22 июня 1941 года. Воскресенье. Солнечный полдень. На лестничной площадке нашего дома идет самодеятельный спектакль, организованный детворой. Зрители сидят на ступеньках, слышатся взрывы смеха. Меня с бабушкой вот-вот должны увезти на дачу на все лето. Ждем родителей с последними покупками.
Хлопнула парадная дверь. Смотрю вниз: это поднимаются наши, увешанные сумками, но очень оживленные и веселые.
В это время на лестничную площадку из нашей коммуналки выходит тетя Маруся и растерянно, как бы еще не веря своим словам, говорит: “Дети, началась война”. Все затихли. Спектакль прервался.
Прервалась и мирная жизнь. На следующий же день моя мама, Людмила Владимировна Приселкова, по профессии врач-хирург, отправилась в военкомат. А еще через день у нас в комнатах уже разносился запах нового военного обмундирования. Он был мне уже знаком, этот тревожный запах. Так пахло у нас в доме, когда мама в августе 1938 года уезжала на Дальний Восток, где у озера Хасан происходило вооруженное столкновение советских и японских войск. Запах новенькой кожи разнесся у нас и в первые дни финской войны (ноябрь 1939 – апрель 1940), когда мама уезжала на санитарном поезде к месту боев.
В обоих случаях после завершения военных действий мама благополучно возвращалась, и в доме становилось весело, радостно, празднично. Поэтому, когда мы с мамой расставались в июне 1941 года, я была уверенна, что это не надолго. Я даже не запомнила наше прощание. Мама спешила и прощалась так, как будто мы совсем скоро будем опять вместе. Мне и в голову не приходило, что я ее больше никогда не увижу.
Моя мама была незаурядным человеком – всесторонне образована, умна, добра. Она всегда была там, где нужна помощь. И оказывала она ее совершенно бескорыстно, она просто не могла иначе. Это было для нее так же естественно, как дышать. И в то же время ей было свойственно чувство юмора, она была очень остроумна, любила пошутить. Мама была красавицей в буквальном смысле этого слова. Ее часто сравнивали с Наталией Гончаровой, женой А.С.Пушкина. Высокая, стройная, с волнистыми черными волосами, с прекрасными карими, миндалевидными глазами. Взгляд этих глаз был глубоким, мечтательным, добрым. Точеный тонкий нос, красивый рот, белоснежные зубы, безукоризненный овал лица. В своем вечернем длинном платье она была бы украшением любого светского бала. Но маме было не до балов. Она работала в двух институтах (лечебном и учебном) с 8 до 20 часов: и преподавала, и лечила, и писала кандидатскую диссертацию.
Все это делало ее необычайно обаятельным человеком. В нее влюблялись и мужчины, и женщины.
Когда началась война, маме предлагали работать в тыловом госпитале, поскольку у нее была маленькая дочь. Но она рвалась ближе к передовой. В результате она оказалась на Западном фронте.
Вскоре с фронта стали приходить письма. Мама писала регулярно, она знала, как ждут от нее весточки и обожающая ее мать, и любящие муж и дочка.
В сентябре мы с бабушкой эвакуировались с АНСССР в Башкирию. Муж мамы, мой отчим, профессор М.М.Приселков, крупный ученый-микробиолог, рвался на фронт, но его разработка препарата пиллоидина была настолько важна для лечения раненых, что считали полезнее его работу по совершенствованию препарата.
Письма от мамы и в Башкирию шли регулярно. Мне она в них часто рассказывала о судьбах раненых.
В августе 1943 года мы вернулись в Москву. Письма с фронта продолжали приходить регулярно.
Наступил ноябрь 1943 года. И вдруг – тишина. Ни весточки. Но мы, не дожидаясь ответа, все пишем и пишем на фронт письма. Мысли приходили самые разные. Попали в окружение? Тяжело ранена? Не скрывай, ты нам нужна и без руки, и без ноги. Только дай весточку.
И вот, наконец, “весточка” пришла. Это было извещение. Извещение о гибели военврача Приселковой Людмилы Владимировны. Читаем и глазам своим не верим: «Военврач Приселкова Людмила Владимировна в бою за Социалистическую Родину, верная воинской присяге, проявив геройство и мужество, была тяжело ранена и умерла от ран 15 ноября 1943 года. Похоронена на кладбище у Коломенского монастыря северо-западной окраины города Великие Луки.»
В доме воцарилось молчание. Мы жалели друг друга и, как могли, скрывали свое отчаяние.
Наступил День Победы, 9 мая 1945 года. Мы были на Красной площади, среди ликующих людей. Как же это правильно сказано в песне – “…праздник со слезами на глазах…” Разумом понимали всю радость победы, а сердце плакало – молча, чтобы не портить настроение окружающим.
Только после войны мы узнали кое-какие подробности маминой гибели.
После упорных боев Великие Луки были освобождены 17 января 1943 года, но еще долго оставались прифронтовым городом, подвергавшимся артиллерийским обстрелам и бомбардировкам. Особенно многочисленными были обстрелы в ноябре 1943 года. Великие Луки были разрушены почти полностью. Мамины фронтовые товарищи рассказали нам, что мама часто сутками не отходила от операционного стола, буквально падая от усталости. Своей самоотверженностью и душевностью она вызывала уважение и любовь раненых и коллег.
15 ноября 1943 года был очередной сильный артобстрел. Мама дала указание спасаться в укрытии. Сама же она осталась с умирающим солдатом, который был не транспортабельным. Ее уговаривали пойти со всеми, ибо солдату она уже ничем не могла помочь. Он был почти в агонии, без сознания. Но мама отказалась, считая, что она, как капитан на тонущем корабле, не может покинуть своего поста не последней. Снаряд, ворвавшийся в палату, оказался для мамы смертельным. Маму и солдата похоронили в одной могиле. Две могилы копать было некогда.
После войны мы с отчимом поехали в Великие Луки, чтобы прах мамы перевезти в Москву. Мы нашли кладбище у бывшего Коломенского монастыря, но там уже не было могил погибших в Отечественную войну. От них остались лишь обширные углубления, поросшие травой и кустарником. Нам сказали, что останки перенесены на Мемориал погибшим, сооруженный в центре Великих Лук. Мы отправились к этому Мемориалу: несколько аллей гранитных памятников с выбитыми золотыми буквами фамилиями и датами гибели. Около каждого памятника цветочница. Все аккуратно убрано, ухожено. Есть и братское захоронение с большим общим памятником. На могиле, где захоронена мама, две фамилии: ее и солдата Станкевича В.В. Увидев, что могила содержится в порядке и находится на почетном месте города, мы решили, что справедливее будет оставить прах мамы там, где она погибла.
Вечная память отдавшим жизнь за свою Родину!

18/II 42
Мой дорогой Витусик!
Это письмо будет исключительно о раненых, которые тебя так интересуют.
Первое положение это то, что ни один из них никогда не сожалеет, что он пострадал, защищая Родину, а раненые, которых я лечу, один из тяжелых – у них бывает разрушено лицо, оторваны губы, нос, разбиты челюсти.
Таких раненых нужно не только уметь лечить, но нужно уметь и накормить и напоить. Иногда кормим через нос через резиновую трубочку. Умирают у нас редко.
Все они ненавидят фашистов и все просят лечить их скорей, чтоб вернуться на фронт и добивать их там.
Один лейтенант даже заплакал, когда я сказала ему, что он поправится, когда уже войны не будет (он не испугался длительного лечения, а огорчился, что не сможет отомстить).
Один пулеметчик (его наградили) оставался скрытым в кустах и один вел огонь по противнику и такой сильный, что они не знали, сколько там народу. А в это время часть наших заходили в тыл к немцам. Но вот немцы обнаружили пулеметчика и забросали его гранатами.
Ему разбило все лицо и правую руку. Истекая кровью, он упал и вид его был так ужасен, что когда к нему подошли немцы, то приняли его за убитого и стали стаскивать с него полушубок и валенки. От боли пулеметчик несколько раз терял сознание, но ни разу даже не застонал. Раздев его, немцы ушли и он пролежал раненый на -40° морозе несколько часов, пока наши не выгнали немцев. Он отморозил себе руки и ноги. Сейчас он поправляется. Лицо ему зашили, и он чувствует себя вполне удовлетворительно.
Очень интересно слушать бойцов, которые были в окружении или были в плену. Наших раненых там совсем не кормят, очень редко где дают по 40 грамм картошки, а так живи как хочешь, командиров всех убивают, со стариков и детей сдирают одежду и одеваются сами.
Когда немцы отступают, то сжигают не только дома, но и людей, которых запирают в сараи или подвалы. Немцы даже своих раненых сжигают. Даже не верится, что можно быть такими зверьми.
А когда пленный раненый немец был у нас в отделении, то его кормили и делали ему операцию, как и всем, наши раненые все просили – "дайте мы его соперируем, он у нас сразу поправится…"
Один татарин так даже с операционного стола хотел слезть этого немца бить.
Вот, Витуська, какая ужасная вещь война. Живут в землянках, иногда и просто в лесу, зажигать костер часто нельзя. Холод.
И все это надо вытерпеть для того, чтобы вышибить всех фашистов и дать возможность тебе и твоему поколению жить счастливо и в мире.
Вот за это нужно как можно лучше учиться, как можно больше знать, чтоб суметь дать возможно больше обществу и людям, которые отдали свое здоровье для блага других.
Чем и прекрасна наша страна, что у нас живут: один за всех и все за одного.
Целую тебя крепко, крепко.
Мама.