В сентябре месяце 42 года меня направили на Сталинградский фронт, так что военное крещение было там. Когда приехали, мы на одну железнодорожную станцию, военный комендант нас предупредил: вы побудете здесь немного, потому что погибли и ранены некоторые медицинские работники. Вагоны горят, крики раздаются. Несмотря на то, что они уже раненые, так еще получили ранения. Бомбежки... Горят... Приходилось залезать в эти вагоны, оттуда вытаскивать раненых, перетаскивать в целые вагоны, которые подгоняли быстро. А те вагоны, горящие, быстро в сторону или в тыл подцепляли к паровозам и увозили. Где-то минут через 15-20 появился самолет. Комендант нам сказал, что это немецкий разведчик под названием «Рама», «Ждите нападения истребителей». Действительно, через 5-10 минут появились истребители, начали пикировать на уцелевшие вагоны, и что-то страшное... Действительно, вот здесь страшно стало. Конечно, некогда было очень переживать, потому что приходилось бегать с вагона в вагон, вытаскивать раненых, оказывать первую помощь. Переломы там и так далее. Для переломов нам показывали и выдавали специальные сетки, но их очень мало было, поэтому доски разные искали, фанеру. Для того, чтобы подвязать, и меньше боль была у этого раненого. Какая станция была, я не помню. Только знаю, что рядом была очень большая станция Катлубань.

Разведчик разведроты нашей дивизии попросил, чтобы ему дали одного медработника. Он ко мне обратился, я говорю, я не имею права сам решать, связывайтесь с командованием – если они разрешат – пожалуйста. А у него погибла медсестра, у этого разведчика. Он говорит, что он получил задание – вблизи, в одном селении каратели – а там были специальные войска карателей, которые отправлялись и выискивали партизан. И если кто-то был связан с партизаном, хоть чуть-чуть намек какой-то был, что они помогали партизанам – все, их расстреливали. И вот группа на мотоциклах появилась в этом селении, и начали собирать жителей в один сарай. Загнали их в сарай, обложили соломой. У них были огнементы – начали с этих огнеметов обстреливать сарай, и он начал гореть вовсю. А там дети, старики, как обычно, жены оставались в селении. Крики, что-то страшное, раздирающее. И вот он говорит, что есть задание этой разведроте отправиться освободить этих жителей. н связался, командир бригады разрешил мне временно побыть в этой разведроте, и мы отправились туда. Конечно, отбили этих немецких карателей. Один только на мотоцикле спасся и удрал. Командир роты приказал мне и одному разведчику вместе с бронетранспортером отправиться вдогонку за этим немцем, но это время мы увидели самолет над нами, который начал гореть и падать. А с самолета – видно было – выпрыгнул кто-то с парашютом. Ну мы потом узнали, что это летчик, раненый, без сознания, упал на землю. Мы быстренько к нему. До этого поймали этого немца, издали, из пулемета его расстреляли. И быстро приблизились к раненому летчику. Его пришлось перевязывать.

Однажды в лесу недалеко под Черкассами вечером, когда наши танки стояли перед тем, как двигаться в бой, появилось несколько машин. Потом мы узнали, что это «Катюши». Они дали несколько залпов и исчесли сразу. Мы лежали с санитаром, сделали маленькие ямочки, чтобы сохранить себя от пуль. А впереди стояли наши танки. Они дали залп, и вдруг взрыв, очень сильный взрыв над нами. Оказывается, один снаряд зацепился – деревья очень высокие были – зацепился, разорвался. И когда я обратился к своему санитару с каким-то вопросом, он не ответил. И когда я начал его осматривать, чуть-чуть светло было, я заметил в голове его маленькую ранку, кровь чуть-чуть просачивается, и содержимое мозга. Я сразу пульс начал проверять, конечно, пульса не было никакого. Он еще тепленький был, но начал остывать. Очень жаль было.

Командирский танк всегда впереди, а я находился на последнем танке и все наблюдал. Если какой-то танк подбивали, я быстренько спрыгивал со своего танка и бегом к тому танку. Стреляли, но на это я не обращал внимания, я должен был оказать помощь. Я не думал ни о чем, кроме оказания помощи. Конечно, мне помогали те из экипажа, кто был не ранен. Потом приходилось на плащ-палатке или на шинели вытаскивать раненых из боя, потому что другие уходили – не ждали меня. И я оставался, вытаскивал. И потом мне приходилось искать, я знал, где санитарная машина находится. К машине этой, сдавал этого раненного, а потом опять возвращался. Конечно, приходилось очень долго искать своих: танки очень быстро передвигаются. Люк у водителя был всегда закрыт, у него только глазок, где он смотрел. Опасно было держать люк открытым. Осколки от подкалиберного снаряда не пробивали броню, но летели от него. Часто страдал механик-водитель, потому что всегда старались его убрать в первую очередь для того, чтобы остановить танк. Был у меня случай, когда от осколков пострадал левый бок стрелка-радиста – рука, полностью побита осколками, и один осколок в грудной клетке. А у механика-водителя оторвало руку. Пришлось повозиться, и немало повозиться, пока я остановил кровь, жгут наложил. У него осталась только культяпка маленькая, здесь очень сложно накладывать жгут. И, конечно, этих двух раненных пришлось отправить в медпункт.

Немецких пленных я мало видел. В Сталинграде их было большое количество. Потом я их видел тогда, когда дальше мы освобождали город Ковель. Мы много окружили их, и они ночью сбрасывали снаряды, питание, и одежду. Многое и нам попадало, мы радовались - они очень снабжались хорошо. Когда мы взяли город, и наш полк стал называться Ковельский – тогда я видел пленных немцев.

Под Черкассами сильно контужен. Это произошло так. Я находился на танке, как обычно. Командир почему-то потерялся, это ночью было. Мы потерялись и почему-то оказались в окружении. Снаряд упал близко, а так как я сидел на танке, меня оглушило вовсю. Хорошо, что командир разведки нас освободил быстро, и я десять дней был глухой совершенно, не разговаривал.

Когда гулял в лесу, я услышал, где-то играет баян. Я сразу туда. Пришел, смотрю, баянист. Сергей, 14-го года был, и девушка. Голос замечательный, смахивал немного на цыганский. Я слышу, что она ругает его вовсю. Я постоял-постоял. Я лейтенант был, а он сержант. Оказывается, она тоже работала в санчасти санитаркой. Но голос замечательный был, очень хороший. Она ругает его все время. Я узнал, в чем дело. Она говорит – да он музыкант, а не может записать мелодию. Я пою, а он не может записать и играть. Я говорю, знаете, не каждый сможет это сделать. Это надо иметь внутренний слух, абсолютный слух и уметь это делать. А как же нам быть? Я говорю – давайте я это сделаю, записал. Потом они меня избрали старшим. Она пела, я записывал эти песни, и они исполняли. А так как командиры – у нас был полковник Агафонов – всегда собирались во время переформировки и чуть-чуть прикладывали – там и генералы были, и полковники. А этот полковник Агафонов был замечательный любитель музыки. И вот он этого Сергея взял к себе на должность связиста. Но связистом он не был, занимался только баяном. Все мероприятия, куда он ни ездил – полковник брал их с собой. Он играл, она пела. Я был в этой группе, пока на формировке были, я научился хорошо играть на аккордеоне.

Я был в 259-м танковом полку, как раз в этой деревне, в Прохоровке. Мне командир выделил семидесятку – танк. А этот танк ведь маленький – там только командир и водитель. Броня очень тонкая. Сбоку крылья у Т-34 были широкие, можно было положить раненного, а тут были узкие – приходилось привязывать его лямкой в плащ-накидку, привязывать к скобам, чтобы не упал. Сзади нигде нельзя было его поместить. Мне выделили такой танк, чтобы можно было вывозить раненых быстро. Когда мы приехали, около одного дома, около Прохоровки, въезд в село – один дом. И там стоял наш танк Т-34. Узнали, что этот танк подорван – он попал как раз на мины – и днище все было вырвано. Невозможно было раненных оттуда удалить, потому что водитель погиб, остался командир, его подавальщик снарядов. Тяжело ранен стрелок. Мне помог командир, пришлось через люк вытащить раненого стрелка при помощи лямок. Он поставил люк так, чтобы, когда враг стреляет, люк был впереди, а мы сзади. Попросили командира танка-семидесятки, чтобы он подъехал ближе, так, чтобы идти точно по накату 34-ки, чтобы не попасть опять на мину. Перетащили этого раненого, я его отвез, потом опять возвратился. За подбитыми танками шла специальная группа – специальные войска, которые их вывозили. Если трак был подбит, они сразу восстанавливали танк, потому что в таком случае танкисты, оставшиеся в живых, не уходили от танка. И они сразу потом догоняли своих. Ну а все остальные танки вывозили.

В 12-м танковом полку мы форсировали Одр. Очень сложная река, широкая, глубоководная. Вот, там тоже мне пришлось с разведчиками отправиться для расширения плацдарма. Там начали строить понтонный мост. Там, где самое узкое место реки, чтобы меньше было опасности. Специально провели обманное наступление. Где-то метров 300-400 левее понтона начали обстрел на полчаса, очень сильный. А потом на лодках были отправлены разведчики, за ними пехотный полк. Мы, когда начали отправляться, была ночь. Пока немцы ничего не чувствовали, нас не трогали. А когда начали подплывать к берегу, начали появляться фонари высоко в воздухе – это они обстрел делали, бросали специальные ракеты. Начался обстрел, очень сильный, очень много пехоты погибло. Много попаданий прямо в лодки. Когда высадились разведчики с пехотного полка, начали расширять этот плацдарм. И с нашего места начали освобождать от фашистов все побережье. Очень быстро построили сильный и хороший понтонный мост. Этот мост даже выдерживал танки Клим Ворошилов, Иосиф Сталин – это самые тяжелые, самые сильные танки. И начали там расширять плацдарм. Цоссен обходили. Потом три километра не дошли до Эльбы, там, где встретились наши войска с американцами. Немцы очень сильно отбивались. Мы южнее реки Эльбы были, в одном маленьком селе. У них сел нет, все дома очень хорошие. Мы там и встретили сообщение о Победе, рано утром.