" Когда Тоне исполнилось 19, ей приснился странный сон. Будто в деревенском клубе собрание, полный зал людей, и она, Тоня, сидит там же. Впереди возвышение, будто сцена, в центре сцены трибуна. С левой стороны сцены большое зеркало до пола. И вдруг зеркало открывается, словно дверь…
- А там, - рассказывала матери Тоня, - Божья матерь. Красивая она, мама! Посмотрела на всех и пошла. Пошла через зал, прямо ко мне. Смотрит на меня, а у меня внутри аж всё переворачивается. И будто тихо-тихо стало. Всё умолкло. Подошла она ко мне. Глаза у нее такие ясные! «Ничего не бойся» - говорит. Развернулась и пошла обратно. Поднялась на сцену. И дверь за ней закрылась волшебная. Снова на том месте зеркало оказалось. Мама, к чему такой сон?
Мать Тони задумчиво покачала головой и ответила:
- Не знаю, что будет, Тонечка. Да только Божья матерь убережет тебя.
Через несколько месяцев мир перевернулся вверх дном. Началась война. Ваня (старший брат) ушел на фронт. Немцы стояли на противоположном берегу Усвятского озера в селе Усвяты. Тоня и другие деревенские девчонки собирались под большим дубом и смотрели на тот берег в невесть откуда взявшийся бинокль на вторгшихся иноземцев, иногда ветер доносил через озеро рев мотоциклов и причудливую немецкую речь. Любопытство и молодость побеждали страх. И только когда вокруг начинались бои и всю округу оглушал вой снарядов, сердце Тони замирало. Они с сестрами и матерью прятались в погребе их деревянной избы и шептали молитвы до тех пор, пока снова не наступала тишина. Немцы были во всех соседних деревнях и только их Бондарево по какой-то счастливой случайности оставалось островком прежней жизни. В 1942-м все-таки пришлось эвакуироваться в Тверскую область. Сложили в сундук иконы, семейные фотографии и кое-какую утварь и зарыли на холме под дубом. Верили, что вскоре обязательно вернуться. Лишь одну икону Богородицы мать взяла с собой, свято веря в её защиту.
В 1943-м призвали и Тоню. Женщин набирали в ремонтную часть. Они должны были идти вслед за передовой, подбирать части разрушенной техники и помогать ремонтировать машины. Все это казалось таким нереальным и странным. Деревенским девчонкам и сами машины то были в диковинку, что уж говорить о запчастях и ремонте!
Их, девчонок, полный грузовик везли куда-то к фронту. Остановились на привал в небольшом селе. Тётки рассказывали, как в какой-то деревне заживо сжигают людей, не жалея ни стариков, ни младенцев. В их голосах звучал неподдельный ужас и паника. Таких историй за два года войны Тоня уже слышала много, а всё казалось, что она слушает страшную сказку, которую рассказывает ее дед. Молодое сердце наотрез отказывалось верить, что все это может быть правдой. И только увидев первых раненых, которых на телегах везли им навстречу, увидев окровавленные культи молодого солдатика, который лежал без сознания в телеге на каких-то тряпках и голова которого болталась, как голова куклы из стороны в сторону, когда телега прыгала по кочкам, только тогда в душе Тони зашевелилась черная змея, имя которой Страх.
Командиром их части был офицер средних лет, симпатичный, как подметили девчонки. Были в части и мужчины, немного и все не молодые. К девчонкам относились по-отечески. Старались беречь их. Да как убережешь, когда всего в нескольких километрах рвутся снаряды и немцы так и рыщут по лесам. На ночь выставляли караул. Если в карауле были только девушки, командир всю ночь не спал, всё ходил от поста к посту. Подойдет, закурит, спросит, как дела. И полегчает немного на душе. Тоня ужасно боялась этих ночных караулов. Ничего не было ужасней, чем остаться один на один с темнотой. В каждом шорохе таилась страшная неведомая сила и, казалось, жизнь висит на волоске. Вдалеке время от времени слышались выстрелы. Они заставляли сердце вздрагивать, и хотелось бежать со всех ног. Только куда бежать?
Днем молодость брала верх. Шутили, пели песни. Сильно сдружились.
Жутко становилось, когда в часть привозили почту. Не было хороших вестей. Каждый бумажный треугольник письма нес в себе слезы и боль потерь. Тоне везло. Ей приходили письма с хорошими известиями. Мать писала, что они вернулись в свою деревню, что приняли в семью девочку из соседней деревни – там немцы всех расстреляли, а ее столкнула бабка в овраг и она смогла добраться одна через лес до их избы. Тоня вздохнула с облегчением.

Между тем, плакали и рыдали девчонки каждый раз, когда приходила почта. Горе сближало. Постепенно приходила твердая уверенность, что надо выжить. Выжить во что бы то ни стало. Нельзя оставлять этих нелюдей на своей земле. Нельзя оставлять их на земле вообще. За эту мысль держались, и эта мысль заставляла жить и идти по искореженным лесам, фактически наступая на трупы. Собирали оружие, технику, своих солдат хоронили, на немцев не тратили время, так и оставляли лежать среди сухих веток и травы.
Насмотрелись всего. Сначала визжали, увидев окровавленное трупы, плакали. Командир говорил: «Живых надо бояться, а мертвые уже не стреляют»
Осознали это только тогда, когда их колонна попала под обстрел. Дорога вынырнула из леса на большую поляну. Проехали всего метров 100, еще метров через 150 дорога снова скрывалась в лесу. Так как передовая была не далеко, отголоски выстрелов слышались постоянно. Не сразу поняли, что стреляют не там, а здесь, из леса , по их машинам. Противный свист у самого уха и крик командира: «Стреляют! Ложись!» Упали на дно грузовиков, водитель прибавил газу, чтобы быстрее въехать в лес. Там, за деревьями, было менее опасно. Девчонки не кричали, от страха пересохло горло, лишь кто-то шептал прямо над Тониным ухом: «Мамочка, родненькая». Пронесло. Только водитель в одной их машин был ранен, Командир сел вместо него. Он же и рассказал потом, что немцев было немного, видимо уцелели после наступления наших. Тоня ничего этого не видела. Лишь страшный свист над самым ухом еще долго будоражил ее сознание.
В следующий раз она услышала этот отвратительный звук, когда командир отправил её вместе с Верой и Зинаидой набрать воды в ручье. Тогда они вошли в деревушку, которую буквально утром освободили от немцев. Местных жителей там не было – пустые лома и мертвые немецкие солдаты. Девушки подошли к ручью. «Ромашки!» - воскликнула Вера, словно ребенок, и наклонилась, чтобы сорвать их. И тут раздался треск автоматной очереди. Тоня и сама не поняла, как толкнула Веру на землю и упала рядом с ней. Прижалась лицом к земле. Треск, свист – и на лицо упали два скошенных пулей белых цветка. В нос ударил их терпкий пьянящий запах. Вспыхнуло, словно искра, в голове, воспоминание о доме и бескрайних ромашковых полях. И погасло. «Вера, ты жива?» - едва слышно прошептала Тоня. «Здесь земляника, Тоня» - так же тихо прошептала Вера. «Вот дурёха» – подумала Тоня и что-то теплое, материнское шевельнулось у неё в душе. Она нащупала рукою винтовку. «Откуда стреляют?» «Не знаю». Стало тихо. Какое-то время не шевелились. «Сюда ползите – услышали шепот Зинаиды, - здесь дерево» Выстрелов больше не было. Поползли в сторону, там было сваленное ветром дерево и за ним можно было укрыться. Сели.
- Он где-то здесь, – также тихо произнесла Зинаида.
Тоня взяла винтовку, приподнялась, чтобы оглядеться. Их глаза встретились. Молодой немец с холодной ухмылкой направил на нее черное дуло. Она нажала на курок. Выстрел оглушил на несколько секунд, голубые глаза немца расширились и он упал прямо в ручей. Тоня так и стояла с винтовкой наперевес. Это был первый человек, в которого она выстрелила. Страшно не было. В душе, будто огромная волна, поднималось совершенно новое чувство ненависти к людям, которые пришли на её землю с оружием.
На выстрелы подоспели ребята из их части. Осмотрели местность, не осталось ли еще кого. Девушки тоже пошли с ними. Видимо бой был и здесь. За ручьём были воронки от взрывов и убитые немцы. Решили собрать их оружие. Тоня подошла к убитому офицеру, дернула за рукоять автомата, немец перевернулся, и Тоня с ужасом увидела, что у него только полголовы, - вместо второй половины было чудовищное бордовое месиво. Она отпрянула, капелька холодного пота скатилась по виску.
Но страшнее всего оказался звук приближающихся немецких бомбардировщиков. От этого звука и разрыва снарядов мозг просто плавился, и, казалось, что душа разлетается на миллион кровавых осколков. При взрывах земля дрожала, а из груди вырывался неосознанный крик. Этот звук будет потом сниться ей всю жизнь. Когда всё затихало, первое, что приходило на ум – «Все погибли, я осталась одна». Только потом сознание начинало фиксировать стоны, крики, движения. И тогда выскакивала из укрытия и бежала помогать раненым.
Через какое-то время куда-то делись слёзы. Они просто перестали течь из глаз, будто организм забыл об их существовании. Боль и страх просто тяжелым камнем падали на дно сердца и тонули там, в омуте перепутанных эмоций.

Победу встретили в Пелау. Когда это слово прозвучало – «ПОБЕДА!» - хотелось кричать… да только горло сжала судорога и вместо радостного крика ручьём полились слезы. Было трудно дышать, потому что всё, что упало на дно сердца за эти страшные годы, всё, что лежало там тяжелым и горьким грузом, все это начало подниматься, душить, жечь душу и мозг; всё это колотилось внутри, поднимая целую бурю воспоминаний и несбывшихся надежд. У всех, даже у мужчин, по щекам катились горячие сладкие слёзы и не нужны были ни какие слова. Потому что прозвучало оно, одно, самое важное слово – ПОБЕДА!

Тоня демобилизовалась практически сразу, тогда же, в 1945-м. Вернулась в свою деревню. Их изба осталась цела. Целы и невредимы были родители и сестры. Только брат Ваня не вернулся. Он был водителем, возил провизию в блокадный Ленинград, там и утонул в Ладожском озере во время бомбежки."

После войны Антонина Филипповна вышла замуж за своего сослуживца - Пчелинцева Павла Кузьмича. Вскоре они вместе переехали в г. Алма-Ату (Казахстан). Работала продавцом в магазине и швеёй на заводе. Воспитала трех сыновей.