Из личных воспоминаний :

"В армию был призван в войска НКВД по охране железнодорожных сооружений. Был первым номером зенитно-пулеметного расчета, одновременно замполит групповода, а затем комиссаром полка был назначен на должность заместителя роты по *п..ту* и переведен в г. Ершиз, где и застала в первый же день война. Тот час же должен прибыть в штаб полка г. Могилев для направления в ленинградское политехническое училище. Прибыв в Могилев, нас вместо направления в школу привлекли к обороне города Могилева, который в это время был уже в окружении.  Надо было не только оборонять город, но задержать немца на Москву. К этому времени уже был взят Смоленск. Я был контуженный. Нас контуженных и раненых таскали в полутемный подвал с цементным полом. Так что через день я оказался в плену.  Слышать я долго не мог, но ребята-товарищи мне помогали.Нас товарищей (быв.замполитруков (сержантов)) оказалось вместе 14 человек. Все мы в гимнастерках, ложка в голенище сапога и пилотка на голове, и все обмундирование. Мы же воевали, а не думали о плене. Взяли с собой только легкое, т.е. винтовки с патронами и больше ничего, кроме ложки в голенище сапога и пилотки на голове. Гимнастерка, кирзовые сапоги, брюки и все, да еще подсумок  с патронами. И то их дали всего на винтовку по две обоймы, вот тебе и воюй. Через два дня немцы нас из подвала выгнали, а мы так голодные и были, сняли с нас ремни. Будучи замполитрука у меня было 4 треугольника (мл.сержант—один треугольник; сержант—2; ст.сержант—3; старшина, замполитрука на петлицах имели по 4 треугольника). Но замполитрука на обоих рукавах имел звезды, а это для немцев уже комиссар. Когда я очнулся, лежал в одной нательной рубашке, окровавленный, а в головах лежала гимнастерка, но уже не моя. Моя гимнастерка с кандидатской карточкой, комсомольским билетом была уже унесена медперсоналом и сожжена в пече, как потом мне сказали. Наши уже знали, что немцы увидев звезды на рукавах сразу, как комиссаров расстреливали. Таким образом, я был спасен.

А дальше пошло все хуже и хуже. Кормили вареной пшеницей, или ячменем и приходилось один раз в сутки черпак получать в пилотку. Иначе куда, мы же все ничего с собой не взяли.  Котелки наши были в казарме в вещмешках. И вот голые мы и начали «новую жизнь». Когда комиссар полка переводил меня в отряд, политрук роты подарил мне кировские наручные часы, большие, толстые. Стали наступать морозы, а мы в польском лагере: чистое поле после выкопанной картошки, вышки в два ряда, забор из колючей проволки, в середине спираль Бруно. Ни кустика, нигде ни какого строения. Мы 14 человек из нашего полка, тоже вызванные для направления в военные училища, сдружились. Один погибнешь, всегда рядом надо иметь друзей. Не у кого нет шинелей или плащпалаток. До отсылки нас в Польшу, в гор.Берисов, я своим ребятам предложил, давайте мои часы продадим в хлеборезку, а на хлеб купим шинель. Так и сделали. Почти полную буханку эрзацхлеба выручили за часы. На один кусок, отрезанный чернеем ложки, купили шинель. Теперь хоть одна на 14 чел., но все же поочередно по 3 человека можно согреваться. Остальной хлеб я поделил, каждому досталось по кусочку величиной со школьную стирательную резинку. Вот эта-то шинель нас спасла в открытом Польском лагере. Мы выкопали ложками окопчик глубиной 15-20 см. Так и спасались 14 чел под одной шинелью. Стал уже пролетать снег, тогда нас посадили в вагоны. Собаками и штыками загоняли в один вагон—товарный и небольшой на 60-70 человек.  Можно было только стоять и трое суток  ни глотка воды ни крошки хлеба. В кинофильме «Судьба человека» вот это почти все там и сказано, не все подробно, но все было так. После того, как пришли наши, мы прошли госпроверку «фильтрацию» и меня зачислили снова на службу в группу оккупационных войск в Германии, присвоили звание сержанта. В 1946 году в июне демобилизовался, возвратился на родину."