Я помню тебя, папа...
Я помню тебя обрезающим яблони в саду, сажающим дворовых мальчишек в наш беленький "Москвич": "Дядь Миш, прокати в гараж!". Помню тебя целующим маму, гнущим подлокотники для самодельного кресла в полном пара корыте, подбрасывающим к потолку мою маленькую дочку... Я помню тебя человеком с умным сердцем, честнейшей душой и золотыми руками.
Какое счастье, что ты у меня был! Какое счастье, что ты тогда, накануне войны, сбежал из пехотного училища. А то лежать бы тебе в первых рядах на военных дорогах.
Я помню, ты рассказывал: как шли вы и везли свои орудия по дорогам, выстеленным укатанными трупами. Видимо, не всех успевали закапывать даже в братские могилы.
Вот и получается, что спасла тебя твоя тяжелая артиллерия. Хоть и начал ты с самого запада, с Украины. И первые награды были за оборону... за оборону... за оборону... До самого Сталинграда. Вы с мамой возили меня туда.
И реквиемы, и бесконечные списки погибших на Мамаевом кургане - да, все это впечатляло. Но я-то уже знала эту историю и с другой стороны…
Как раз там, под Сталинградом, на маленькой станции Суровикино жила-была девчонка. Летом до изнеможения купалась в Чире, весной таскала из тамошних степей охапки диких тюльпанов и отливала из норок сусликов по заданию комсомола. И даже когда немцы были уже на подступах к Сталинграду, она все еще мечтала быть то судьей, то еще кем-нибудь. И когда было приказано явиться на построение в родную школу, все еще не догадывалась, что это - обыкновенная мобилизация (ведь она не шла добровольцем) и что из них, сопливых девчонок, готовят пушечное мясо.
"Зачислена в 188 отдельный зенитный артдивизион. Рост 161, окружность головы 54, размер противогаза 2, размер обуви 37".
И как она не погибла под черным от бомбардировщиков сталинградским небом, - просто непонятно! Когда остатки ее разбитой части переправлялись на плотах через Волгу, а снаряды сыпались на голову, как... Нет, все-таки на ее голову не упал ни один, они падали рядом и рвались, рвались, рвались, пропуская людские тела, как через мясорубку, и сбрасывая их в волжскую воду. И потом эта вояка ехала в эшелоне дальше, навстречу своим будущим подвигам, и увидела такого юного, такого милого мальчика в военной форме. Он играл, кажется, на аккордеоне и пел "На позицию девушка провожала бойца". Это был ты, мой папа.
А девчонка была моя мама.
Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Вы шли рядом по войне еще четыре долгих года. Вы защищали Крым. Керчь, легендарная коса Чушка... Вы ели одну селедку, когда вокруг не было ни капли пресной воды. И сутками стояли по пояс в воде в сезон приливов-отливов. И где-то там ты собирал для нее красные маки.
История вашей любви не была совсем уж простой.
"4.07.1948 г. Здравствуй, Лида!... Я все чаще и чаще думаю, что есть человек, который считает меня подлецом и врунишкой... На самом деле, Лида, это далеко не так. В то время, когда ты хотела соединить свою жизнь с моей, я желал этого не меньше. Но, прежде чем иметь семью, каждый мужчина должен подумать об обеспечении ее, вот как раз этого самого основного я не имел возможности сделать. Если тогда я приехал из армии и не знал еще, на что я способен в гражданской жизни, то сейчас я встал на ноги. Тебе, Лида, не надо говорить о моих способностях... Так же на предприятии они были оценены в должной степени. За два года, что ты не была в Сызрани, я вырос на три инстанции (контролер, контрольный мастер, старший контрольный мастер) и теперь работаю начальником бюро цехового контроля... Все идет в строго закономерном порядке, пришло время, и я готов идти по жизни с тобой по одной дороге...".
"12.07.1948 г. Здравствуй, Миша! В моей жизни, по-моему, все осталось по-прежнему. Живу все там же, со своими родителями. Замуж еще не вышла, не торопилась. Не думай, что мной никто не интересовался, но главное, что я ими не интересовалась. Скажу тебе откровенно, от чистого сердца, что после тебя они для меня ничего не составляли. Еще тогда нужно было мне сказать: Лида, тебе придется подождать. И Лида уж не из таких, у нее хватило бы терпения ждать не два года, а гораздо больше... Все обдумано мною... если уж пошло на то, ты должен, как и полагается, приехать ко мне. К тому же и посмотришь, может быть, я уже и не понравлюсь тебе, ведь всяко бывает в жизни..."
Я помню тебя, папа. Помню тебя, так часто целующим ее и как ты говоришь: "Ах ты, мой ефрейтор!".
Я часто думаю, а как бы ты чувствовал сейчас себя в неуютной для многих нынешней жизни? Порой радуюсь, что не видишь, во что превратился твой десятилетиями любимый сельмаш. Ведь каковы бы ни были объективные законы экономики, а на становление этого производства ты, собственно, и положил всю свою жизнь. Ведь не пошел же ты директором ни на ликерку, ни на комбинат стройматериалов. У тебя же буквально дух захватывало от любви к "железкам"! И все-таки я думаю, что ты никогда не стал бы брюзгой или воинствующим нигилистом, размахивающим флагами. Потому что ты всегда был умнейшим, здравомыслящим, интеллигентным человеком. И ты бы нас понял. Я помню тебя, папа...
И это все, что я сейчас могу для тебя сделать...
Твоя ИРИНА.