, мама стала называть его Иппатием.
Поженились они в 1934 году, когда батю послали учиться в Новый Петергоф (Петродворец) в Ленинградскую бронетанковую школу погранохраны и войск ОГПУ, под Ленинградом. Курсантам жениться не разрешали, женатых отчисляли из училища.
Трудно пришлось маме, жила на частной квартире, работала на кондитерской фабрике. Мы любили слушать рассказы о том, как мама работала на фабрике. Для нас было странно, как можно не есть конфеты, а мама аж нос завязывала от запаха, особенно, когда ходила беременной. А родилась я уже в Туркмении, в городе Ташауз. Это туда направили отца после училища служить, в 16 полк. Через год и одиннадцать месяцев там же родился Борис.
Лет шесть жили родители в том регионе. Мама была хорошим рассказчиком. Жили в неблагоустроенных квартирах, в палатках, на афганской границе, где все жители, и дети, и женщины, становились пограничниками. А мама опять была везде активисткой, и в самодеятельности, и в спорте, ездила верхом, была Ворошиловским стрелком. На острие у нее была общественная жизнь, и я не помню, чтобы мама жаловалась на снабжение и пр. Не было таких разговоров, просто не главным это было у людей того времени. Что-то ели, ведь семья была, двое маленьких детей, чем-то нас кормили.
В 1940 году батю перевели в Пятигорск. А на родине его, в Вербке он не был несколько лет, далеко, дети маленькие, да и накладно. Но когда женился, они с мамой приезжали на Украину. Рассказывали им, что Иван, старший брат бати, неизвестно где мотается. А тут раскопал особый отдел, что Иван где-то в банде, и бате, как офицеру НКВД, приписали, что он скрыл это. И на новом служебном месте батя вынес такую моральную травму. Его исключили из партии, называли волком в овечьей шкуре. Вот сейчас, будучи взрослыми людьми, и зная то жестокое время в нашей стране, я удивляюсь, как батя вообще сохранился.
Он написал старому комдиву в Туркмению и тот забрал его назад на ту же должность. Разобрались, ни в какой банде Иван не был, и батю восстановили в партии, но какая это была травма! Она не заживала у него всю жизнь, батя будто надломился и с этим надломом прожил всю жизнь, оно будто так и стояло у него за плечами.
А перед самой войной перевели отца в Реутов, под Москвой, в ОМСДОН (Отдельная Московская Стрелковая Дивизия Особого Назначения), в\ч 3111. Мы еще жили у бати в кабинете, началась война, наш багаж так и пропал, не доехал. Людей эвакуировали, помню, какие были обстрелы! Все бежали в бомбоубежище, а Борис заболел корью и маме не разрешали прятаться в бомбоубежище. Она оставалась в бараке у телефона, лишь в самом крайнем случае, она с Борисом бежала в бомбоубежище. А ведь летели снаряды, после отбоя мы, дети, любили собирать осколки от снарядов.
Когда немец подошел очень близко к Москве, семьи военнослужащих эвакуировали. Наш детский садик полностью вывезли. Родителей не подпускали во избежание посторонней инфекции. И благодаря этому в детском саду ни один ребёнок не погиб. А у тех, кто ехал в эшелоне, на каждой остановке оставался холмик - умирали дети. Я с благодарностью вспоминаю нашу заведующую Розу Исааковну (не помню фамилии). Самоотвержённый человек. И плыли мы от Ульяновска по Волге. Где наш корабль чуть не затонул, в такой обстрел попал. И ехали мы в товарном вагоне, в теплушках, очень скученно, но все остались живы. Маму видели только в раскрытые двери на остановках, но в вагон не пускали.
А привезли нас на станцию Болотное Новосибирской области. Сейчас эта станция - уже город. Все семьи распределили по квартирам. Я помню, как наша кровать стояла в углу на кухне за печкой, и это был наш угол, дальше мы не имели право ходить. Спали втроём: мама, Борис и я. На одной кровати. Мама работала на военном заводе токарем, нас водила в садик. Я помню, как нас мама закутывала и вела в садик, вернее бежали, т.к. Сибирь морозная, а мама была одета легко. Осеннее пальто у неё было на что-то натянуто и через него выпячивалась пуговица. Мы бежали всегда за ней, и я всегда видела эту пуговицу, до сих пор помню.
Мама, как и все женщины, работала много, да ещё ездили помогать колхозникам убирать хлеб. Тогда мы в садике и спали. Была война, очень трудное время, а у меня в памяти остались очень добрые воспоминания о том времени, о Сибири. Так и остались у меня на всю жизнь о суровой Сибири самые тёплые воспоминания. Помню, как по чайной ложечке мамочка давала нам засахаренный мёд. А мы всегда старались оставить на завтра. Чтобы больше было. И украшали нам ёлку.
А папа в это время защищал Москву. Он был участником того знаменитого парада 6 ноября 1941 года, когда войска с Красной Площади шли сразу на передовую, в бой. Видел Сталина. Рассказывал нам об этом параде. Как Сталин войска приветствовал и тут же рукой махал, чтобы быстрее проходили. Батя был артиллеристом. Артиллерия была замаскирована на подступах к Москве. А мимо по дороге шли беженцы. И вдруг налёт немецких самолётов. На бреющем полёте расстреливали людей, детей. А они не имели права себя обнаружить, не могли помочь людям. Однажды батя это рассказал и его это очень угнетало. Он был очень добрый человек, готовый всегда идти на помощь.
Нам в Сибирь папа присылал иногда посылочки. Это что-то из своего военного белья, чтобы мама поменяла на продукты, и сахар, который получал на паёк и сам не ел, а собирал, а потом присылал и твердил всегда одно: «Ничего не жалей, корми детей».
А зимой 1943 года, после разгрома немцев под Москвой и когда стабилизировалась обстановка на фронте, семьи возвращались в Москву. Въезд в Москву был запрещен, для этого нужно было спецразрешение и пропуск. И расстояние от Новосибирска до Москвы мы ехали поездом, очень долго, гражданских в поезде было мало, в основном фронтовики возвращались из отпусков и госпиталей. Помнится, один сибиряк, здоровый, молодой и красивый. Борис у нас был очень хорошим мальчиком, так он всю дорогу с этим военным на верхней полке проехал, подружились. Жаль, если этот человек погиб, на таких мир держится.
На фронте, в действующей армии батя не был, но эта особая московская дивизия занималась не менее важными делами. Он участвовал во взятии Кеннисберга (Калининграда) и Новгорода. Посылали в Румынию, батя редко был дома. Он очень сильно болел. У него был сильнейший ишиарадикулит, правосторонний, с искривлением в правую сторону. Он так и ходил всю жизнь искривленный вправо. Лечился, когда уже было невмоготу (он был очень терпеливым человеком), но безрезультатно.
Помню День Победы. В Реутове был огромный военный плац. Так вот там собрался, наверно, весь народ, и стар и мал, день был солнечный, играл оркестр, поздравляли люди друг друга. Какая-то женщина от радости схватила мою руку, и поздравляет меня. Я помню это до сих пор, а тогда мне было так необычно и неудобно, что меня, 9-летнюю девчонку поздравляли взрослые люди. Вот такое было ликование.
Батина дивизия обеспечивала все парады и торжества на Красной площади. Батя участвовал при сбрасывании у Мавзолея фашистских знамен. Был участником Парада Победы, был, когда проводили по московским улицам колонну немцев. И мама это видела. Как за этой колонной тут же шли моющие машины и смывали мостовые. А какие были салюты! Мы детьми бегали на окраину Реутова, чтобы увидеть всполохи, когда объявляли по радио о салюте.
А потом батю направили в Германию. И, наверно, полгода от него не было никаких вестей, мама переживала, не зная, что могло случиться. Оказывается, отец работал в особой комиссии по инвентаризации ценностей. Об этом он никогда не рассказывал. Туда набирались особо честные, проверенные люди. Батя действительно был таким. Переписывали ценности.
В 1946 году в феврале месяце за нами приехал старшина и нас вместе с другой семьей повез в Германию. Эта поездка тоже была очень долгой. Движение после войны было еще затруднено. У нашей напарницы украли документы. Это добавило сложностей, т.к. выезд за границу без документов был невозможен. Но доехали.
Батя работал заместителем начальника лагеря Бухенвальд, где в то время уже сидели фашистские преступники. У нас была огромная трехкомнатная квартира. Лагерь Бухенвальд известен как лагерь смерти, там был замучен и Тельман. Мы ходили по крематорию, видели комнаты пыток, печи, где сжигали людей. Ужас и ненависть охватывала нас. А в лесу стоял памятник Бисмарку. Он тоже служил для умерщвления людей. В нем были ниши, где сжигали людей и сбрасывали сверху. Мы видели груды пепла. Для взрослых все эти места были ужасны, а уж для уязвимого детского организма эти впечатления граничили со стрессовым состоянием. Все, что увидено там, помнится до сих пор.
Учились мы в русской школе в городе Веймар, который находился в 12 км от Бухенвальда. Детей было много и нас отвозили и привозили ежедневно на машине, или на фаэтоне, запряженном лошадьми. Борис учился там в 1 и 2 классах, а я – во 2 и 3 классах. У мамы там случился приступ аппендицита, ее отвезли в Веймар, в гарнизонный госпиталь, который расположился во дворце композитора Ференца Листа. В самой большой зале стоял рояль и на нем слепки рук композитора. Аппендицит был гнойным, перфорированный, операция длилась очень долго, промывали весь кишечник. Мама была очень полная, и если бы не госпиталь, то и не спасли бы. Помню, как очень долго не заживал у мамы шов, она была на краю гибели. Но здоровая генетика, закаленность всею предыдущей жизнью и страстное желание выжить, побороло.
Мама сильный духом человек. А это много значит. Она всегда была активным человеком, всегда находила себе дело. В Германии она не работала, отдыхала, но чтобы не сидеть без дела, она вела кружок по изучению истории партии. Мама была членом партии, партийный билет ей вручала в Реутове сама Фурцева, которая потом стала министром культуры. Я помню, как у нас собирались женщины на занятия, и мама читала им. Я очень за нее волновалась, когда ей сразу не удавалось прочесть слово, ведь мама была не очень грамотная, высших школ ей не удалось пройти. У нее была школа жизни, да склонность к знаниям, хорошая память. Во всех компаниях мама была первой, потому что была проста в общении с людьми, любила живой юмор, любила танцевать и петь, была очень веселая.
В 1947 году отца перевели в Союз, в МВД. Сначала он работал начальником лагеря в г. Жмеринка Винницкой области, затем в Проскурове Каменец-Подольской области, а потом в Горьковской области ст. Сухобезводное. Отсюда ушел на пенсию в 1961 году и уехал на Украину, в родное село Вербку Винницкой области, в родную отцовскую хату под соломенной крышей. В 1962 году переехали в Веселые Терны, где купили хатенку. И жили они с мамой в ней вдвоем до самой смерти.
Батя умер 16 августа 1980 года, а мама 4 ноября 1987 года. Похоронены они рядышком на кладбище в Веселых Тернах. Батя прожил 75 лет, мама - 76. И было у них трое детей: Алла Иппатьевна, Борис Иппатьевич, Яков Иппатьевич, родившиеся соответственно 5 февраля 1936 года, 14 декабря 1937 года, 8 сентября 1947 года.
Мы с Борисом родились в Туркмении в г. Ташауз. Я не знаю, как мама там с нами справлялась, если жили в песках, в палатках, среди змей и фаланг. Разница между нами с Борисом была 1 год и 11 месяцев. Мама носила на руках грудного Бориса, а я держала ее за подол и кричала: «Борьку – Мухе, Аллу – маме!». Мухой называли соседскую собаку. Борька был хорошим ребенком, его с детсадовского возраста все любили. Маме говорили: «Ты его не бей, он будет большим человеком». И в школе он учился хорошо, всегда его выделяли, особенно математики. Помню, мы еще жили в Проскурове, тогда там были школы отдельно для девочек, отдельно для мальчиков. Борис учился в 6-й мужской школе, я – в 5-й женской. Для меня уже тогда Борис был непревзойденным идеалом, я всегда им восхищалась. Мы уже тогда не дрались, а дружили. Меня удивляло, что он вдруг мог спросить: «А как бы ты узнала высоту вон того дерева издали, не измеряя его?». Или еще что-нибудь в таком роде. Умный очень.
Яша родился в Жмеринке, в Проскурове ему было уже годика три. Он был чудесным ребенком, красивым и толстым, а Боря маленьким, щупленьким. Посадит Яшу на плечи и кругом с ним ходит. Яшка так верхом на нем и вырос. Я была обыкновенным ребенком, не выделялась. Наши школьные годы пришлись на послевоенные, мы тогда все жили памятью о героях войны. Наша комната была обклеена Краснодонцами, Зоей и др. Мы стремились хоть чуточку походить на них. Готовили себя быть подпольщиками, если в этом случится необходимость. Вот такими мы были героическими.
В Проскурове я училась в 5-8 классах, а Борис на год ниже. На Первое Мая каждая школа для парада готовила свое мероприятие и надо было это держать в тайне. Клеймили позором тех, кто пробалтывался. Наша школа шла то морячками с кораблем, то с деревянными метровыми палками, увитыми цветами, и делали упражнения. Красиво было! Репетировали месяц, надо было и упражнение выполнить и равнение держать, а я всегда была физруком в классе, отвечала за его готовность. Мужские школы представляли что-то другое. Водружение знамени на немецкую комендатуру Сергеем Тюлениным в Краснодоне. Захватывающее было зрелище! И это все проделывалось перед трибуной во время движения колонны. Молодцы организаторы! У меня до сих пор остались теплые воспоминания об этом городе.
Впервые после войны была установлена украшенная елка перед кинотеатром и построены вокруг сказочные теремки. Люди всех возрастов любовались этим. Осенью стали организовывать сельскохозяйственные выставки. Это было недалеко от нас и мы бегали смотреть, как привозили и выгружали огромных быков с кольцами в носу. А еще батя продал свои сапоги и купил нам велосипед. Это был царский подарок! Не у всех были велосипеды тогда, но зато мы гоняли везде. Знали Проскуров вдоль и поперек.
Я в детстве была на учете в тубдиспансере и меня два раза посылали в санаторий, один раз в Малиевцы Дунаевского района, а второй раз в Пуще-Водицу под Киевом. Кажется в 1952 году, батю перевели в Горьковскую область. Мы все туда переехали, в Сухобезводном была первая встреча с комарами. А это была, считай, столица, управление лагерями, которые были разбросаны по тайге. Жили мы в четвертой подкомандировке седьмого лагпункта. Маленький поселочек, лагерь и казарма, а вокруг лес. Жили и не считали себя заброшенными, занимались самодеятельностью, ходили по ягоды, грибы, всем поселком ходили полоть саженцы леса, жгли сучья. В общем жили, читали книги. Яша рос со всеми малышами, мы, старшие, тоже были вместе, летом все работали – косили сено, у всех были коровы, собирали грибы-ягоды, все солдаты были нашими друзьями. Мы их всегда ждали со службы, играли с ними в волейбол. Всегда был какой-то гармонист, у нас был пятачок, где танцевали, Люся Зайцева с братом Витькой играли на аккордеоне.

1988-2005 годы
Веселые Терны