Я – правнучка войны. Мои родители – её внуки. Родители моих родителей – дети войны. Моя мама никогда не знала своего деда – папиного отца. Всё, что осталось нам на память от него, это пара пожелтевших фотографий, с которых на нас смотрит крепкий, красивый мужчина, тот, на кого так похож мой дед Алексей Васильевич Барычев. Именно от него, моего любимого деды Лёши, я узнала, что мой прадедушка воевал на военном корабле и пропал без вести в далёком 43-ем.

Мой прадед Барычев Василий Иванович родился в 1912 году в селе Чернава Рязанской области Чернавского района.  Женился. Жена -  Наталья Егоровна (в девичестве Уколова). В семье было трое детей: старшая Маша 1936 года рождения, Алёша – мой дед (он родился 6 ноября 1938 года) и младший Вовка . Дата его рождения неизвестна , в детском доме поставили 22 июня 1942 года, хотя когда немец вошел в Чернаву в ноябре 1941-го, по воспоминаниям Лёши, он качал брата в люльке. А по словам двоюродной сестры, дата рождения Владимира  - январь 1940 года. Все они родились в селе Чернава.

С началом войны, в 1941 году  Василия Ивановича призвали на фронт Чернавским РВК Рязанской области. Войска, в которых служил прадед, в архивах не значатся. Но по воспоминаниям деда, мой прадед был моряком, а в документах числится красноармеец. Известно из письма выжившего его сослуживца, что он и его друг Барычев Василий (пехотинец) находились на каком-то судне (естественно название судна не пропустила бы цензура) и были потоплены врагом (используется "Разбомбили", хотя разбомбить можно и артиллерией). Спаслось 9 человек (из скольких, тоже неизвестно). Есть предположение, что это была баржа.  Но не среди погибших,  не среди выживших прадеда не оказалось. Вероятнее всего, по этой причине и появилась запись « Пропал без вести», но дата проставлена: декабрь 1943 года. Хотя письменная связь с прадедом прекратилась по документам 11 августа 1943 года. И по словам старшей сестры Марии , прадед погиб на корабле. Владимир вспоминает, что сестра подарила ему фотографию или открытку с изображением судна, утверждая, что именно на этом судне погиб наш отец. Карточка утеряна. Потому подтвердить версию о месте службы прадеда нет  никакой возможности. Сообщение о том, что Барычев Василий Иванович пропал без вести, получила его мама Барычева Екатерина Прокопьевна, так как  жена, Наталья Егоровна, умерла.

Пришлось пережить детям и оккупацию. В середине дня 29 ноября 1941 года немецко-фашистские войска начали наступление на Чернаву.  И уже вечером 29 ноября немцы заняли Чернаву. Замерзший и оголодавший от русской зимы враг  отбирал у населения одежду, обувь, продукты, скот. Малейшее непослушание оборачивалось побоями, пыткой, либо расстрелом.

Вот как вспоминает это страшное время дед Алексей: «Нас, ребятишек, как испуганных котят, женщины сбрасывают в погреб, а в небе творится что-то страшное. Немецкие самолеты. Помню, перед приходом немцев в доме вырыли яму. Полов, конечно, не было. В неё закопали сундуки. Мы, дети, не понимая беды, резвились на свежей земле. Порезал стеклом ногу.

Помню приход немцев в наш дом. Я качал братишку в люльке. Какие-то тени в памяти, не люди. Секунды… и тени исчезли, не понравилось. Сестра помнит красноармейцев, которые остановились у нас ночевать после того, как выбили фашистов. Я не помню. Маша говорит, что наши солдаты уложили меня спать вместе с ними».  На рассвете 11-го декабря 1941 года Чернава была освобождена.

Как кончилась война,  дед Алексей не помнит. «Но приехал с войны дядя, муж сестры матери, Иван, израненный. Он-то и отвез нас всех троих в Елатьму. Послевоенный 1946-ой год. Каково ему было с нами? Повозки, машины, грузовые поезда, угольные платформы. А ведь нас надо было кормить. Доехали. Старинное село Елатьма. Расположено на крутом левом берегу Оки. Не помню, как оказались в карантине, частном одноэтажном деревянном доме. Наверное, плакали, расставаясь с дядей Ваней. Провели мы в карантине ровно месяц. Было нас человек десять. Дом, если подниматься с извоза, от Оки, – угловой, направо.

Командовала карантином женщина, хозяйка дома, видимо, по договору. Она не любила нас, да и за что нас было любить? Не просты мы были, карантинные дети с разных концов света. Держала нас она в строгости, а помогал ей её сын, откормленный парень, видимо, спортсмен. Запомнились его рассказы о борцах. За месяц не помню, чтобы мы выходили хотя бы во двор – сидели взаперти. Один раз случайно вырвались из дома, напились из бочки тухлой дождевой воды.

Хорошо это помню. Здесь, в карантине, мы и перезнакомились. С некоторыми, с Толей Корнеевым, держу связь до сих пор. Через месяц нас распределили по детским домам. В Елатьме к тому времени было шесть детских домов. Нас с сестрой направили в детский дом №5. Этот двухэтажный дом до сих пор цел, хотя и нежилой. А брата Володю от нас забрали. Увезли в другой город, изменили ему фамилию, как выяснилось позже.

День поселения в детский дом помню. Непрерывно звучала траурная музыка. Хоронили М.И. Калинина (05.06.1946). Радио слышал и видел впервые.

Зал на первом этаже. Сиденья вокруг стен, рояль «Красный Октябрь» и траурная музыка, звучащая из репродуктора. Первое утро в детском доме. Как провел ночь, не помню. Умывальники на улице – доска с висящими на гвоздях рукомойниками, штук 10. Тут же был избит парнем, видимо я нарушил очередь. Подбежала воспитательница. Я всхлипываю. На её вопрос, кто обидел, ответил, плача: Валерка. Это был мой просчет, который я запомнил на всю жизнь. Ябедничать нельзя. Что же? Урок!

Порядок почти военный. Заправка постели, зарядка, умывальник, завтрак, школа. Все – строем. Когда подросли, утром и вечером – линейки. Поднятие и спуск флага. Отчеты командиров звеньев.

Кормили голодно. Четыре кусочка хлеба в день. Но масло утром всегда, грамм десять. Где-то, года через четыре хлеб на столе лежал в общей тарелке. Это было так непривычно! Хлеб припрятывали, зимой подмораживали, летом сушили. Подкармливались, как могли. Залезали в столовую, совершали набеги по садам и пасекам сельчан. Однажды попробовал даже съесть зеленый помидор, кажется, не осилил. Болели. Почти всех для поднятия сил заставляли пить рыбий жир. Помогало. В один из зимних дней, после уроков, не успев выйти за ворота школы, обессиленный, упал без сознания, предварительно «спрятавшись» за одной из створок ворот. Где-то, в классе пятом, в школу от детдома, в большую перемену, приносили хлеб с маслом и компот. Все это происходило на глазах сельских школьников. Они как-то смотрели на нас, явно давая нам понять, что они – другие. Было несколько неудобно, но что делать?

В 1948 году, летом, по детскому дому прошел слух: привезли детишек дошкольного возраста, кажется, из Скопина, и расселили их в младшем, дошкольном, детском доме. Для меня это был волнительный момент. Воспитательница отпустила, понимая, что мой брат может быть среди прибывших ребятишек. Вообще этот случай похож на сказку, на выдумку, но повезло и мне, и братишке.

Побежал, как помню, в белой рубашке, в аккуратных штанишках. Смотрю, мой Володька играет с детьми на песочке. Зову его, обнимаю. Подходит воспитательница, спрашивает: кем мне приходится Шашков Вова? Фамилию запомнил. Узнав от меня, что это мой братишка и фамилия его Барычев, потащила меня к директору, которому я все объяснил. Не помню всего разговора, но две женщины, поверив мне, в дальнейшем все исправили, видимо, здесь-то и был придуман день рождения брата – 22.06.1942. В детдомах был закон, который исполнялся беспрекословно. Воспитанников, которые закончили  семь классов с тройками, в детском доме не оставляли, их

 отправляли в ремесленные и фабрично-заводские училища. Мою сестру Машу направили в Тушино на чулочную фабрику. Работа была тяжелая. С приобретением опыта Маша стала работать на 25-ти станках. Потом она всё же закончила десятилетку.

Находились в детском доме и старшие ребята, хлебнувшие войны. Те были убедительнее и за детские шалости нас пороли, предварительно привязав провинившихся к лавке. Грохались мы тогда вместе с лавкой на пол и  ревели. Это было. Убегали из детского дома несколько раз. Нас ловили и снова пороли. Я убегал из детского дома два раза. Забирали с собой простыни, делали в них дырки и использовали их в качестве бредня, ловили в старицах рыбу, жарили. Был грех, воровали кур, гусей у сельчан. Ловили голубей на крышах церквей. На крыши попадали по водосточным трубам, было опасно. Иногда трубы от ветхости рушились. Порку ремнем испытал на себе. Сестра Маша была постарше, она помнит такие детали и факты детдомовской нашей жизни, которые я напрочь забыл.

Иногда сельские ребята объявляли нам войну. Их было больше. Но нас они боялись, мы были отчаянные. Помню несколько достаточно серьезных стычек с ними. Потом, через школу, подружились, хотя иногда «нестыковки» проявлялись. Мне лично не однажды приходилось защищать Машу. Это закон, за нее заступался всегда, при любом исходе.

Не забуду ночные скачки на колхозных лошадях по улицам Елатьмы, в абсолютной темноте, галопом. Наверное, лошади были умнее, берегли нас. Один из моих дружков деревенских, Володя Ксенофонтов (он из деревни, кажется, Пустынь, рядом где-то с Елатьмой). До сих пор его помню. Это он нас снабжал лошадьми. Очень способный был парень. Ничего не знаю о нем.

Иногда ночевали у приятелей, сельчан. Я, например, подружился с мальчиком, Димой Маликовым. Сидели с ним за одной партой, он лихо умел списывать и очень хорошо рисовал. Частенько бывал  я у них в гостях. Его мама, учительница, подкармливала меня, делая это совершенно естественно. Это у них я зачитывался А.С. Пушкиным. А его строка: «Старик Державин нас заметил и, в гроб, сходя, благословил…» заставила меня искать, что же должно следовать вместо этих точек? Что же Александр Сергеевич не договорил? Кому он помешал и строчку оборвали?

Помню, в день смерти И.В. Сталина Димина мама плакала и говорила о новой войне, которая вот-вот начнётся. В этот вечер возвращался от них в детский дом поздно. Кругом – траурные флаги. Взрослые воспитанники, в том числе и я, по очереди стояли в почетном карауле около портрета вождя. Да, собственно, мы и жили-то ожиданием атомной войны. Это в памяти.

Были и радостные моменты. Походы в рощу за орехами и дикими яблоками. Орехи в Елатомской роще, ближе к осени, – чудо! Какое же было удовольствие, набрав за пазуху орехов, вернуться домой, что-то спрятать в подвале, потом, если их никто не стащил, грызть, колоть и есть!

Походы строем на речку. Тут же, под горой, Ока. Плавать научился мгновенно. Любили наиболее смелые ребятишки, пока не видит воспитательница, переплыть Оку. А на другой стороне Оки, под камнями, налимы, сонные. А чтобы вернуться опять к своим, заходили на метров сто вверх по реке, по берегу, и плыли обратно. Как правило, все сходило с рук. А может, воспитатели все видели и терпели нас? В то время по Оке долго ещё ходили колесные пароходы дореволюционного исполнения.

Волна от них была крутая. Еще издали, заметив пароход, бросались в воду. Надо было так угадать, чтобы поравняться с серединой парохода, приблизиться к нему, чуть не касаясь огромных лопастей колеса, а затем, лежа на спине, качаться на волнах. Прелесть! Некоторые из нас проделывали и это: незаметно проходили на отплывающий от пристани пароход, и когда тот, достигнув середины реки (метров 150 от берега), прыгали с верхней палубы (2-ой этаж) под крутую волну. Господи, до сих пор помню прелесть полета и момент входа в воду!

Ока! Зимой, много-много лет, долго-долго, мне снилась река. Плавал хорошо. У меня и сейчас иногда появляется желание побегать на руках на песке, вдоль берега. Этим искусством овладели многие из нас. Иногда, когда мы это все проделывали на песке, на нас приходили смотреть сельчане

Конечно, в детдоме отмечались праздники. Запомнились вечера на Новый год. Принимали участие в гимнастических номерах, одно время был запевалой в хоре. Занимались танцами. Пристрастился к игре на пианино, играл в струнном оркестре на мандолине и на контрабасе. В дальнейшем, по инерции, и в институте пел в хоре, играл в струнном оркестре, освоил баян. Уже работая после окончания института в Октябрьском (Башкирия), брал напрокат баян. Однажды с баяном даже приглашен был на свадьбу. Долго после этого не мог восстановить руку. Сочинял даже музыку, приходило что-то такое, а руки играли. Это как стихи, идешь и бормочешь, а потом, если не забыл, запишешь.

Однажды – уговорили воспитатели – был дедом Морозом. Мокрый носился по сцене. На ходу переделывал забытый текст!

Моя сестра Маша великолепно пела, даже с подружкой Таней Веригиной (по секрету, мне она нравилась) была в Рязани на конкурсе песни. Нас пытались учить танцам, но мы, парни, были слишком стеснительны. Хотя в концертах выступали и в танцевальных номерах.

Еще забавная деталь. Как нас, мальчишек, наказывали. Раздевали насильно и облачали в платья, как девочек. Куда пойдешь в такой одежде? Я один раз, вечером, подсел неузнанным к девочкам, долго их слушал, потом встрял в разговор. Какой же был испуг у девчонок, и сколько было смеха!

Трудно было зимой. Валенок подшитых на всех не хватало. На валенки была очередь, их получение было моментом огромной радости. Однажды мне достался один чёрный валенок, а другой – розовый. Но мне было на это наплевать. Зимой мастерили санки, где-то находили коньки или мастерили их из дерева, прикручивали к валенкам ремнями, ремни срезали с постромок лошадей, огорчая хозяев. Помню, у меня оказались настоящие лыжи. Приехал на них в школу, оказалось, ворованные. Учитель по физкультуре, я был у него на виду как спортсмен, все пытался выяснить, где я их взял».

Да, не было бы детских послевоенных домов, была бы страшная трагедия целого поколения. Какие же надо было найти силы, какие надо было включить рычаги, чтобы спасти нас, детей войны? Трудное было время, трудное, но без войны!

Такое вот оно, поколение детей, переживших ту страшную войну… Выживших, давших нам жизнь и по-детски сохранивших память «недетской» войне. Чтобы берегли мирное небо над головой, завоёванное нашими дедами и прадедами…

Я уверена, что позже воспоминания моего деда и рассказы по документам про моего прадеда прочитают мои дети и внуки.  Будут помнить и чтить память  про своего прапрадеда. А я обязательно расскажу им, какой у них прадедушка умный, смелый, добрый, спортивный, выносливый, жизнерадостный. Он и сегодня является для меня примером для подражания. Ему 77 лет, а он всё ещё работает, возглавляет службу интеллектуальной собственности одной из известных научно-производственных фирм. Он прекрасно владеет компьютером, Интернетом, зарегистрирован во всех популярных соцсетях, пишет прекрасные стихи. Я – внучка  и правнучка самого лучшего на свете дедушки  и прадедушки, и я  очень горжусь ими.