Глава
БРАЦА
Я только что сказал: Браца — наша гордость, и выразился не совсем точно. Гордиться товарищем, который участвует в подпольной деятельности, конечно, можно. Но тут дело не только в нас. Братислав Петров — Браца, как мы его ласково называли, был не только нашей гордостью, но и гордостью города. Ну, уж и загнул, скептически улыбнется иной читатель. Не герой, не космонавт — и гордость всего города! Так не бывает! Да и город-то наш был неоднороден, разные в нем проживали люди, объединенные в разные партии, раздираемые классовыми, экономическими и иными противоречиями. И все же Браца был гордостью нашего города. Оказывается и так бывает. Изредка, правда, наперекор логике жизнь в муках и радостях рождает такого человека, как Браца.
В то время, о котором я рассказываю, центром интеллектуальной жизни города было литературное общество «Скерлич» и рабочее культурно-просветительное общество «Абрашевич». Собирались «скерличи» — так называли членов общества — в гимназии либо в педагогическом училище. Резкое обострение политической обстановки в Европе в конце тридцатых годов отразилось и на общественной и культурной жизни нашего тихого городка. У нас четко просматривалось разделение сил на два лагеря, и хотя правые все еще задавали тон, но по всему уже чувствовалось, что в недрах общества зарождается новое, прогрессивное, и это новое все чаще и чаще вступало в открытую схватку с силами зла и мракобесия. За культурным, интеллектуальным развитием общества зорко следил наш Уча, умело направлял его в нужное русло через опытного коммуниста Йованку Радакович — преподавательницу литературы в нашей гимназии. Уча вовремя замечал ростки нового, всех, кто не .хотел мириться со злом, кто свободно мыслил, всех, кто готов был бороться со старым, несправедливым миром. Уча знал толк в людях, находил самородки, бережно воспитывал их, знакомил с революционными идеями и направлял в народ, где только и могла раскрыться настоящая личность. Его воспитанники учили народ и сами учились у народа принципиальности, справедливости, честности, любви к труду, какой-то особой народной мудрости, а именно эти качества помогли им впоследствии в смертный час не дрогнуть перед врагом.
Нашел Уча и Братислава Петрова. Он увидел в нем и трудолюбие, и стойкость, и ум, и жажду знаний, и большие организаторские способности. Они подружились. Трогательная это была дружба молодого восторженного человека и уже зрелого революционера. Под крылом Учи Браца быстро набирался опыта и знаний и вырастал в талантливого вожака молодежи, в подпольщика и неудивительно, что вскоре он возглавил комсомольскую организацию гимназии, потом города, а затем и всей Воеводины.
Борьба за умы и сердца людей шла не только на заводах и фабриках, но и на заседании общества «Скерлич». В докладах и лекциях, в диспутах сталкивались различные взгляды, различные подходы к решению назревших проблем. Каждая из группировок старалась выставить на диспуте лучшего из своих представителей, умеющего не только убедительно обосновать свою позицию по конкретной теме, но и метким словом, удачной репликой сразить наповал лидера противника.
И здесь Браце не было равных, Браца прекрасно знал Югославскую литературу, народную поэзию, фольклор, имел глубокие знания по истории, богословию, изучил латынь и в совершенстве владел несколькими европейскими языками. Силен он был и в классической литературе. И неудивительно, что, обладая колоссальной памятью, он был па голову выше своих сверстников и на диспутах не боялся сразиться с самыми искушенными. Слушать его было одно удовольствие.
Высокий стройный бледнолицый брюнет с красивыми сверкающими глазами, в строгом черном костюме и белой рубашке, выходил он на трибуну актового зала гимназии, и в зале, переполненном молодежью, где все кипело и гудело от споров, с его появлением наступала тишина. Прекращали перешептываться даже профессора, умолкали самые болтливые девицы. Все ждали интересного выступления и не обманывались в своем ожидании. А уж в том, что после его выступления будет жаркая дискуссия, можно было не сомневаться.
Высокообразованные отпрыски «отцов» города, натасканные репетиторами, гувернерами и организованные в партии правого толка, благожелательно относившиеся к монархическому правительству и обласканные им, не желали сдавать своих позиций. Они тоже боролись за умы и взгляды молодежи. Любая прямая атака со стороны прогрессивно настроенных людей на монархический строй, на белградских хапуг-монополистов, на святая святых — частную собственность, на религию приводила их в ярость. Больше того, за свободолюбие можно было и вылететь из учебного заведения. Власть строго следила за молодежью. Стоило только Слободану на литературном вечере процитировать несколько абзацев из романа Максима Горького «Мать», как он тут же вылетел из гимназии. Не сметь про Максима Горького и упоминать даже, а кто осмелится ослушаться — выгнать с «волчьим билетом» из гимназии королевства! Другой наш товарищ, Реля Стефанович, был исключен из педагогического училища лишь за то, что сослался в своей речи на великого сербского революционера-демократа и мыслителя Светозара Марковича. Не сметь про революционеров! Вон из педагогического училища королевства!
Браца как раз тем и был неподражаем в своих выступлениях, что мог не только в лоб сразить правого оппонента, но и в иносказательной форме умел многое дать понять, умел выразить мысли и чаяния молодежи, не касаясь злободневных тем непосредственно. Он находил такие исторические параллели, брал для выступлений такие царства и королевства, о которых дозволено было говорить, и на их примере показывал, что королевство не богом данное, вечное создание, а преходящее явление, что общество — живой, постоянно развивающийся и меняющийся организм. И хотя он говорил вроде бы о днях давно минувших, все понимали, что речь идет о нашем времени, о нашем королевстве. Блестящие доклады о взаимосвязи литературы и революционных процессов в истории Франции, Германии, в нашем сербском национально-освободительном движении начала XIX века создали Браце непререкаемый авторитет у гимназистов и всей мыслящей молодежи города. Его постоянно выбирали в правление литературного общества.
Главными оппонентами Брацы правые выдвинули двух братьев Раичей, сыновей высокопоставленного чиновника. Они получили хорошее домашнее образование, много занимались спортом. Братья Раичи верховодили в фашистской молодежной организации «лётичевцев» и в спортивном обществе «Сокол». Мечтали она о влиянии на культурную жизнь гимназии. Хорошо сложенные, прекрасно, с иголочки одетые, на «корзо», молодежных гулянках, и в городе держались они снисходительно, этакими суперменами, которые могут и «врезать» со скуки. Вокруг них всегда вертелись прихлебатели из богатых семей и, что греха таить, многие девушки засматривались на них.
Раичи были самолюбивы и рвались на трибуну. Браца, зная степень их подготовки, их невысокий литературный уровень, давал им возможность высказаться, чтобы эти фашиствующие молодчики предстали перед молодежью во всей своей «красе». И лишь затем выступал сам, укладывая их на лопатки, показывая всю гнусность и мерзость фашистской идеологии. Вот одно из характерных выступлений. Раич-старший на трибуне. Он бодро и самоуверенно вещает слушателям о своей преданности монархизму, своем восхищении модными придворными поэтами, писателями, пересказывает известные положения литературных хроник правительственной печати, которые всем уже набили оскомину. Затем следует несколько цитат из Ницше, и от теории Раич переходит к положению дел в Германии и Италии, где «сверх человеки» Гитлер и Муссолини ведут свои страны к процветанию.
После выступления посыпались заранее приготовленные нами вопросы: разделяет ли докладчик взгляды Гитлера и Муссолини, полностью или частично, как, по его мнению, живется чехам в протекторате, в каком состоянии находится литература в фашистских государствах и другие.
Сокрушительной была отповедь Брацы. Под бурное одобрение зала он так отделал новоявленного «теоретика» фашизма, что тот не знал, куда спрятаться, а Браца спокойно закончил свое выступление:
— Может, вы, представители фашистской, идеологии среди сербской интеллигенции, своим рвением и заслужили бы признание гитлеровцев. Да ведь беда в том, что по розенберговским расистским меркам ваше великолепное телосложение не подходит под нормы, установленные для арийцев, и вы как славяне подлежите уничтожению в случае их победы.
Да как можно проповедовать идеологию неприкрытого презрения к собственному народу? Или вы полагаете заслужить благосклонность своим рабским послушанием, а может, вы перейдете в католичество или поменяете славянскую фамилию на немецкую? Наш народ в результате своей пятивековой борьбы против турецкого ига убедился, что «Потурица гори от Турчина» (Отуречившийся хуже турка (серб.разг.) –примеч. авт.)
с подобными субъектами не то что о литературе, вообще не о чем говорить!
Последние слова Брацы утонули в буре аплодисментов. Молодой Раич полез было драться, но вовремя спохватился. И не только потому, что большинство в зале было на стороне Брацы. Браца и один на один расправился бы с ним. У нас все знали, что только трое парней в городе делают «сальто», и среди этих троих был Браца. В драке его мало кто мог одолеть, и не случайно его считали двужильным. Раичи силу уважали. Раич-старший оказался поумнее брата, почуяв, что молодежь качнулась в сторону Брацы, суетливо начал доказывать свою любовь к свободе и независимости, попытался все свалить на то, что их неправильно поняли, но было поздно. Приклеилась к ним кличка «потурица», а с таким позорным прозвищем нечего было и думать о лидерстве среди молодежи.
Была в нашем городе хорошая традиция: ко дню рождения святого Савы, великого сербского просветителя конца XII столетия, объявлялся конкурс на лучшее произведение в гуманитарных и естественных науках. Конкурс проводился по семи дисциплинам: сербскохорватской литературе, иностранной литературе, латыни, истории, математике, физике, химии. Работы подавались специальному жюри под шифром. Шифры раскрывал председатель жюри на торжественном заседании, которое проводилось в самом фешенебельном городском зале «Гликман».
«Отцы» города были уверены, что святосавские премии, как правило, достаются детям из обеспеченных семей, а для этой уверенности у них были веские основания. Ведь как-никак дети богачей имеют лучшие условия для учебы, родители нанимают для своих чад репетиторов, вместе с ними путешествуют по стране и за границей, а это, несомненно, расширяет их кругозор, да и читают они больше. Может, поэтому «отцы» города были за «демократию» и денег на премии не жалели. Пусть, мол, побеждает сильнейший.
Торжественный святосавский вечер зимы 1939 года запомнился, наверное, не только мне, но и многим его участникам, а уж отцам города и подавно.
Зал светится, блестит. За час до начала заседания мы с товарищами уже на балконе, отведенном для молодежи. Здесь, как и на всех литературных вечерах, молодежь разделилась по группам: слева сидят «якобинцы», в середине балкона — «болото», а справа — «жирондисты». Внизу бурлит зал, он постепенно заполняется. В ложах и в первых рядах рассаживается местная знать, затем, строго соблюдая субординацию, — чиновники, торговцы, богатые крестьяне. В задних рядах, прямо под нами, — простые труженики — рабочие, ремесленники, крестьяне. К семи часам вечера зал и проходы битком забиты людьми. Я забыл сказать, что наш город — родина Йована Стерии Поповича — великолепного сербского комедиографа, не случайно в народе его даже называют нашим Гоголем, предтечей известного Нушича. Поэтому неудивительно, что в Вршаце еще с середины прошлого столетия любили театр, пьесы Стерии и Нушича знали наизусть, смотрели со знанием дела, по достоинству оценивая и великолепную сатиру автора, и тонкости игры актеров. Вот почему на этом празднике после торжественной части всегда давали хорошую пьесу.
Ровно в семь на сцену выходит градоначальник, открывает заседание и приглашает на сцену жюри. Поднимается занавес. Хор исполняет гимн в честь просветителя Савы. Доклад о деятельности Савы и значении просветительства делает директор гимназии Сучевич. Слушают его не очень внимательно, все с нетерпением ждут, когда он перейдет к главному — выявлению победителей конкурса. Но вот на сцену вносят запечатанный ящик, в котором лежат конверты с расшифрованными девизами. Пока члены жюри распечатывают ящик, директор Сучевич уже начал торжественную речь:
— Уважаемые господа! Уважаемые родители и горожане! Уважаемые гимназисты! Разрешите мне сообщить вам решение жюри, принятое в соответствии с правилами святосавских конкурсов и на основе объективной оценки наших многоуважаемых специалистов, плодотворно потрудившихся в комиссиях... Первое место по сербскохорватской литературе под девизом «Лебедь» на тему…
Зал замер в ожидании. Я от напряжения даже сжал кулаки. Очень уж мне хотелось, чтобы первое место взял кто-нибудь из старших комсомольцев или хотя-бы сочувствующих нашему движению. Есть же на свете справедливость, думал я, высшая справедливость. Ну, если ты есть, помоги же сейчас. Директор просит достать из открытого ящика конверт с девизом «Лебедь», раскрывает его.
Слышно, как трещит сургуч и шуршит под его пальцами бумага. Наконец он торжественно читает — «Лебедь» — это многоуважаемый выпускник нашей гимназии Братислав Петров!
Хор многоголосо провозглашает: «Виват! Виват! Виват!» Браца выходит на трибуну, принимает поздравления, раскланивается. Ему надевают через плечо ленту победителя, вручают подарки. Зал разрывается от рукоплесканий, мы — левая сторона на балконе — просто неистовствуем. Правые помалкивают, учтиво, тихо аплодируют.
Директор успокаивает зал поднятием руки и продолжает: «Первое место за лучшее сочинение по латыни под девизом «Спартак», — члены жюри достают конверт с девизом «Спартак» и передают его директору, — ...присуждено... присуждено... — брови у директора поднимаются от удивления, и он сразу не может выговорить фамилию. Но вот он берет себя в руки и скороговоркой произносит: — Это, господа, также выпускник нашей гимназии Братислав Петров!
Хор повторно провозглашает: «Виват! Виват! Виват! В зале уже бушует буря. Мы на балконе бешено аплодируем.
Но на этом наш праздник не кончился. Не буду пересказывать все перипетии вечера, скажу только, что Браца получил первые премии и по математике, и по физике, и по химии, и по истории. Такого еще не было за все время конкурсов. Когда директор объявил итоги последнего конкурса по зарубежной литературе и, прочитав девиз, начал открывать конверт, чтобы назвать фамилию победителя, зал уже вовсю скандировал:
— Браца! Браца Петров! Бра-ца Пет-ров!
И люди не ошиблись! Все аплодировали стоя, смеялись каким-то добрым смехом, чувствуя, что являются свидетелями необыкновенного события — рождения настоящего таланта! Подумать только — Браца получил семь первых премий!
Мы на балконе стучали ногами, так как хлопать уже не могли, отбили ладони. Наши голоса слились в одно протяжное «ура-а-а!». Даже правые на время будто забыли, что Браца «красный», и гордились им. Людей объединяла одна мысль: вот какого орла вскормил наш город!
Я с балкона заметил, что внизу, у сцены, собираются качать Брацу. Шепнул ребятам, и мы вместе сорвались вниз. На лестничной площадке столкнулись со старым Раичем и генералом Станковичем. Они зло отчитывали своих отпрысков. Раич шипел, как змея:
— Эх вы, шалопаи, столько денег на вас перевел, а толку что? Индюки безмозглые! Что? С носом остались? Семь кукишей вам Петров показал. Он хоть и «красный», а вам бы его в репетиторы пригласить!
Сплюнул и пошел. А надутый солдафон, старый генерал Станкович, постукивая саблей как палкой, только повторял:
— Что вы наделали! Что вы наделали!
Качали мы Брацу с упоением, сорвали с него галстук-бабочку, нечаянно, конечно, и лишь поняв, что он может остаться и без пуговиц, опустили его на пол. Но молодежь еще долго не отпускала его от себя, да и старшие с удовольствием подходили к Браце, вновь и вновь поздравляли с блестящей победой.
А после спектакля молодежь танцевала. Браца повел коло — «Баначанку». Высокий, стройный, гордый и счастливый, он танцевал вдохновенно и с большим искусством: голова совершенно неподвижна, плечи изгибаются только в такт ритма, а ноги ускоряют и ускоряют свою вязь, пока музыканты, достигнув предела, могут поддерживать максимальную скорость танца. И, не выдержав более минуты этого бешеного соревнования с танцором, опускают руки.
Потом танцевали огненную «самбу». Была в моде и «кукарача», танец со свободными движениями и выкрутасами. Браца танцевал все время. Его приглашали из танца в танец, а он только улыбался всем своей доброй улыбкой. Девушки с ума посходили, облепили его со всех сторон как снежный ком, и ему от них не было отбоя. Сам я не танцевал, стеснялся своего маленького роста и очень завидовал танцующим: А на девушек злился так, будто Браца был моим возлюбленным:
— Могли бы и сообразить, что у Брацы есть девушка, и нечего на нем виснуть! Просто противно на них смотреть, ведь уже взрослые, а не ведают, что творят!
У Брацы действительно была девушка, и я знал о его любви к ней, но смотрел на это неодобрительно. Для меня понятия «революционер» и «любовь» в то время были несовместимы. Какая может быть любовь, когда идет ожесточенная борьба, когда все душевные силы должны расходоваться только на наше святое и правое дело. А эти шуры-муры только отвлекают, да еще как! Не по¬нимал я тогда, что мои доводы — чистейшей воды резонерство, не понимал и потому не одобрял любовь Брацы.
А полюбил Браца Ольгу — Ольгицу, как мы ее ласково называли. Училась она в педагогическом училище на старшем курсе и руководила комсомольским подпольем училища. Ольгица часто бывала у нас дома на встречах подпольщиков, приходила она к отцу и матери за книгами, и мы к ней привыкли как к родной. Мы считали ее самой красивой девушкой в городе. Черные волосы, нежный румянец на белом лице и большие, удивительно красивые черные глаза, излучавшие доброту, нежность и радость жизни, — вот какой была наша Ольгица.
Полюбили они друг друга крепко, и любовь их была счастливой, но недолгой. Но какая это была удивительная пара!..
Уча уделял серьезное внимание способной, талантливой молодежи. Следил он и за Брацей, за его гармоническим развитием и неоднократно подчеркивал, что революционер должен воспитывать в себе честность, стойкость, постоянно учиться и, главное, знать нужды простого народа. Только обладая всеми этими качествами, можно вести за собой народные массы на борьбу со злом. И Уча, не покладая, рук растил кадры революционеров, а в них так нуждалась страна в те неспокойные годы.
— Ты можешь многое хотеть, — говорил Уча молодым подпольщикам, — но твое «хотение» останется пустой мечтой, если ты не обладаешь обширными познаниями, необходимыми в повседневной работе. Ты можешь овладеть глубокими знаниями, но не принесешь пользы народу, если не воспитаешь в себе стойкости борца. Классовый враг найдет тысячу способов заставить тебя вместе с твоими знаниями служить ему, а не народу. И, наконец, можешь ты быть и знающим и стойким, но если не усвоишь насущные нужды своего народа, деятельность твоя не принесет пользы, и ты будешь блуждать в потемках.
Браца хорошо усвоил заветы Учи. Его часто можно было увидеть среди рабочих скотобойни, а в предрассветные часы — на рыночной площади города, где его фигура мелькала в толпе наемных сельскохозяйственных рабочих, которые пришли продать свою рабочую силу и ожидали выхода управляющих имениями, желая узнать, кому из них повезло. Уча знакомил Брацу с самыми различными людьми, и Браца внимательно всматривался в их обросшие щетиной морщинистые лица, в глаза, в которых застыло горе и старался понять их, а если мог, то и помочь.
Окончив гимназию, Браца поступает на юридический факультет Белградского университета. В университете не требовали обязательного посещения лекций, и Браца по заданию Учи устраивается рабочим на мясокомбинат, где создает первичную профсоюзную организацию. К концу 1940 года Браца по указанию Учи полностью переходит на подпольную работу, руководит комсомолом Воеводины.
Я так подробно рассказал о Браце потому, что, по моему глубокому убеждению, это замечательный человек, и, сколько о нем пи говори, все мало. И если бы мне удалось хоть в малой степени передать мое представление о нем, я был бы счастлив.

Глава
ЛЕЙТЕНАНТ
С Бебой (Елизавета Петров - сестра Братислава, подпольщица- коммунистка, погибла вместе с братом от рук фашистов) я выходил на связь часто, чаще, чем с другими подпольщиками. Больше таких промахов, что случился со мной на вокзале в Панчеве, не допускал. Вел себя крайне осторожно. В этот раз я шел на встречу с Бебой, незаметно оглядываясь, проверяя, нет ли за мной «хвоста». Товарищ, который вел меня, шел впереди, метрах в пятнадцати, как и положено по инструкции. Мимо прошел немецкий офицер, лицо показалось мне знакомым, кого-то он мне напоминал. Но я решил, что мне померещилось, мало ли немецких лейтенантов ходит по Панчеву. Не исключено, что и этого немца я когда-то встречал, в один из прошлых приездов в город. Но через какое-то время опять мимо промелькнул все тот же немец, и я опять поймал себя на мысли, что его лицо мне хорошо знакомо. Но сбивала меня с толку его форма: не станут же немцы одевать офицерскую форму шпиона, чтобы вести слежку?! Гестаповский сыщик должен быть незаметен в толпе, чтобы на него никто внимания не обращал, а форма, да еще такая но¬венькая, с иголочки, сразу бросается в глаза. Наверное, это все-таки случайность, что один и тот же немец дважды попадается на пути.
Я встретился с Бебой, передал, что товарищи просили, она мне свою информацию выложила, стоим с ней, разговариваем. Вдруг вижу, по другой стороне улицы опять идет этот немецкий лейтенант! Тут уж я заволновался не на шутку, говорю:
— Беба, мне что-то не нравится вон тот немец, третий раз уже его вижу. Не к добру это, и лицо вроде знакомое. Странно, надо уходить...
Беба восприняла мое предупреждение равнодушно, даже не посмотрела в ту сторону и как ни в чем не бывало сказала:
— Тебе показалось...
— Как показалось? Ты что? Я плохо вижу, что ли?
Я все больше горячился, повторял, что это неспроста, дело здесь нечисто и надо расходиться, пока не поздно. А Беба вдруг рассмеялась. Я растерянно хлопал глазами, не понимая, что же тут смешного.
— Ты что же, не узнал? Это ведь Браца! — успокоила она меня.
Батюшки! Как это я так оплошал! Я присмотрелся к лейтенанту — точно он, Браца! Ох и развеселился же я! Смеялся и все повторял: «Во дает Браца, во дает!»
Оказалось, Браца давно задумал достать немецкую офицерскую форму, она ему понадобилась для выполнения задания. Немецкая форма — хорошее прикрытие для подпольщика. И полезно, и надежно, и оперативный простор дает. В офицерской форме можно попасть туда, куда обычный прохожий и носа сунуть не сможет. И решил Браца для этой цели познакомиться с кем-нибудь из немецких офицеров. Стал захаживать в офицерское казино. Оденется с иголочки: черный костюм, белая накрахмаленная рубашка, галстук-бабочка, штиблеты до блеска начистит и пошел. Франт франтом. Риск, конечно, был большой, но Браца считал, что на войне риск оправдывается. Да и хотелось ему самому испытать себя в настоящем деле, посмотреть, на что он сам способен. Несколько вечеров присматривался, а потом и повезло, встретил подходящего немца.
В казино, у бара, Браца заприметил молодого стройного офицера, который часто выпивал и ходил под хмельком. Заговорил с ним Браца, по-немецки он лопотал не хуже наших фольксдойче. Наговорил немцу невесть что, тот уши и развесил. Ввернул про богатое имение отца, про учебу в Берлине, а исподволь вытянул из собеседника нужные сведения. Узнал Браца, что лейтенант Алойз уезжает по делам, и очень обрадовался, это ему было как нельзя кстати.
Браца, если хотел, любого мог заговорить. Подпоил он еще немца и, когда тот почти совсем опьянел, предложил, из лучших чувств, отвезти его домой. Немец согласился. Браца его доставил на квартиру, все чин чином, помог раздеться, уложил в постель. И когда немец стал заплетающимся языком благодарить молодого богатого наци, Браца предложил:
— Хотите посмотреть, как я буду выглядеть в форме офицера рейха?
Алойз пришел в восторг и с бессмысленной пьяной улыбкой наблюдал, как Браца переодевается. Браца закончил свой туалет, расправил надетую форму — она сидела как нельзя лучше — налил последнюю рюмку, на посошок, как говорится, преподнес немцу прямо в кровать, а когда тот стал пить, Браца врезал ему бутылкой по башке. Забрал пистолет, запасные обоймы, документы и тихо вышел. Остальное было делом техники. На улице Брацу уже ожидала ударная тройка панчевских подпольщиков.
Сейчас, в восьмидесятые годы, это звучат как незатейливый детектив, но в то далекое и страшное время конца сорок первого года я слушал Бебин шепот как зачарованный и с восхищением думал: «Вот это акция! Чисто сработано!» Потери у нас тогда были очень велики, и каждая удачная операция для всех нас была огромной радостью, бальзамом на наши израненные души.