Когда началась война, моему деду, Василию Михайловичу Пархоменко, 1913 года рождения, было 28 лет. Срочную службу он прошёл в начале 30-х годов. И поскольку к этому времени дед уже занимал должность начальника почтового отделения (или, как записано в трудовой книжке – «начальника конторы связи») станицы Глубокая  Ростовской области, сразу в Красную армию его не призвали, выдали «бронь». Таким образом, война для него началась только летом 1942 года…

Из воспоминаний деда:

«… Летом 1942 года события на фронте в районе  Глубокой  развивались очень стремительно. Бросить почтовое отделение, с телефонной станцией и телеграфом, без указания сверху и эвакуироваться мы не могли. Я был просто уверен, что меня за это расстреляют безо всякого суда. А с момента первого авианалета на железнодорожную станцию до занятия фашистами населенного пункта  – прошло не больше двух-трех дней. Наших войск в самой Глубокой, практически не было. Позиции были –  на господствующих высотах Западнее и на автодороге Восточнее станицы. Их немцы, в основном, и утюжили.

Помню, когда увидели первый немецкий самолет, кинулись всем почтовым отделением в отрытую накануне во дворе «щель»: я, начальник телеграфа – молодой парень и 3-4 женщины. Телеграфист, человек от армии, мягко говоря – далекий, достает «наган» и начинает целиться в самолет. Я ему говорю: «Ты что – дурак?! Попасть, если и попадешь – то это уж точно,   что слону дробина! А он – сразу пулеметами пройдется или бомбу сбросит! Женщин пожалей…».

Никаких приказов на эвакуацию, мы тогда так и не получили. А, уже через пару дней, в станицу вошли и сухопутные части фашистов – немецкое танковое подразделение и румынская пехота…».

         Дед сильно переживал, что оказался в оккупации и про этот период рассказывал крайне скупо.

Из воспоминаний моей бабушки Марии Николаевны Пархоменко:

«…Немцы расквартировались по домам станичников, а румыны разместились в казармах на окраине.

У нас в доме разместился немец – офицер средних лет и его денщик, пожилой, беззубый и очкастый солдат. А мы: я, дед, твой шестимесячный отец (отец родился в январе 1942 года) и старенькая бабушка – перебрались жить в летнюю пристройку. Офицер появлялся крайне редко, иногда заходил в пристройку, подходил к детской кроватке – стоял, смотрел на отца, оставлял шоколадку или пару конфет и уходил. Никогда с нами не разговаривал.  А, вот денщик – напротив, был чрезмерно общителен. Правда по-русски ни черта не понимал, и не знал ни одного слова кроме «яйко». Бабушка – старая казачка, при общении с этим солдатом, в выражениях не стеснялась. Особенно когда поняла, что он, в общем-то –  не злобный да, к тому-же, ничего не понимает. У нас была корова и полдюжины курей и он регулярно наведывался в курятник, в надежде полакомиться свежими яйцами! Приходил часов в 9-10 утра, садился на табурет и ждал, когда куры начнут нестись. Завидев старенькую бабушку, на немецком и жестами объяснял, что мол  –  очень удивлен: «яйко найн»!  На что она ему отвечала: «Опять сидишь, старый дурень?! Ну, сиди-сиди – я еще в 6 утра все собрала…»».

Конечно, я был маленький, и меня старались «не перегружать» ужасами в рассказах о войне, но кое-что все равно прорывалось.

Так, за отказ сотрудничать с ними, фашисты жестоко избили брата моей бабушки, машиниста локомотивного депо станции Глубокая. Отбили ему внутренние органы, через несколько дней он умер. К моему сожалению, его имени я уже не помню…

В целом, по воспоминаниям деда и бабушки, немцы старались соблюдать какие-то приличия, чего не сказать об их румынских союзниках. По всей видимости, снабжение румынских и немецких частей осуществлялось, явно не из «общего котла» - немецкие военнослужащие, главным образом – танкисты, имели отменный внешний вид, аккуратные, гладко выбритые, с подогнанной униформой. Румынские пехотинцы, напротив – вечно грязные, не ухоженные, заходили в дома, рылись в вещах, дрались друг с другом…

Оккупация продолжалась около полугода. Когда наши войска подошли уже совсем близко к станице Глубокой, первыми дрогнули именно румынские части.

Бабушка рассказывала, что наступил день, который она запомнила ярче всего: тихий, солнечный, слегка морозный. Вдоль одной стороны улицы, насколько было видно, стояли немецкие танки с выключенными двигателями, почти на каждом сидели танкисты, молча. Некоторые курили. А по другой стороне улицы шла румынская пехота. Шла на Запад, отступала. Грязные, с серыми лицами солдаты вперемежку с какими-то обозными цыганскими кибитками, набитыми ворованным добром и запряженными полудохлыми клячами.

Но больше всего ей запомнились выражения лиц немцев, молча провожавших взглядами румынских пехотинцев. Большего презрения она не видела никогда в жизни! В тот момент ей показалось, что немцы ненавидят это «союзное воинство» гораздо больше, чем русских! На следующее утро ушли и сами немцы. Предварительно вырубили все деревья и кусты во дворах – для использования ветвей в целях маскировки своей техники. И, как водится –  угнали всю домашнюю скотину…

На фронт деда призвали в январе 1944 года, когда сомнений в исходе войны уже ни у кого не было. Он попал в артиллерию. После боевого слаживания в запасном артиллерийском полку, сержант Пархоменко В.М. был назначен начальником радиостанции штаба 30 артиллерийской дивизии прорыва Резерва Верховного Главнокомандования (в последующем – 30 артиллерийская Венская дивизия прорыва Резерва Верховного Главнокомандования). Соединение действовало в полосе наступления 46 общевойсковой армии 2-го Украинского фронта.  

Из воспоминаний деда:

«…Немец в Европе окопался капитально! Я не знаю, какие бои были в начале войны, но такого сопротивления со стороны фашистов в конце, я не ожидал. Но и наши войска, конечно, были уже не те, что 2-3 года назад. У нас в дивизии, вся артиллерия была не просто на механизированной тяге, а на отличных американских грузовиках – «Студебеккерах». «Катюши», передки орудий и тяжелых минометов – все на «Студебеккерах». Аппаратная моей радиостанции, тоже была на таком грузовике. Они поступали в войска укомплектованными до последнего винтика. Для водителя, в комплекте к машине, шла рабочая куртка среднего размера из отменной  кожи, пара рабочих кожаных перчаток. Про инструмент и расходные материалы – я уж и не говорю. Вообще, снабжение армии к концу войны – работало, как часы. Тушенка – американская, румынская. Американский шоколад в шайбах. Румынскую тушенку, кстати, солдаты не жаловали. Мало того, что качество мяса не важное, так еще и банки изнутри ржавые…

 Ну и боеприпасов, конечно уже не жалели. Если немец окапывался вне населенных пунктов – авиация и артиллерия долбила его до полного истребления! Чтоб даже подметок от сапог не оставалось.

Помню, прошли уже Будапешт и в предгорьях Вэртэшхедьшэг натолкнулись на серьезное сопротивление фашистов. Укрепленный район, долговременные огневые точки, в общем – все как надо там, у них.  Короче говоря – пехоте не пройти. Никак. Из-за низкой облачности и тумана –  авиация им не помощник. А наступали в настолько плотных эшелонах, что наша артиллерийская дивизия шла, практически в видимости переднего края, сразу за передовыми частями. И вот тут я увидел вблизи, как работает реактивная артиллерия: сначала где-то сзади, за позицией нашего командного пункта раздался жуткий вой, практически непрерывный, а затем в расположении  противника, земля вздыбилась черно-оранжевой стеной. Как там вообще можно уцелеть, даже не представляю!  Через день прошли через этот укрепрайон – с обеих сторон от дороги, на сколько глаз видит, все черно. Никаких обломков, размером больше ведра. На встречу попался конвой с 3-4 пленными немцами – абсолютно безумный вид!

А через несколько дней, брали перевал в горах Вэртэшхедьшэг. Тоже с авиацией не заладилось из-за погоды. Развернули 120-мм минометы и несколько дней кидали немцу «приветы»! Прекращали только для того, чтобы разведка уточняла результаты обстрелов, и потом опять начинали лупить. Когда покидали позиции – остались горы ящиков из-под мин, выше кабины грузовика. Офицеры штаба допрашивали молодого пленного немца, удивлению которого не было предела: «Флюгцойг – найн! Бум-бум-бум – зайн!». Что-то, вроде: «Самолетов нету, а бум-бум-бум есть!».

Однако так гладко выходило не всегда…

Незадолго до штурма Вены, в войсках зачитали обращение командующего фронтом к солдатам и офицерам. Командующий напоминал, что мы, воины Советской армии, стоим на пороге одного из красивейших городов Европы! В черте города, практически запрещалось применять тяжелую артиллерию и авиацию. А между тем, фашисты серьезно укрепили, как сам город, так и его подступы.

Командир дивизии с  2-3 офицерами штаба отправился ближе к передовой для уточнения целей в пригородах Вены и организации взаимодействия с нашей наступающей пехотой. Взял с собой солдата с рацией и меня с автоматом, для сопровождения. Вылезли из машины между двумя линиями наших окопов. От пехотинцев нас встретил и сопровождал капитан, офицер штаба батальона. Обратили внимание, что некоторые участки земли между окопами не повреждены вообще – трава, мелкие кустики, а на каких то – нет живого места, воронка на воронке. Пока ходили, смотрели, выбирали цели – немец начал обстрел. Не конкретно по нам, а ежедневный, так сказать – «для профилактики». У них это четко было заведено: положено в 9 утра, скажем, 30 мин выпустить – получи и распишись!

Короче говоря, попали мы в полосу обстрела. Капитан – пехотинец, как уж – ловко и быстро нырнул в свои окопы, а мы – скатились всей группой в ближайшую воронку.

У немцев на вооружении стоял шестиствольный реактивный миномет – дальний родственник нашей «Катюши» (пехота прозвала его – «Ванюша»). Вот ими они нас и приголубили! Работали эти штуки очень узнаваемо – 3 разрыва почти сразу, затем пауза несколько секунд и еще 3 разрыва. Но, что самое неприятное – точность у него была, достаточно хорошая и мы обратили внимание, что мины справа и слева от нас ложатся, аккурат во вчерашние воронки. Только потом мы сообразили – немецкие артиллеристы не проявляли энтузиазма и творчества, а изо дня в день стреляли, не меняя прицела. В общем – осколки свистят, носа не высунуть! Понимаем, что каждый следующий залп прилетит из миномета предназначенного именно для нас. Все, думаю: «Отвоевался ты, Вася!». Спасло нас только то, что применение артиллерии в нашей армии к концу войны, достигло невероятного совершенства. И в контрбатарейном противостоянии, наши артиллеристы, зачастую, уже третий залп противнику сделать не давали – подавляли огневые точки. Так случилось и на этот раз. На полвыстрела наши оказались проворнее!

Комдив потом лично ездил на батарею, заткнувшую немецкие минометы, благодарил бойцов за наше спасение, а командиру батареи подарил свои наручные часы…

Из Австрии нас перебросили под Прагу. Там была последняя крупная группировка фашистов. Наступательного потенциала у них уже не было, но и сдаваться они не торопились. Окопались, сидели, как крысы ждали, что их свои из «котла» придут вытаскивать.

9 мая нам объявили, что Германия капитулировала! Радость была, не передаваемая – стреляли в воздух до умопомрачения, танцевали, многие плакали. Некоторые сидели, как не в себе – не могли поверить… 

А, 11 мая и под Прагой немец сдался!».

После завершения боевых действий, соединение деда снова было направлено в Австрию, в состав Советских оккупационных войск.

Демобилизован дед был в ноябре 1945 года.

Умер ветеран в 1989 году, в возрасте 76 лет. Похоронен под Таллинном.