ПАМЯТЬ

МОЙ ДРУГ ГЕНЕРАЛ АННАУСКИЙ

Из цикла очерков-воспоминаний «Отдавая долги»

Был у меня хороший друг, Куда уж лучше быть. 
Да все, бывало, недосуг Нам с ним поговорить... Теперь, однако, есть досуг Его любить, скорбя...
                 К. СИМОНОВ.

Генерала с такой экзотической фамилией в Советской Армии не было. Появился он, как ныне принято говорить, в экстремальной ситуации — в минуту смертельной опасности, во время ночного боя за польский городок Легниц. Этот спонтанный «псевдоним» вспыхнул в голове старшего лейтенанта Мамеда Бадаева, когда он в сопровождении двух бойцов своей роты вышел на переговоры о капитуляции с немецким генералом...
Впрочем, об этом вы прочтете в первом из предлагаемом вашему вниманию трех рассказов -воспоминаний Мамеда Бадаева, записанных мной в канун 50-летия нашей Великой Победы — в апреле-мае 95-го.
Как он ждал этого праздника, как деятельно (в качестве члена президиума Совета ветеранов войны) готовился к нему. Журналист по призванию, более десяти лет редактировавший газету «Совет Туркменистаны», он много энергии вкладывал в издание пятитомной книги «Хатыра» - «Память» - о тех, кто не вернулся с войны, пропал без вести. Мечтал об издании сборника воспоминаний фронтовиков — привлек к этому святому делу журналистов. Именно тогда я и записал рассказы самого Бадаева, прошедшего войну от Курска до Берлина. Еще он мечтал попасть на юбилейный Парад Победы — в нем, как известно, участвовало тридцать воинов-туркменистанцев. И Мамед Бадаев был в списках одним из первых. Не получилось: приболел, открылись старые раны. А в сентябре 95-го моего старого доброго друга не стало: он ушел из жизни, едва переступив порог 70-летия. Но разве это старость для человека веселого, жизнерадостного, полного неуемной энергии и интересных замыслов, бесконечно влюбленного в жизнь. Хорошо сказал поэт: «Мы не от старости умрем — от старых ран умрем...».
Печальное пророчество. Но это именно так: в каком бы возрасте не уходили от нас фронтовики, довольно хватившие лиха на трудных дорогах войны, какая бы болезнь не приковала их к больничной койке на исходе дней, — умирают они, безусые юноши 41—45 годов, не от старости — от старых ран.
Тринадцать ран получил за два своих фронтовых года солдат Мамед Бадаев. До последних дней носил он в себе восемнадцать так и неизвлеченных осколков мин и снарядов. Короткие передышки — в медсанбатах, в полевых госпиталях — и снова в огонь, на передовую. И как самая желанная и высокая награда солдату, — дожить до Победы и встретить ее звездный час 9 Мая 45-го в Берлине!
...«Родившись» неожиданно, в мгновенье ока и прожив «реальной» жизнью всего каких-то пять-десять минут, пока длились переговоры двух генералов на нейтральной полосе, генерал Мамед Аннауский вскоре стал легендой. Сперва в своем полку, в дивизии, потом слух об этом разнесся по армии, по фронту, как говорится, пошло-поехало. Так Мамед Бадаев при жизни стал легендой. Друзья до последних дней в шутку называли его «Мой генерал!», «Генерал Аннауский», бросали на ходу: «Привет генералу».
Пусть эти три новеллы, рассказанные мне Мамедом два с лишним года назад, станут скромным даром его светлой памяти.

1.НЕМЕЦКИЙ КОРТИК НА ТЕКИНСКОМ КОВРЕ

Маленький немецкий кортик в центре огромного — во всю стену — текинского ковра. Это было первое, что показал мне в своей квартире капитан запаса Мамед Бадаев. Отливая тусклым серебром, он висит на тонкой цепочке — странный нездешний орнамент на фоне темно-вишневых узоров-гелей. С разрешения хозяина я бережно снял кортик. Изящный витой эфес с орлом: Мамед когда-то отпилил ненавистную свастику — ее держала в когтях хищная птица. Потянул за рукоять — и обнажил длинное тонкое жало. Потускнела литая дамасская сталь, тронутая паутиной времени. Более полувека назад, в феврале 45-го, подарил ее старшему лейтенанту Мамеду Бадаеву, командиру роты 955-го стрелкового полка 309-й дивизии, взятый им в плен немецкий генерал. Произошло это неординарное событие в польском городке Легнице (тогда он назывался по-немецки Лигниц).
Я давно знаю историю этого пленения — по рассказу известного писателя-фронтовика Сейитнияза Атаева. С Мамедом они побратимы: вместе под Курском младшими лейтенантами приняли боевое крещение в 43-м, вместе прошли сотни трудных фронтовых верст. Знаю по трагедийному мансуровскому фильму «Смерти нет, ребята!», вышедшему на большой экран Союза почти 30 лет назад — к 25-летию Великой Победы.
Стрелковая рота лейтенанта Бадаева попала в западню, понесла серьезные потери в долгом, длившемся весь день, неравном бою с фашистским полком. Но — выстояла...
Впрочем, обо всем по порядку.
С боями форсировав Одер, 309-я дивизия 14 февраля 45-го заняла плацдарм на берегу, под городом Лигниц. Враг откатился, затих. Соединению выпал редкий короткий отдых после долгих стремительных боев и изнурительных маршей. Но не для первого батальона 955-го полка, одной из рот которого командовал Бадаев.
...Ему только-только минуло двадцать, усы едва пробиваются, по нынешним понятиям, просто мальчишка. Но как рано взрослели на войне эти безусые мальчишки! За плечами Мамеда — тысячи верст фронтовых дорог, «Юнкерсы» над головой, гибель товарищей, ранения, бессонные ночи, выходы из окружений. Больше всего боялся в плен попасть: всегда в запасе была «лимонка»: только дернуть за кольцо... Со своей ротой он форсировал четыре большие реки — Днепр, Западный, Вислу, Одер, освободил десятки селений и городов: 5в, Ровно, Львов, Варшаву... Залитый кровью комсомольский билет лейтенанта М.Бадаева бережно хранится в украинском Музее истории Великой Отечественной...
Много разного порассказал старый солдат из своей ль богатой фронтовой биографии. Бережно перебираю тронутые желтизной фотографии: однополчане, виды украинских и польских городков, обелиски над братскими могилами, пролет моста через Одер — рота Бадаева охраняла его после взятия Лигница... Листаю папку-скоросшиватель: аккуратно подколотые письма фронтовых друзей, письма-запросы матерей, сыновей и внуков тех, с кем Мамед шел дорогами войны и кого хоронил на этих дорогах. Рассказывал Мамед о тяжелейших боях на знаменитых Лютежском - на Днепре Сандомирском - на Висле плацдармах, о двухмесячных боях за Вроцлав (Бреслау), сопротивлявшейся уже после падения Берлина...
Но я начистоту сказал солдату, что написать об этом сколько-нибудь подробно в очерке не смогу. Сам опытный журналист и бывший редактор газеты «Совет Туркменистаны», М.Бадаев понял меня. Условились: пишу только об одном событии — не легенду, а правду об истории пленения генерала, истории кортика.

* * *
...Итак, Одер форсирован. Полк, кроме первого батальона, отдыхает. А ему задание: двинуться к Лигницу, выяснить, есть ли там враг. Если нет — занять город. Если обнаружится враг — в бой не ввязываться, ждать главные силы.
Тусклые предрассветные сумерки: пять утра. Батальон тремя бесшумными колоннами — тремя ротами — шел к окраинам. Ни звука. Темень. Роты углубляются в затаившиеся улицы. Бадаев остановил свою неподалеку от пятиэтажного дома, послал двух солдат в разведку. Один вскоре вернулся: дом пуст. И тут из пятиэтажного здания по другую сторону шоссе (Мамед показал мне снимок этого дома) ударил пулемет. 
— Все в дом! — крикнул комроты. Миг — и бойцы рассыпались по этажам, прильнув к окнам, заняв оборону. Открыли огонь по коварному дому напротив.
Теперь-то, годы спустя, об этом можно говорить с полувиноватой улыбкой:
—    Рота моя, да и две другие, попали в переплет, напоролись на крупную эсэсовскую часть: засела в домах вдоль шоссе. Да и в соседних домах, слева-справа, врагов было полным-полно. Каждая наша рота порознь оказалась в кольце — этакий «слоеный пирог». Никакой связи между нами. Во тьме ни одна сторона не решалась взять на себя инициативу боя: кто знает, на чьей стороне перевес?..
Шла вялая перестрелка. Наконец выглянуло неяркое февральское солнце. И тут ординарец Бадаева- Алеша Снитько крикнул: указывая на вражеский дом:
—Товарищ старший лейтенант, белый флаг! Капитулируют!
В наступившей тишине прозвучали гортанные выкрики на ломаном русском: «Ми готови вами переговаривать!». В ответ наши помахали красным сигнальным флажком — белого ничего под рукой не нашлось: мол, согласны. Бадаев крикнул:
—    Вышлите ваших людей на шоссе, будем там через пять минут!
Немец ответил:
—    Наш женераль говорить только ваш женераль по военной этика!
Какая, к черту, этика, думаю. Кровь льется, а они комедию ломают! Да и где генерала взять? Не посылать же за командиром на Одер (фамилия у него была подходящая: Лев. Жаль вот, имени-отчества не помню, после войны тактику преподавал в Академии им. Фрунзе). Да и то сказать: комдив тогда ходил в полковниках. А спесивый горлопан настаивает: «Только женераль!». Прежде всего, соображаю: надо оттянуть время. Кричу. «Генерал прибудет через двадцать минут!». Немцы согласились ждать. А мы стали лихорадочно думать: где взять генерала, какую военную хитрость применить?
Дальше было, как в фильме Мансурова «Смерти нет, ребята!»: навешали на меня с дюжину орденов и медалей в четыре ряда, накинули маскхалат, и ровно через двадцать минут, махнув немцам флажком, мы двинулись к шоссе — я, Алешка Снитько и рядовой Павел Пчелкин, немного знавший немецкий. Их было тоже трое — генерал, переводчик и майор СС. Пожалуй, я впервые так близко видел фашистского генерала — мы стояли в трех шагах друг против друга. И поразился немощи высокого эсэсовского чина: низкорослый, сухонький старичок, седой и морщинистый, затянутый в черный мундир с рыцарским золотым крестом на груди. Я незаметно чуть распахнул маскхалат, открыл «свои» награды. Но генерал смотрел куда-то поверх моей головы, ни разу за всю встречу не раскрыл рта: подавал знак переводчику кивком или жестом руки. Немцы требовали (да, именно это слово произнес переводчик: «Мы иметь требовать...») пропустить их к вокзалу, где под парами стоит эшелон, полк погрузится в вагоны и с миром покинет Лигниц. «Мы знайт: война проиграна. Зачем еще кроф? Дженераль Мамед Аннауский пропускайт на станцион?». «Генералом Аннауским», по моей просьбе, представил меня парламентерам Алеша Снитько. Но почему именно «Аннауский», ныне часто спрашивают меня: ведь я Геок-депинец Дело в том, что в Аннау-Эневе родилась моя мама...
Я удивился нагловатому требованию: поразила генеральская логика. Не раздумывая, ответил:
—    Если вы поняли, что проиграли войну и не хотите лишней крови, то зачем вам садиться в эшелон и ехать... на войну?! Сдайтесь в плен: гарантирую жизнь для всех. Капитуляция — плен почетный.
Офицер наклонился к генералу, перевел. Тот отрицательно дернул головой, а руками показал, как стреляют из автомата — веером от живота. Спесивый индюк! Только тут я заметил этот самый серебристый кортик, что висел у него на боку на витой цепочке — он качнулся в такт генеральскому движению. «Разве кортик положен к генеральской форме? — не к месту подумал я. — Кажется, его носят только морские чины». А переводчик, между тем, объяснил жесты своего патрона: «Женераль Иоахим фон Шлюбке никогда не сдавать в плен: он есть рыцарь! — кивок на крест. — Ви есть окружони и будете уничтожены! Хальт!». Все трое одновременно вскинули правую руку, резко повернулись и скрылись в своей шестиэтажке. Едва мы вошли под крышу «своего» дома, как ударил крупнокалиберный, затрещали немецкие автоматы.
—    Беречь патроны! — Моя команда разнеслась по этажам на разные голоса.— Стрелять одиночными! Приготовить гранаты! Раненых в подвал!
Да, туго пришлось нам в тот морозный февральский день!

* * *
А враг из дома напротив и соседних домов под прикрытием ураганного огня малыми группами и короткими перебежками двинулся к вокзалу. Нельзя было дать фашистам добраться до эшелона и улизнуть! Одного из бойцов черным ходом Бадаев отправил в тыл: шлите помощь, враг уходит! И она пришла в последнюю минуту: в Лигниц ворвался танковый батальон. Там, у Одера, услышали-таки приглушенный расстоянием гул боя и еще до прихода вестового послали помощь: за танками шел родной 955-й полк!
—    Стальная махина подкатила к «нашему» дому,— продолжал Бадаев свой рассказ. — Из башни вылез мой дружище Борис Акимов, лейтенант (Мамед показал снимок полувековой давности: Борис, он и еще один солдат-туркмен из Чарджоу снялись после госпиталя во Львове).
На стальных машинах наши роты рванули к вокзалу. Завязался короткий яростный бой: враг не успел добраться до эшелона и засел в привокзальной гостинице. Танки развернулись и шарахнули по окнам прямой наводкой. Еще залп — и мои ребята ворвались в просторный холл гостиницы. Им навстречу со всех лестниц — фашисты с поднятыми руками. Слышу сверху восторженный крик Алеши Снитько:
—    Товарищ старший лейтенант, принимайте гостя! Вот ваш добрый знакомый генерал Иоахим фон Шлюбке, барон Магдебургский!
И правда: передо мной стоял, чуть подняв руки, мой недавний молчаливый собеседник. Сухонький жалкий старичок в мундирчике с золотым рыцарским крестом, седой и морщинистый. На правой скуле багровела царапина, проступила кровь. Я вскрыл пакет и протянул чистый бинт.
—    Это я его, товарищ старший лейтенант, — сконфузился Алеша. — Застрелиться пытался, я и долбанул по «вальтеру», выбил. Поцарапал малость.
Генерал дрожащими руками оторвал кусок бинта, в вчетверо, промокнул капельки крови. И заговорил по-русски - плохо, но вполне понятно: 
- О-у, я знайт — ви не ест женераль. Как это сказаит? -Эрзац? Фалш? О, нет: военный хитрость... Но мы отшень  не хотель еще кроф и потому решаль — надо говорить с любой официр...
Если бы вы, генерал, утром согласились на капитуляцию, не было бы лишней крови. И условия плена были  другими. А здесь вас взяли с оружием в руках, я вынужден...
-    Я вас понимайт, — устало перебил меня фон Шлюбке. — Ви есть победитель... Прошу принимайт от меня вот этот...
Он снял с груди рыцарский крест в золотых дубовых листьях, протянул мне. Я отстранил старческую руку:
-    Это ваша солдатская награда. Пусть она остается с вами.
И тогда генерал отцепил от пояса кортик.
-    Побежденный в бою всегда отдавать свой шпага победитель. Так есть военный этик. Прошу принимайт отказа. Это есть клинок мой брат Фридрих фон Шлюбке, морской полковник... младший адмираль... Он  43-й год на Ламанш... Мне доставляли его последний мундир и клинок...
* * *
...И вот уже более полувека висит этот боевой трофей генерала Мамеда Аннауского на огромном — во всю стену — текинском ковре. Причудливый нездешний тускло-серебристый орнамент на фоне темно-вишневых гелей. Символ офицерской чести—клинок, положенный к  ногам солдата-победителя из Туркменистана. Все домочадцы (а у Мамеда Бадаева семеро сыновей и дочерей, двадцать два внука, несметное число родственников и друзей)  знают историю этого морского кортика. Знают — и гордятся своим отцом, дедом, дядей и добрым другом — одним из тех, кого помнит мир спасенный, кто избавил нас от коричневой чумы фашизма.
Уходят ветераны. Уходят раньше времени, раньше срока. Уходят в бессмертие участники Московской битвы, защитники Сталинграда, освободители Варшавы, покорители Будапешта и Берлина. Уходят, оставив на земле добрый немеркнущий свет