В двадцатых числах февраля месяца 1945 года, после прорыва обороны немцев под Варшавой и полуторамесячных наступательных боёв по Пруссии и Померании, 47-я Армия 1-го Белорусского фронта вышла с боями на правый берег реки Одер. Позади остались беспрерывные марши по мокрому снегу, бесчисленные рейды по неуютным лесам Польши и Германии, ежедневные схватки с отступающими, но ещё недобитыми и вышедшими из окружений из Познани и Бреславля(Вроцлава) немецкими войсками. Штурмы Бромберга(Быдгощ), Шнайдемюля(Пила), Дойч-Крокс и бесчисленных дорфов и фольварков стоили нашей 132дивизии почти половины личного состава. И вот ... мы вышли к Одеру. На той стороне довольно широкой (вдвое больше Иртыша) реки был виден город Шведт, который жил своей, казалось бы нормальной жизнью. В артиллерийские прицелы, бинокли и стереотрубу мы хорошо видели движение железнодорожных составов, автомашин, передвижение войск. Впереди в 80-ти километрах был Берлин. Но перед ним был Одер - естественная водная преграда, а за ним сплошная оборона немцев с дотами, противотанковыми рвами, минными полями - самая труднейшая полоса препятствий для нашего дальнейшего наступления. Предстояло выдержать два труднейших испытания - форсировать Одер под прицелом всего стреляющего и взрывающегося оружия обречённого врага и затем с боем брать неприступную крепость фашистов - Берлин. Наше командование решило не тратить силы на форсирование Одера перед Шведтом, хотя мы уже были готовы к этому, добро погода установилась тёплая и всё походило на условия, при которых нам приходилось форсировать Днепр в сентябре-октябре 1943г. у Кременчуга. В начале апреля молниеносным скрытым маневром наша дивизия была переброшена на Кюстринский плацдарм (выше по Одеру на 70км). И приведена в действие по расширению его. В период примерно с 8-го по 16-е апреля наши бойцы и командиры много поработали чтобы небольшой , сравнительно плацдарм мог вместить к середине апреля почти весь 1-й Белорусский фронт с приданными ему средствами усиления. Я не помню число когда началось генеральное наступление, потому что наша дивизия с самого начала апреля всё время наступала. Вначале это была неравная борьба с превосходящими силами немцев. Каждый артиллерийский дивизион 425-го артполка обслуживал один стрелковый полк, тоесть примерно на 1км фронта мы имели вначале всего до 10 стволов 76-ти и 122-х миллиметровых орудий. С нами работала подвижная танковая группа в количестве одного неполного танкового батальона Т-34 и ИС. Но этого было маловато. Здесь на Кюстринском плацдарме мы испытали на себе действие грозного в то время оружия немцев самолёта-снаряда. Сражение было трудное, потери были большие и всё-таки в течение недели мы отогнали немцев на 10-15км от берега реки. На пути постоянно приходилось наводить переправы через залитые водой каналы, противотанковые рвы и эскарпы. Весь плацдарм немцы насквозь простреливали не менее страшными после фауст-патрона снарядами-болванками, рассчитанными больше на эффект запугивания, чем на прицельное поражение. Работа по разминированию, по рытью траншей и маскировке ночью перепутала день с ночью, тем более, что днём приходилось отражать контратаки немцев в сплошной тьме, возникшей из-за тумана, дыма и пыли от разрывов снарядов, мин и бомб. Кстати о бомбах. Наши лётчики не позволили фрицам сбросить на наши головы ни одной прицельной бомбы. Они нас хорошо оберегали от немецких самолётов! Авиация немцев была совсем не та, что в 1943-44 годах. И в этом заслуга прежде всего наших героев-лётчиков, которые даже ночью стерегли передний край и не давали спать немцам. Не помню как и когда мы спали. Это скорей был не сон, а перекур. Присел на минутку в траншее - значит поспал, полежал во время нашей бомбёжки или во время артиллерийской 20-ти минутной подготовки - значит тоже поспал. В середине апреля под прикрытием нашей авиации к нам на передний край стали подтягиваться большие и мощные силы. Если в начале апреля мы одним артиллерийским полком поддерживали всю дивизию, то теперь примерно на один полк пехоты мы имели поддержку одного артиллерийского полка, двух дивизионов РС (Катюш), полка АРГК(артиллерия резерва главного командования), отдельного противотанкового истребительного полка и танковый батальон. На рассвете 16-го апреля заговорили пушки всего фронта, всего плацдарма, в бой при свете фар и прожекторов пошли танки и бесчисленное количество самоходных пушек. Да... это было генеральное наступление. Даже нам, отупевшим от грохота, гари и копоти, от боли утраты погибших товарищей, был чувствителен этот грандиозный перевес нашей силы. Стрелковым оружием то есть автоматами и винтовками, до самого пригорода Берлина - станции Нойенхаген, нам приходилось пользоваться только по отдельным одуревшим самолётам, или заблудившимся или в отчаянии залетевшим на нашу сторону. Всю стрелковую работу производила наша славная артиллерия, сметавшая всё на своём пути. В Берлин мы ворвались 20 апреля и здесь вновь началась труднейшая работа пехотинцев и артиллеристов. Берлин город большой, но он был в хаосе нагромождений разрушенных зданий и оборонительных сооружений. К тому же обычные улицы сравнительно узкие, развернуться с пушками было очень трудно, стрельба с миномётов не давала должного эффекта, так как немцы оборонялись с верхних этажей, а мину закинуть в окно почти невозможно. В ход пошли фаусты, которыми мы научились владеть не хуже самих фрицев. В ущельях пылающих домов, в однообразных лабиринтовых дворах мы действовали отдельными группами, взводами и очень-очень редко ротами, потому что большим скоплениям людей развернуться было негде и немцы сверху очень ощутимо поражали большие группы. Я говорю "сверху",потому что снизу - на первых этажах и в подвалах их не было. Все подвальные этажи и метрополитен были забиты гражданскими лицами (детьми, женщинами, стариками, инвалидами). Угрозы они не создавали, но сильно мешали нам, так как маневрировать нам было негде и негде было укрыться - окопов здесь не выроешь. На другой же день мы их в спешном порядке и под наблюдением специальных групп начали выводить в тыл. Много погибло их от случайных поражений, но и сами немцы видя явно своих сородичей, стреляли по ним. Может они считали, что мы пользуемся прикрытием "цивильных" людей, а может быть из-за злобного отчаяния, обречённости они видя свой близкий конец, старались убивать своих и чужих. Народу было ужасно много - это были беженцы из Померании и Пруссии, люди, гонимые страхом смерти разжигаемым фашистской пропагандой, люди, нашедшие фашистский "приют" в подвалах голодного города. Это приходит на ум только сейчас, по прошествии десятков лет, а в то время это промелькнуло почти незаметно. Правда злобы на мирных жителей мы не имели, но и симпатии большой не проявляли. Шла война - в тебя стреляли, стрелял и ты. Порыв наших людей в Берлине был велик. Всякий сознавал, что где-то совсем близко конец войне, но стремление вперёд не ослабевало, у нас не было случаев, чтобы кто-то хотел отсидеться в подвале, задержаться. скрыться. Наоборот, как только замечается какое-нибудь выразительное здание или выдающееся архитектурное сооружение (арка, мост, и т. п.), находились целые группы, которые в первых рядах наступающих устремлялись и устанавливали самодельные красные флаги на захваченных объектах. Про Рейхстаг мы слышали, но он находился не в полосе действия нашей дивизии и до него было ещё далеко. В эти дни я был вновь ранен, а при транспортировке в тыл, во время прорыва группы немцев, контужен взрывом гранаты. 2-го мая, находясь в госпитале в г.Познани , уже ясно сознавая всё, я услышал сильную стрельбу из всех видов оружия, доносившуюся с улицы, понял, что это конец войне. Но оказывается это был своеобразный салют в честь взятия Берлина . Несколько позже, 9 мая уже в Варшаве. мы услышали радостную для всего мира весть - Германия капитулировала. Это было 26 лет тому назад. Балмочных Алексей Николаевич - ст.лейтенант запаса. ( Записано моей мамой, Клавдией Павловной, в августе 1971г, со слов моего отца в Защитинской железнодорожной больнице незадолго до его кончины).