До 1941 года работал учителем сельской школы. Был хорошим охотником. Сохранились воспоминания Борисова Александра Васильевича (сына) о последнем месте работы и проживания (отрывок привожу ниже). Ушёл на фронт 22 июня 1941 года. Известно, что погиб на “Невском пятачке”, когда пытались прорвать блокадное кольцо. Был пулемётчиком. В документах указано место захоронения: Ленинградская обл., Всеволожский р-н, п. Невская Дубровка, в районе бумкомбината. Жена, Ольга Николаевна Борисова (Клиндухова от рождения) и малые дети, Александр и Галина, вспоминали, что слышали всю ночь стук и голос отца, чтобы открывали ему дверь. На пороге никого не было. Ольга Николаевна, учитель литературы сельской школы, вела дневник, в котором записала это странное явление. Дата, как потом выяснилось, была днём гибели Василия Кузьмича. Как легенда теперь передаётся из поколения в поколение, а теперь легло в основу стихотворения.

Стучится в дверь моего сердца…

Эта история семейного предания

Который раз тревожит по ночам…

Как будто дед мой молит о свидании,

Доверив тайный знак присутствия свечам.

Зажгу свечу… Из воска слёзы капают,

Скорбя о тех, кто не пришёл с войны,

А мы о душах их в молитвах ратуем,

Безмерной благодарности полны.

Уносит в прошлое… И словно в дни блокадные

В тисках зажат врагами Ленинград,

И мысли гложут горькие, досадные:

«Как мал шанс выжить, когда бомб бушует град!»

Для жителей в осадном положении,

Коль артиллерия чужая так близка,

Одна лишь помощь – внешнее движение,

Подмога – Красной Армии войска.

Чтобы прорвать кольцо врага смертельное,

Был выбран местности опаснейший клочок – 

Где с высоты велась стрельба прицельная,

Что позже назван «Невский пятачок».

Дубровка Невская, где берег ощетинился

Военной техникой, а сам высок и крут,

Поток солдат на амбразуры кинулся,

Чтобы в сражении погиб коварный спрут.

Там был мой дед, кто в прошлом был учителем,

Кто просвещал неграмотный народ,

А в лихолетье стал страны спасителем,

С другими воинами выступив в поход.

Шли в наступление, сражались в рукопашную,

Бои тянулись долго день за днём,

То ночью, не поспав со дня вчерашнего,

Опять вперёд под утомительным огнём.

Погиб мой дед, свою задачу выполнив…

Строчил без устали надёжный пулемёт.

Он по немецкой своре много выпустил 

Пуль, что уменьшили этих убийцев счёт.

А в это время бабушка-провидица

Укладывала деток малых спать.

Вдруг стук… К дверям – но никого не видит там,

Кто поздно так, не может угадать.

Легла в постель, но стук опять ей слышится

И голос мужа: «Открывай же дверь!»

Открыла. Нет его… Да видимо, послышалось,

Иль просто ходит рядом дикий зверь.

Но снова стук… И дети пробудились все:

Отец по голосу, хоть верь или не верь.

А на крылечке никого… Что же случилось-то?

Вновь слышат – отворить стремятся дверь…

Где прочитать в законах человечества

О силе чувств и неземной любви?

Стучится? Значит, ждёт семья, Отечество…

Придёт на помощь, только позови!

(отрывок из дневника Борисова Александра Васильевича, сына)

1941 год. Май-июнь. Крутиха. (мне ещё нет пяти лет)

Живём в доме. Одна общая комната, кухня, сени, огород.

В начале лета или в конце мая приезжал отец, который работал учителем в школе в Оскуе. Починил крыльцо. Хотел сделать крыльцо закрытым, но оно так и осталось в верхней части со стороны огорода не закрытым. По лестнице можно было забраться на чердак. Мы с сестрёнкой Галей спали в правом углу дома в деревянных кроватках, а мать в левом углу возле кухонной перегородки, а иногда возле печки слева от середины дома. За деревянной перегородкой в полдома узкая кухня с длинными полками с посудой. Вещей было немного, так как мать с отцом учительствовали, их часто направляли в разные места. Помню, что вешалка была в левой стороне дома возле двери. Правый угол возле двери был свободен. Почему пишу так подробно об этом своём уютном месте проживания? Потому что потом его не стало – сожгли немцы, сбросив с самолёта зажигалку, а мы остались на долгое время без своего жилья. 

Наши друзья жили в доме напротив, но левее. У них был большой 2-х этажный достаточно зажиточный для села дом. Насколько помню, наш переулок с дорогой в лес состоял из 4 домов по нашей стороне и 6 домов на противоположной. Сама деревня Крутиха располагалась вдоль реки Пчевжа практически на правом берегу. На левом были поля. Мама ходила вместе с колхозниками убирать урожай, а нас запирала. 

В начале июня мама ездила на учёбу в Ленинград. Она преподавала русский и литературу (а часто и другие предметы), поэтому нужно было постоянно совершенствоваться.

Начало войны мы, дети, не заметили. Только в деревне пошли разговоры о приближении линии фронта, да и отец ушёл на фронт. До возвращения мамы с учёбы жили у соседей, деда с бабушкой, в доме напротив. Спали у них на печке. Хорошие это были люди. Они разрешали на их огороде есть горох, морковку, угощали разными огородными вкусностями. Вели они себя с нами как родные. Дед любил хитро поворчать, но бабушка его мягко осаживала. 

Заметил простую истину: чем ближе люди к природе, тем лучше. Да и смотря с позиции прожитых лет видно, что люди в те времена были добрее и чище.  

В партизаны

В деревню приходили нехорошие вести. Разговоры среди взрослых о том, что приближается линия фронта, о Ленинграде. Даже среди ребятишек и то не было уже ранее весёлых игр. Как-то посерьёзнели. Вероятно, это передавалось от взрослых. Разговоры о мобилизации, опасения, а, возможно, известия о своих родственниках в армии. Были разговоры о том, что если фронт будет рядом, все уйдут в партизаны. Мужики однажды исчезли из деревни на несколько дней. Причина выяснилась позже – готовили место для партизанского лагеря. Как-то утром в прохладный и тёплый день к нам пришёл председатель и соседи предупредить, чтобы собирались уходить в лес. Это произошло в конце июля или начале августа 1941, так как дом наш тогда был ещё цел. Взяли самое необходимое в узелок и вышли. Через наш переулок как раз и проходила эта дорога в лес. По этой дороге отец уходил в лес охотиться, когда приезжал из Оскуя, где работал в школе-десятилетке. Народ уже собрался у соседних домов, по дороге двигалось несколько подвод в сопровождении мужиков. Нас посадили на них. Этот обоз (или отряд) сначала миновал соседние дома, а дальше через косогор направился в сторону леса. Раньше я иногда с ребятишками из-за любопытства бегал за околицу, но недалеко – не до леса. А теперь въехали в лес и двигались по грунтовой дороге с выбитой колеёй, а в некоторых местах по брёвнам и жердям. Ехали по лесу до полудня. Наконец, дорога кончилась - прибыли на место. Дальше по лесу шли всей толпой: мужчины, женщины, ребятишки. Вышли на лесную поляну – остров, заболоченный вокруг, с мелким кустарником в окрестности. На этом острове было сделано заранее несколько длинных шалашей. В одном разместились в основном дети. Внутри для ночлега была выстлана сухая трава. Мама с детьми из своего класса пошла собирать грибы и ягоды. Сказали, что костры пока разводить не будем – опасно. 

Помню первую ночь. Довольно тепло в шалаше. Тихо. Школьники внутри рядом со мной. Мама дежурит на выходе из шалаша. Утром из деревни пришёл односельчанин и сказал, что слухи о появлении врага не подтвердились и фронт ещё пока далеко. Через день все вернулись в деревню. В партизанском лагере пробыли три дня.

Дальнейшие события развернулись так, что пришлось выехать из деревни вместе с разместившемся в Крутихе отрядом, поэтому то время, когда враги заняли деревню, не застал, зато узнал, что жители всё-таки ушли в партизаны, а для своего размещения использовали и  тот первый лагерь. 

Июль-август.

Однажды мать ушла с колхозниками убирать урожай. Мы с сестрой остались в доме запертыми на замок. В середине дня прилетел немецкий самолёт и сбросил зажигалку прямо на наш дом. Как потом объяснила мама, что ей мстили за то, что специально неправильно показала нужную незнакомцам дорогу, услышав в их шёпоте при обращении друг к другу немецкую речь ( она учила немецкий и знала его хорошо). Показала она на глухую дорогу в лесу, которая поворачивала совсем в другом направлении и  заканчивалась тупиком. 

Помню, что мама вбежала в дом, сорвав замок, схватила нас в охапку: сначала меня, а потом сестрёнку. Выбежала на улицу и посадила перед домом у забора. Хотела бежать в дом за документами,  но сестрёнка вцепилась от страха в подол маминого платья и не пускала её в огонь. Пока мама пыталась стряхнуть её, огонь уже разгорелся так, что стали стрелять папины патроны, ведь папа ходил на охоту и держал в доме ружьё и припасы. Вероятно, сестра и спасла мать. Так мы остались без всего. Сгорело всё: документы, одежда. А мы остались в чём были: мама – в платье, в котором работала на поле, сестра – в платьице, а я в рубашке и коротеньких штанишках. Тогда мать схватила нас и побежала к реке Пчевжа метрах в 50 от нашего пребывания. На берегу была высокая часовня. Рядом слева от часовни стояла лодка, в которую мама посадила нас и, одним веслом не умеючи отгребая, отплыла. Фашист с самолёта стал в нас стрелять. Очередь, предназначенная для нас прошла в воду слева от лодки. На берегу оказался мамин ученик, он стал показывать как орудовать веслом, чтобы плыть, но гад с самолёта стал стрелять в него и прострелил ему руку. Нам же удалось переправиться, так как Пчевжа в этом месте не больше 30 метров шириной. Мама спрятала нас в кусты, а самолёт ещё продолжал летать, пугая народ. Когда вернулись обратно, то от дома осталось только пепелище. Днём мы пошли в школу, где мама преподавала, и разместились в классе. Кто-то из жителей дал нам одеяло. Мы ещё думали найти что-либо на пепелище, но увидели только догорающие угли – ничего не осталось.

Оказалось, что когда этот паразит на самолёте попал в дом, то мужики прибежали поливать водой стены и крышу, а он не давал им это делать. 

Жили в школе до сентября не имея ничего. Уже начались заморозки по ночам, а утром иней. Местные женщины относились к нам очень хорошо, продукты отпускались из колхоза, поэтому мы не голодали.   Когда стало совсем холодно мы перебрались из школы в штаб воинской части со складом боеприпасов во дворе, которой находился от часовни в третьей избе. Улица, на которой размещался штаб, состояла из 7 дворов. Во дворе штаба был штаб боеприпасов, куда подъезжали подводы и загружались. Вероятно, сделали тыловой склад. Мы получили одеяло и матрас, а мама солдатскую форму. В штабе было две комнаты: в одной комнате находился начальник штаба и комиссар, а в общей ночью - мы и бойцы на полу. Фронт приблизился. Скоро это почувствовали все. Стало слышно артиллерийские обстрелы. Мама хорошо знала местность, поэтому её взяли в разведку. Выяснилось, что фронт в 7 км. Однажды они с бойцами подошли к соседней деревне, насколько помню – Мелеховской, где встретили паренька. Спросили у него, есть ли в их деревне немцы. Он ответил, что есть, а сам стал расспрашивать, куда сами разведчики двигаются. Они  показали направление и стали возвращаться. Через какое-то время, по рассказам мамы, их обстреляли из миномётов, а осколок снаряда попал ей в спину. Повезло, что рана была не очень сильная. По ночам, во время артиллеристской канонады, в темноте, бойцы, находившиеся рядом в общей комнате штаба, считали вслух «недолёт» - «перелёт», потому что взрывы были где-то рядом. 

А вдруг? Это предполагалось – вилка, а мы в неё попали. Что это – знал каждый из них: полный двор боеприпасов. Бойцы ждали попадёт в нас или нет. После нескольких таких опасных ночей комиссар сказал, чтобы мы эвакуировались, пока дорога на Будогощь не перерезана и  идёт машина. Поэтому утром нас загрузили на полуторку с какими-то вещами на наш матрас и одеяло. С нами посадили молодую беременную женщину, жену командира – Соню, и машина поехала. Помню солнечный день, машину иногда сильно трясёт на бревенчатой дороге и ухабах. Где-то в середине пути нас обстреляли с самолёта, но не попали – водитель сумел увернуться. Днём приехали в Оскуй и остановились в одной знакомой отцу и матери семье. Были там дня два, пока мать выясняла, как дальше ехать. Когда выяснилось, стали звать и их с собой, так как семья была еврейская и попасть в руки немцев было делом рискованным. Те не захотели уезжать, надеясь, что их никто не тронет. Тогда нас снова посадили на машину – и мы поехали. Ночью приехали в Будогощь. Мать посадила нас с сестрой у окна на вокзале, а сама ушла выяснить дальнейшее продвижение. А в это время произошёл налёт. Были слышны взрывы и видны вспышки света. В зале вокзала была изразцовая печка, которую я потом решил найти. Но в послевоенное время её уже не стало. От страха одна женщина спряталась за эту печку, а после обстрела её едва вытащили из щели. По темноте мы с мамой пошли по рельсам к теплушке с бойцами  и несколькими гражданскими, и с той самой Соней, женой командира. Теплушка была битком набита людьми, но нам нашли место у стенки в середине вагона. Рядом с нами были какие-то ящики и бочки. Состав был длинный, из теплушек. Ночью ехали медленно. Когда уже успокоились, то вдруг услышали нервный крик женщины: «Летит!». Бойцы похватали винтовки, выставили в окна и двери, которые специально не закрывались во время движения. Оказалось, что это «утка». Просто женщина поругалась с мужем, а он пригрозил, что спрыгнет с поезда. Отругали их, посмеялись. На вторую ночь опять паника. Все бойцы вдруг сместились в одну половину вагона, а в нашей половине какая-то возня. Оказалось, что Соня родила. Роды принимали мать и бойцы. Через день опять паника – пропал новорождённый. Нашли в самом неожиданном месте – в бочке с огурцами. Он туда случайно упал. Посмеялись, что всё завершилось благополучно – принял крещение. Вот так добрались до Углича. В Угличе высадились из вагона прямо на путях без платформы. Ночь, ни зги… Мама, я, сестра, Соня и ребёнок. Соня на время ушла, сказав, что у неё есть здесь родственники. Ждали долго и вдруг… толи фонари, толи факелы вдали, но какие-то огоньки – и на нас, прижавшихся к матери, налетела толпа, с причитаниями похватав нас, понесла неизвестно куда. Утром проснулись в каменном доме со сводами потолка, кровать большая, я в белом балахоне – рубашке.

Что было ночью, уже не помнили. Оказалось, что мы уже в женском Угличском монастыре. Оказалось, что у Сони тёти – монашки. В монастыре-то мы и жили какое-то время. В Угличе мы с мамой ходили в Угличский райисполком для получения одежды, денежной помощи, восстановления документов. Там получили детский полушубок и валеночки. А мама как была в гимнастёрке, шинели, в галифе с ботинками и обмотками, в которые её одели при военной части в Крутихе, так и продолжала в этом ходить. Но зато она получила направление на работу в школу. Монашки, конечно, предлагали остаться, но она почему-то не приняла их предложение, видимо из-за нас. Соня с малышом осталась со своими родственниками, а мы продолжили путь. Опять это был военный эшелон с теплушками, с эвакуированными и ранеными, опять мы сидели в середине вагона. Состав проходил через Горький товарный. Вечером варили в котлах какую-то еду. Ночью состав на окраине города, впереди какие-то высокие круглые башни -элеваторы. Вдали голоса, девичьи визги, испуганные крики. Дверь не закрыта, и там стал дежурить отпущенный по ранению боец Антон. Он твёрдо сказал не бояться, что никого в вагон не пустит. Действительно, оказалось, что в Горьком в это неспокойное военное время собрались урки со всех городов: с Одессы, Киева и других. Банды «Чёрная кошка», «Рыжая собака» и многие другие промышляли по всему городу. Вот кто-то из них и появился у нашего эшелона. В каждом вагоне помимо тяжело раненных бойцов оказались и те, кто смог быстро дать отпор уголовникам. Те поскорей убрались. 

Война - она такая, одних сплачивает для помощи друг другу, а в некоторых людях пробуждает внутреннего зверя. Здесь, в Горьком, я это понял, наблюдая утром странную картину: бежал мальчишка что-то спрятав под рубашку, а его нагонял солдат. Солдат сорвал с плеча винтовку и выстрелил прямо в спину мальчишки. До сих пор перед глазами этот момент. Наверное мальчишка стащил зерно с элеватора. Но стоит ли зерно человеческой жизни? Вот что делает война. И я тогда подумал, человеческое ли лицо у этого солдата. 

Дальше мы прибыли на место назначения, и мама стала работать в школе. 

В 1946 году маме пришлось съездить в деревню, поскольку у председателя ещё в начале войны, когда уже стало ясно, что фронт приблизился, оставались вещи отца: гармонь саратовская, ружьё английское, сапоги, часы наручные, револьвер-наган именной старшего брата Александра, умершего от тифа в 1919 году в Петрограде, где он участвовал в создании Красной Армии на Путиловском заводе. Все вещи мама ему привезла, когда мы уже жили в селе Селищи в Чудовском районе. Сапоги продали в Чудово за 5 буханок хлеба, часы – за 3000. На ружьё стало претендовать Чудовское начальство (из милиции, РОНО и другие). Это ружьё я помню: одноствольное, лёгкое. Мне дали подержать его в руках. У него был патронташ две секции по 8 патронов, из которых я один изъял. Затвор ружья открывался нажатием кнопки сбоку слева. Я никогда не видел больше такого, как это. Потом его отдали зав. роно за перевод на работу в другой район. За гармонью потом уже приезжали из Шимковского района. Я очень хотел её, так как уже тогда появилась тяга к игре на гармони. Уже наигрывал некоторые мелодии – получалось. Однако, не удалось выпросить её. Наган же так и остался у председателя, а потом он передал его своему сыну. Председатель тогда сказал маме, что оставляет наган у себя, так как «осталось ещё много нечисти на этом свете».