Алексеев Михаил Алексеевич родился 2 декабря 1913 года в деревне Фомино Старорусского района Новгородской области.

        До Великой Отечественной войны деревня жила несколько сотен лет. В летописи 1560 г есть упоминание о ней в летописи Новгородской пятины. Как и большую часть деревень ее спалили фашисты и теперь на ее месте дремучие леса.

        Его образование составили два года сельско-приходской школы. Когда папу призвали в армию, намеривались послать его в военное училище. Но он не нашел на карте Японию, потому что видел карту в первый раз.

        Служил он в обслуживании морской авиации. Перед войной местом его службы была военно-морская база на полуострове Ханко в Финляндии. Там нас, его семью, застала война.

Всю блокаду Ленинграда он служил на фронте в Мельничном ручье. Он бывал на передовой по делам службы, по крайней мере, как он рассказывал на Невском пятачке. Его сослуживица, мне помнится, он называл ее Менделеева, говорила, что он необыкновенно талантливый химик и у него золотые руки, что ему не хватало только образования.

Труднейшее зимнее наступление в Прибалтике требовало новые резервы. Проступок или отсутствие такового (папа говорил, что он не был виновным, да и звание с него не сняли) привело его в штрафбат и направление на передовую под Нарву.

Я видела эти Дзоты и просеки для них под Котлами. Наступающие матросы лежали в снегу, огонь был очень плотный и сильный.

-Ну, что лежать, наступать все равно надо.

Папа поднялся и с криком за Родину, за Сталина бросился вперед. Ему прошило ноги, он потерял сознание.

Трое суток, приходя в себя и снова теряя сознание, истекая кровью, он пролежал на просике перед Дзотом в снегу до тех пор, пока не услышал:

-Ребята, а командир-то жив.

Так он оказался в госпитале. Затем его перевезли в Ленинград, где в гипсе до груди он пролежал длительное время. Была перебита кость одной ноги, и он был сильно обморожен.

Не выдержал груз вытяжки – лопнул, и кости ноги сместились, одна нога стала на 7 см. короче другой, поэтому папа сильно хромал.

Рана не заживала. Что там было не так - не знаю. Десять лет, десять операций, последняя без наркоза, такова история его послевоенной жизни. Он никогда не жаловался, уж тем более не ныл.

Случайно, военврач Гурвич оказалась нашим участковым врачом. Она говорила, что папа человек необыкновенной мужественности. Что, вследствие обморожения, у него все заболевания кроме женских болезней.

Все не прошло даром, и он сорвался, была в его жизни и психиатрическая лечебница. Врач сказал мне, что он молодец, многие уже давно там оказались в безнадежном состоянии.

Лечить его было особенно нечем, все лекарства для него были бы ядом. Мне было 20 лет и от меня требовалось согласие на такое лечение. Я его дать не могла.

Во время посещений больницы я шла, а со всех сторон ко мне тянулись руки мужчин с жуткими лицами. Чтобы они до меня не дотронулись, я вытягивалась в струнку. Однажды папа увидел мое лицо и пришел в ужас.

Он взял себя в руки, и я забрала его под расписку домой. Этого сильнющего, мужественного красавца война превратила в немощного инвалида. Он умер в 56лет, глубоким стариком.

Что угодно, только бы не было войны.