Июнь 1941 года – окончание 10 класса школы им. Ленина г. Казань, прощание со школой. Прошел до этого допризывную подготовку. В военкомате Свердловского района г. Казани приписан к зенитной артиллерии.
22 июня вместе с тетей Фатимой Акчуриной поехал к ее знакомому танкисту в их лагерь на воскресные гуляния на озеро Кабан. Около 12 часов дня объявление по радио … война. Гитлер напал на Россию.
Призыв в армию, направлен в г. Чкалов училище зенитной артиллерии (ЧУЗА).
При уходе в армию, моя бабушка при расставании дала мне откусить часть кусочка хлеба. Остальную часть забрала со словами «Он будет ждать тебя».
Аналогично - то же самое она проделала с моим дядей, когда он перед отправкой на фронт, будучи политработником, заехал в Казань.
Ехали, а нас несколько человек, сначала на пароходе до г. Куйбышева , а затем поездом до г. Чкалова.
Училище. Громадная территория, двухэтажные казармы, двухъярусные кровати. После училища - в летние лагеря. В лагере часть курсантов училища отобрали и направили в кавалерию, выдав им обмотки и серые шинели. Неожиданно, тихо исчез и взвод, состоящий из немцев.
Настроение неопределенное. Стремление быстрее окончить училище и на фронт. Боимся, что без нас окончиться война и мы не успеем повоевать.
Постепенно настроение меняется, особенно когда немцы оказались под Москвой. Но все равно – война где-то далеко, а здесь, в Чкалове – мирная жизнь.
Приезжает провожать из г. Челябинска мама. Ее мужа, А.М.Саланова из Москвы, из аппарата ЦК КПСС направили работать в г. Челябинск третьим секретарем обкома партии. Привезла вкусные вещи: красную икру, масло, сладости. Это уже зима, кормят неважно, не хватает.
Утром идем строем в столовую – думаем об обеде, затем на ужине думаем об «обеде» и завтраке. Между этими походами в столовую – занятия. Особенно трудно на занятиях по огневой подготовке.
Мокрое, орудие холодное, руки примерзают к металлу, ноги мерзнут, сам превращаешься в сосульку. Но чувствуем бодро, никто не болеет.
Был избран комсоргом батареи.
Прошло полгода. Со всех курсантов снимают мерки на пошив командирского обмундирования. Готовят направить в г. Москву, прикрывать ее с воздуха. В первую группу не попал, простудился, ангина, госпиталь. Завидовал уехавшим в Москву. Экипировали их с иголки: хромовые сапоги, прошитое в мастерских обмундирование. Готовимся к выпуску и мы, изготавливаем из мыльниц «кубари» - знаки отличия, их в наличии в училище не оказалось. Ждем присвоения звания и назначения.
Начало мая 1942 года – выпуск, петлицы, кубари. Лейтенантов там усаживают в вагоны-теплушки и в Москву. С воздуха по пути прикрывают истребители – слишком ценный груз – около трехсот молодых командиров – зенитчиков. Хорошая цель для немецких бомбардировщиков. Но все проходит благополучно, прибываем в Москву, размещались в Чернышевских казармах в районе Даниловского рынка.
По ночам – воздушная тревога. С неба – дождь осколков сыпется от снарядов (заградительный огонь зенитчиков).
Временами выхожу за пределы казармы. Москва – военная. Еще остались следы обороны от немцев: противотанковые ежи на улицах, витрины магазинов, забаррикадированные мешками с песком. По улицам плывут аэростаты – воздушные заграждения. Исключительное уважение москвичам к военным.
В казарме же живут впроголодь. Суп из «десяти круп», каша (манная, пшенная) – порция умещается на чайной ложке.
Знаменательное в жизни событие – начал курить. Купил на Даниловском рынке табачку, свернул папироску, затянулся, не закашлялся, понравилось: закружилось в голове. Ну вот с того времени начал курить.
Офицеры в казарме ждут назначения. Неожиданно поступает команда: сопровождать солдат – 5 групп по 100 человек каждая в г. Подольск. Приезжаем поездом в г. Подольск, размещаем солдат в конюшнях (по колено неубранный навоз)
Все это было неожиданно. В этой суматохе у меня пропал чемодан с личными вещами, в том числе аттестат об окончании 10 классов.
Впоследствии в 1946 году пришлось при поездке в г. Казань к родным зайти в школу за дубликатом аттестата. Там я встретил свою бывшую классного руководителя, Салмину Таисию Васильевну, и старенького учителя географии Потапова. Они очень интересовались моей службой в армии, фронтовыми делами и т.д.
Получаем назначение адъютантами зенитных полков, формируемых здесь, в г. Подольске.
Команда – передать командирам полков, если их еще нет, адъютантам старшим, если их также нет, то самим явится на совещание командиров полков.
Так как в полку, в который я получил назначение ни командира полка, ни старшего адъютанта не оказалось, прибыл на совещание я - восемнадцатилетний лейтенант.
Получили указание комплектовать полк, каждый свой, людьми и получать материальную часть.
Что собой представлял Армейский полк ПВО (а их в данный момент формировалось 5). Состоял из дивизиона из 3х батарей по 4 орудия в каждой, одной роте ДШК - два взвода по 4 пулемета – ДШК 5п, и роты из 4-х счетверенных установок , установленных стационарно на автомашинах.
Всего численностью полк 312 человек.
Пушки – малокалиберные, 37 миллиметров с практической скорострельностью 140-160 выстрелов в минуту. Снаряды с мгновенного действия с самоликвидатором через 11-12 секунд.
Я занимался формированием личного состава, а комиссар полка – батальонный комиссар Сапрыкин – получал и распределял материальную часть. Командир полка подполковник Воздвиженский прибыл фактически перед посадкой в вагоны.
В мобильном штабе полка, состоящего из адъютанта старшего, адъютанта полка – я, писаря Якубова, по национальности татарина, который переводил мне письма от бабушки, написанные арабскими иероглифами.
При формировании нас строго предупредили - ни в коем случае не набирать лишних бойцов. И все-таки не обошлось без нарушений - отправившись на фронт, прихватили 2-х лишних бойцов. По дороге 2 человека сбежали, так что на фронт прибыли в составе как по штатному расписанию. Наш полк назвали 1261 Армейский полк ПВО. Этот номер оказался для меня счастливым. Если бы я попал в полк за номером 1262, то не пришлось бы мне писать эти строки. При обороне Севастополя от этого полка ничего не осталось.
Наш полк был сформирован из молодых и пожилых солдат, увидевших зенитные орудия впервые.
Правда, командиры орудий прошли краткосрочную подготовку.
Приходилось учить их стрелять по ходу движения эшелона. Начальников станций по пути предупредили, что на таком-то перегоне будем стрелять.
Не обошлось и без происшествий: пропали командир одного из взводов (Правдин) и военврач полка. Нашлись они через сутки. Оказалось, они неплохо устроились в головном запасном пустом вагоне. Впоследствии под Сталинградом Правдин погиб на марше при бомбежке. Это единственный командир, который погиб при обороне Сталинграда.
Первое боевое крещение полк получил на станции Великий Бузулук, маленькая станция недалеко от Купянска.
Июнь 1942 год, провалилось наше Харьковское наступление . Наши войска бегут. Команда сверху – «за Дон». Начался «три Д» - как говорили в наших войсках – «Дальний Драп с Дрожью».
Недалеко от станции немецкие самолеты, (была поставлена против прорвавшихся немецких танков) увидев разгружающийся эшелон, изменили свои намерения и вошли в пике на наш эшелон. Их встретил огонь 12 пушек и всех наличных пулеметов – море огня. Самолеты, где попало, побросали свои бомбы, и улетели.
Так состоялось первое боевое крещение нашего полка.
Следует отметить, что нашему полку повезло в том, что командиром полка был назначен, окончивший к тому времени академию имени Фрунзе подполковник Воздвиженский, хорошо разбирающийся в постоянно меняющейся обстановке.
Он и привел, практически без потерь, весь полк в Дону. После попыток переправится через Дон в Калаче, Качалинской, еле-еле успели переправиться в районе станицы Вешенская. Вскоре и эта переправа была разбомблена. При бомбежке станции погибла мать Шолохова , которую он не успел вывести.
Входил в войну постепенно. Все бомбежки, обстрелы меня как будто бы не касались. И я как бы смотрел на них со стороны.
Уже к концу войны, после гибели Саши Петрова и Жени Рябцева, стал задумываться над возможностью погибнуть от пули, снаряда, и стал прижиматься ближе к земле при вое снарядов и мин. С бомбами приходилось мириться, так как в этом случае вступали в единоборство с немецкими самолетами, и некогда было думать о том, попадет в тебя бомба или нет.
Отступая, солдаты полка, командиры орудий и пулеметных расчетов, командиры взводов, рот и батарей, весь полк в целом приобретал опыт стрельбы.
Первым сбитым самолетом был немецкий самолет- корректировщик, разведчик Фоке-Вульф-189 – «Рама» - двухфезюляжный самолет. Почему-то считавшийся неуязвимым, не сбиваемым.
Самолет развалился на куски, падая к земле. Все это вселило веру в свое оружие и дальше солдаты действовали более уверенно.
Первые боевые позиции полком были заняты в районе станции Качалинской (это около 60 километров от Сталинграда).
Командир полка, узнав, что мой отец в то время работал первым заместителем прокурора Сталинградской области, откомандировал меня вместе с адъютантом старшим в штаб Сталинградского фронта с условием, чтобы я привез ведро водки. Ведро я не привез, с двумя трехлитровыми четвертями мы вернулись в часть.
В штабе фронта нашему прибытию были приятно удивлены. Полк считался пропавшим без вести.
Эта поездка запомнилась и моей первой встречей с отцом в здании прокуратуры. Мы не виделись с 1939 года. Он меня не узнал. Представьте себе сидящего на столе при входе в кабинет молодого военного, на котором слой пыли в два пальца толщиной (пыльная дорога в открытом «Виллисе »), в зубах курительная трубка.
На слова «Здравствуй Гри-Гри», а так его называли только моя тетя и я, нерешительное «Лешка, сукин сын – ты». И только после тщательного расспроса о родственниках в кабинете я был окончательно признан отцом.
А для полка начались военные будни. Особенно запомнился один день боев в районе станции Абганерово. Ранее утро. Батареи и роты полка заняли огневые позиции, прикрывать боевые порядки пехоты и артиллерии.
Пролетает, возвращающийся с ночной бомбежки одинокий пикирующий бомбардировщик Ю-88 . Его наши батареи подбивают, и он вдали падает на землю. Позднее появляется самолет-корректировщик Фоке-Вульф 189, его поджидает такая же участь, он разваливается на куски. Из его вываливаются, не раскрывая парашюта, члены экипажа.
Правда у одного из них – фельдфебеля не выдержали нервы, и он дернул за кольцо парашюта. Впоследствии на допросе он заявил, что у них была договоренность: в случае если их собьют, парашюта не раскрывать.
Но видимо у фельдфебеля кишка оказалась тонка.
После сбитого Фоккера, появились пикирующие бомбардировщики Юнкерс-87 , как их называли у нас – «Музыканты». Они обычно при пикировании включали сирены и с воем неслись к земле. Это, вообще-то, действовало на нервы.
Так вот, в течение 3-5 минут, нашими батареями были сбито 5 самолетов, которые падали вблизи наших батарей.
Для немцев наличие здесь наших батарей было неожиданностью. До этого их самолеты вели себя нагло, ползали буквально по головам наших солдат.
И надо было наблюдать сцену, когда наши пехотинцы с радостью бросали кверху шапки и кричали «Ура». Это была высшая награда нашим артиллеристам.
Начиная с этого момента, у батарейцев появилась уверенность в своих силах и началась охота за немецкими самолетами. За все время боев за оборону Сталинграда и последующего окружения немцев и их полного разгрома было полком сбито около 100 самолетов. За боевые заслуги полку было присвоено звание «Гвардейский» и стал наименоваться 162 гвардейский армейский полк ПВО.
О боях под Сталинградом и в самом Сталинграде много и правдиво описано Константином Симоновым и Василием Гроссманом.
Мне же наиболее ярко запомнились ряд моментов, свидетелем которых я был.
22 августа я в очередной раз вместе с адъютантом старшим лейтенантом Муравьевым приехал в Сталинград, встретился с отцом. Вечером побывал в театре (постановку не помню). Ночью объявлялась воздушная тревога. Но к ней в городе уже привыкли. К этому времени ни один немецкий самолет к городу не прорвался. Все попытки с западной стороны успеха не имели. И сталинградцы были уверены в надежной защите. Город жил обычной жизнью.
И вдруг сообщение о том, что в 7 часов утра (по историческим материалам в 16-00) 23 августа немцы вышли к Волге в районе поселка Рынок (это севернее Сталинградского завода). У К.Симонова, в его «Дни и ночи», дата выхода немцев к Волге указана ошибочно. А к вечеру 16 часов 18 минут московского времени началась бомбардировка центра города. Я находился в это время на площади Павших борцов, рядом с домом, где жил отец (это рядом с вокзалом). Немецкие самолеты заходили с востока и бомбили по координатной сетке. Начали с городского вокзала. Загорелся центр. Пламя бушевало на улицах, что порой невозможно было пройти. Прятался я от бомб в окопах, которых вырыто было в городе большое количество.
В тот же день, я, находясь в областной прокуратуре, наблюдал, как сжигались уголовные дела, которые не удалось эвакуировать за Волгу. В здании прокуратуры подвал был приспособлен под бомбоубежище. Когда я находился на ступеньках входа в бомбоубежище, рядом упала бомба и завалила вход. Меня взрывной волной швырнуло на пол, оглушило. Придя в себя, я стал ощупывать себя. Оказалось что жив, и, даже не ранен, только кирпичом стукнуло по голове и появилось немного крови. А старшего лейтенанта, стоящего двумя ступеньками выше – убило взрывной волной.

Началась круглосуточная бомбардировка города. Перерывы только на завтрак, обед и ужин. Точно, это можно было проверить по часам.
Особенно сильно горел Сталинград в ночь с 23 на 24 августа, когда были подожжены на северной окраине города огромные хранилища нефти, и горящая нефть хлынула в Волгу и река стала огненной. Светло стало, как днем.
Мне и начальнику штаба полка адъютанту старшему Муравьеву было очень сложно выбраться из горящего города в южном и западном направлении, пришлось переправляться на пароме по горящей Волге на пароме на левый берег реки.
В это время все тылы частей, находящихся в Сталинграде, перебрались на левый берег в районе Ахтубы . Здесь наши пути с Муравьевым разошлись: он пошел в тылы, а я обратно, южнее, переправился на правый берег Волги в поисках полка. Когда мы покидали полк, он находился в районе станции Абганерово, за последние дни наши части отступили, и мне пришлось затратить немало времени, прежде чем я наткнулся на одну из наших батарей.
В полку меня уже считали пропавшим без вести (Мне кажется с подачи Муравьева, так или нет, я не уточнял)

Начались обычные военные будни. Батареи полка перемещались по линии фронта, в зависимости от налетов немецкой авиации и батарейцы решительно сбивали самолеты противника. Наших истребителей не было видно.
Запомнились тяжелые дни, особенно ноябрьские праздники в Сталинграде. На Волге встало - переправа не работает. Продукты не переправляются. Ограничение на расход снарядов – 2 снаряда на орудие в сутки. Что это значит при скорострельности пушки 140-160 выстрелов в минуту… Есть нечего. Солдаты ищут, где зарыта у ушедших жителей картошка. На чердаках домов выискивают табак (он там вывешивался для сушки). В качестве дополнительного пайка из пшенного концентрата, где крупинка за крупинкой гонится, солдаты разделывают туши убитых замерзших лошадей и варят в котелках еду.
Ко всему этому я еще заболел желтухой. Ходил весь желтый. Но выздоровел без последствий.
Когда Волга встала, все наладили и уже недостатка в продовольствии и снарядах не испытывали.
Несмотря на морозы и пронизывающий ветер никто не мерз. Одеты были хорошо. У солдат ватные брюки, куртки поверх шинели, малахаи, варежки - все это оберегало от мороза и ветра. Командиры же были одеты меховее полушубки, а под ними были меховые жилеты.
Вспомнился еще один эпизод: у меня страшно разболелись зубы – и врачей зубных нет, хорошо, что недалеко была медсанчасть и на скорую руку врач (не зубной) щипцами выдернул мне два зуба, чем облегчил мои муки.
Кстати из этой медсанчасти на батарею часто приходил начальник, и командир батареи выделял по два человека для приведения в исполнение (расстрел) солдатам-самострелам.
А их было не мало, в основном узбеки. Умудрялись отстреливать пальцы из винтовки через котелок с водой, через буханку хлеба (чтобы не было видно ожога от выстрела) или стреляли друг в друга на расстоянии.
Что греха таить, узбеки, таджики воевали плохо. В это время стал действовать приказ №121 – «ни шагу назад», были введены заградотряды, которым была отдана команда расстреливать отступающих солдат.

Запомнилось 19 октября 1942 года, когда мы наблюдали наступление моряков, которые атаковали одну из высот. Издали были видны черные фигурки (моряки одевали черные бушлаты), которые то поднимались, то ложились. Несмотря на активную поддержку «Катюш », которых залп на глазах у немцев и активный артиллеристский обстрел с левой стороны Волги, а к этому моменту туда уже были подтянуты большого калибра морские орудия, атака захлебнулась.
Как уже выяснилось, ранее это было демонстративное наступление.
А настоящее наступление началось 19 ноября с невероятной до того времени артиллеристской подготовки.
Эта дата - 19 ноября и стала днем артиллерии страны, праздником, который мы отмечаем до настоящего времени.

Запомнились отдельные моменты того времени: в небе появилось звено штурмовиков ИЛ-2 (3 самолета), и вдруг, неожиданно один самолет винтом таранит другому хвостовое оперение. Один из них успел выкинуть реактивные снаряды (ЭРСИ) и они как раз попали в район, в котором находился (шел от батареи к другой батареи с заданием) командир полка.
В небе над Сталинградом было полное господство немцев. Как-то появились наши истребители З-И-16 и 3-И-153 («Ишаки» и «Чайки»), встали в круги и, прикрывая друг друга, полетали над городом и улетели, а немецкие бомбардировщики как бомбили, так и продолжали бомбить.
Окружение немцев в районе Калача было для нас полной неожиданностью. Следует отметить, что у нас – зенитчиков работы прибавилось. Сначала мы встречали самолеты в основном транспортные, совершавшие посадки в районе Гумрака. А когда эти районы были заняты нашими войсками, то была охота за самолетами, сбрасывающими боеприпасы и продовольствие на парашютах.
В основном немецкие самолеты стали летать ночью, и наши солдаты вводили их в заблуждение, направляя в воздух сигнальные ракеты. И получали подарки. Под новый год это были маленькие елочки и различные вкусные вещи, что к нашему фронтовому рациону было как раз кстати.

Под Сталинградом из дома (из Москвы) я получил две посылки: (табак, папиросы «Казбек», конфеты, теплые варежки) В первой посылке от бутылки с вином были обнаружены одни осколки, хотя следов разлитого вина не оказалось. Очевидно, поработала цензура. Об этом я сообщил маме, и в следующей посылке спиртное было разлито в трехгранные бутылочки из-под уксуса и они оказались целехонькими.
Вторую посылку я получил под новый год. В это время мы находились в районе Варваровки и опасались прорыва танковой группы Манштейна , стремящегося прорваться к Паулюсу как раз в этом месте. Но, слава богу, все обошлось, немцы не прошли.
Папиросы «Казбек» достались комиссару полка Сапрыкину, а спиртом встретили новый 1943 год.

Запомнились последние часы боев в Сталинграде. Это уничтожение южной группировки немцев. Северная капитулировала 2 февраля.
Площадь Павших борцов вся в немецких деревянных крестах (могилы убитых немцев). Над ними возвышается громадный деревянный крест. Последний разрыв мины. Из подвалов с поднятыми руками выходят немцы. (Здесь как выяснилось позднее из подвала универмага взяли в плен и фельдмаршала Паулюса).
Но поразила картина: на поваленном телеграфном столбе сидят радом наш и немецкий солдат. Наш, в валенках, между ног зажата винтовка, в руках кисет, угощает немца махоркой, а тот показывает ему свои семейные фотографии. Он недавно был в отпуске и дома фотографировали. Немецкое командование регулярно отпускало и офицеров и солдат на побывку домой – забота о воспроизводстве немецкой расы. И мирная беседа меня очень поразила. Каких-то несколько минут тому назад стреляли друг в друга, а сейчас мирно раскуривают русскую махорку. Вид у немца жалкий, небритый, но счастливый – остался жив в этой мясорубке. А артиллеристское наступление было устрашающим. У многих немцев не выдерживали нервы, и они мощных артиллеристских обстрелов бежали.
Особые украшения наносились на крупнокалиберные снаряды, любовно называемые у нас в простонародии «Луками-мудищевыми», это за их форму. Громадная головная часть и длинное хвостовое оперение. Устанавливалось несколько рядов, в виде палисадника, где стояли в ящиках с направляющими для снарядов. Бывали случаи, когда сами снаряды вылетали вместе с ящиками. И немцы кричали: «Русс, перестань бросаться ящиками». Эти снаряды имели небольшую дальность полета (около 2000 метров) и предназначались для уничтожения укрепленных позиций. Когда они взрывались в расположении немецких войск, то у нас в укреплениях все дрожало, и сыпалась сверху земля.
На поле боя, после поражения немцев, осталось громадное количество техники. И нам удалось хорошо пополнить автомобильный парк отличными немецкими автомобилями – тягачами.
Здесь же, зимой, я впервые сел на мотоцикл. И научился на нем ездить, неоднократно вылетая из седла в сугробы.
За боевые заслуги наш полк стал Гвардейским и стал именоваться 162 Гвардейский артиллеристский полк ПВО. Вскоре была переименована и 64 армия – она стала 7 гвардейской армией. А 62 армия стала 8 гвардейской. Может, косвенно на это дал ответ фельдмаршал Паулюс . Когда его спросили, почему он атаковал рубеж 62 армии в Сталинграде, он ответил, что у него было очень высокое мнение о боеспособности 64 армии, возглавляемой Шумиловым , проявившей стойкость в ожесточенных боях на подступах к Сталинграду, поэтому немецкое командование решило расправиться с более слабым противником. Что, собственно говоря, и произошло.
В боях в самом Сталинграде участвовали уже Сибирские дивизии, уже после того как немцы вышли к Волге. На участке 64 армии немцы к Волге не прошли.
За участие в обороне Сталинграда я был награжден медалью «за боевые заслуги». Нашим войскам достались большие трофеи. Мы полностью обновили технику: прекрасные дизельные машины-тягачи.
Здесь же мне достался мотоцикл с автоматическим переключением скоростей, и я в зимних условиях учился на нем ездить. Проверил не один сугроб, но остался цел. В дальнейшем это обучение мне пригодилось в Германии в мою бытность нештатным военным комендантом одного из района провинции Тюрингия.

После ликвидации окруженной группировки немцев (а их было около 330 000) командир полка, а он меня почему-то любил, посадил меня на машину и повез по разрушенному Сталинграду. (Я его видел раньше целым). Обращало внимание на себя то, что мы не увидели ни одного квадратное метра зданий, не посеченными осколками.
А в районе завода «Красный октябрь», территория которого подверглась особенно бомбардировке, воронка была на воронке от разрывов бомб и снарядов. Здесь, после разгрома немцев, я второй раз встретился с отцом. Он вернулся из-за Волги (из-за Ахтубы) исполняя свои прокурорские обязанности. Я его познакомил с командиром и командиром полка. Судя по всему, они оказались друг - другом довольны. Командир полка обо мне отзывался хорошо (об этом отец рассказал уже после войны)

Пока группа наших войск уничтожала сталинградскую группировку немцев, другие армии стремительно двигались на запад. Сходу был освобожден г. Харьков. Но тылы опоздали, и Харьков пришлось брать позднее в августе 1943 года. В освобождении Харькова принимал участие и наш полк. (При праздновании в Харькове 20-тилетия освобождения Харькова меня наградили большой серебряной медалью)
Наш полк принимал участие и в боях на курско-белгородском направлении. И здесь, как и под Сталинградом, мы избежали больших потерь, хотя самолеты приходилось сбивать.
Интересно то, что двигались мы по тем местам, дорогам, по которым отступали. В одном из населенных пунктов ненадолго остановились, собралась детвора, и один из мальчишек обратился к ребятам сказал: «Посмотри, на этого дядьку, они у нас останавливались, когда «тикали».
Иногда нас выводили из передовой в тыл, чтобы мы могли немного привести себя в порядок: помыться, провести свое белье и обмундирование через «вошебойку». Обычно в таких случаях мы охраняли с воздуха важные тыловые объекты армии. Вши нас заедали. Где только было возможно им зацепиться, там они и были. Особенно им нравились места с тыльной стороны наград. Эти места были усеяны гнидами. Но мы ко всему этому привыкли.
Интересен факт, что немцы в своем глубоком тылу (когда наступали) не притесняли местное население, сохраняли колхозы, не трогали председателей. Даже забирали зерно и скот в меньших размерах, чем наши хлебозаготовщики. Такими действиями в определенных районах они создавали себе спокойные тылы. Здесь не было и партизан. (Курская область, село Волоконовка).
После Сталинграда я уже был командиром взвода второй батареи (сагитировал меня командир батареи пойти к нему и непосредственно сбивать самолеты.) Командир взвода – стреляющий, вводит предварительные данные до открытия стрельбы, а затем корректирует стрельбу.

Запомнился из фронтовой жизни еще один эпизод.
Раздобыл мне где-то солдат книгу Л.Н.Толстого «Воскресение». И вот после занятия огневой позиции на опушке леса, я разложил около орудийного окопа плащ-палатку, улегся ан ней за чтением «Воскресения», заснул. Во время сна я проснулся и уже почему-то оказался в орудийном окопе. Это был артиллеристский налет (немцы били по площадям). Я инстинктивно перебрался с плащ-палатки в орудийный окоп. Один из артиллеристских снарядов попал прямо в то место где я лежал. Плащ-палатка в клочья, по всей батареи разлетелись листики «Воскресения». Так мне не удалось узнать, чем закончился этот роман. Дочитал я его уже после войны.
Один из снарядов попал между ног сидящему на бруствере окопа связисту (бойцу Якушкину), который в это время скручивал самокрутку . Но снаряд не разорвался, а вошел в землю, и видно было только отверстие. Связист сидит не живой не мертвый, не шевелится и спрашивает «Что мне делать товарищ гвардии лейтенант?». Смотрит, снаряд не взрывается и успокоился.

О том, как быстро и слаженно действует солдат в критической обстановке можно проследить на следующем эпизоде. По команде заместителя командира полка мы заняли огневую позицию на виду у немцев, хотя я возразил и предложил занять огневую позицию на обратном склоне возвышенности. На выполнение боевого задания это никакого влияния не оказывало. Такое решение не замедлило сказаться. Еще не успели мы окапаться, как немцы нас заметили и открыли артиллеристский огонь.
Править себе трудно, как у нас в лежачим положении заработали саперные лопатки – выкопали окоп, куда в первую очередь прятали головы.
В результате артиллерийского налета были подожжены снаряды, и мы их тушили землей выбивающиеся из них пламя. Возникло несколько очагов и один из них в ящиках, лежащих на орудийной платформе одного из орудий, эти ящики были накрыты моей шинелью, которую мне пошили в Бекетовке после боев и я в ней пижонил.
Надев шинель, я обнаружил в рукаве разорванную гильзу, погоны были оборваны, вся шинель была пробита осколками.
После артобстрела приезжал командир полка и вначале удивился, как я остался жив, весь пробитый осколками. Ну и конечно потом досталось заместителю командира полка за такое дурацкое решение размещения нашей батареи.
Осталось в памяти и форсирование Днепра . Было заявлено командованием армии, что за успешное форсирование и закрепление на правом берегу отличившиеся будут присвоены звания «Герой Советского Союза»
Переплавлялись вначале на плотах, потом на паромах. На одном из плотов переправлялся орудийный расчет сержанта Сетавана. Во время переправы его расчет сбил 2 немецких пикирующих бомбардировщика, за что и был награжден орденом Ленина и медалью «Герой советского союза». Правда дальнейшая судьба этого сержанта закончилась трагически. Набравшись изрядно, забрел в охраняемую зону и был застрелен часовым. Но это позже.
Вообще форсирование Днепра и удержание плацдарма было очень непростым делом. Немецкая авиация бомбила беспрерывно. Особенно доставалось нам, зенитчикам – заклятым противникам летчиков. Вот один из этих эпизодов.
Под вечер заняли огневую позицию в кукурузе. Я замещал командира батареи, гвардии старшего лейтенанта Прокофьева, заболевшего и надолго трудно излечимой во фронтовых условиях болезнью.
Для возможного оперативного наземного прикрытия батареи придали две счетверенные зенитные установки, взвод ДШК. Предупредили, что возможна и танковая атака, для возможного отражения которой у орудийных окопов были отрыты в полный профиль «противотанковые усы».
Ночью немцы атаковали наш участок. Своей пехоты мы что-то не увидели. Пришлось отражать атаку своими силами. 3 пушечных ствола, 12 пулеметных – море трассирующих снарядов и пуль отбросили немцев. Так тревожно прошла ночь.
Рано утром разведчик сообщает, что по балке движутся 18 «Фердинандов » (немецкие самоходки). Побывали ударить по ним бронебойными. Но наши 37 миллиметровые снаряды отскакивали как горох.
Хорошо, что еще вовремя прекратили бестолковую стрельбу, и нам повезло, что откуда стреляли, немцы не засекли.
На этом не все закончилось. На горизонте появились 27 Ю-87, вскоре обнаружили цель (нашу батарею) и, выстроившись в круг стали поочередно пикировать на батарею. Первый самолет удалось сбить, но он успел сбросить бомбы и они упали в расположение батареи, ослепил ее.
И вот здесь началось такое, что наблюдатели со стороны говорили, что это был кромешный ад. Бомбили около 40 минут: один бросил бомбу, второй пролетит с сиреной, третий для устрашения бросит бочку с отверстиями, которая издавала душераздирающий звук и так далее.
Одна из бомб попала в бруствер окопа, в котором находился я, а подальше оказалась орудийная команда. Нас засыпало землей, и я потерял сознание. К счастью это была последняя бомба и самолеты улетели. Нас откопали. Я пришел в себя, боль по всему телу такая, будто бы тебя прищемили дверью.
Командиры орудий доложили, что все орудия вышли из строя: все стволы, как они были задраны вверх при стрельбе, были перебиты. Были и другие повреждения. Но удивительно, совершенно целыми, нетронутыми оказались орудийные чехлы.
Я скомандовал «Зачехлить орудия. Отбой-поход» и на руках пулеметы покатили к автомашинам, стоящим неподалеку в укрытии. Правда им тоже досталось от бомбежки – у одной был пробит радиатор, у другой – рулевые тяги, у третьей – включалась только первая передача (это хороший немецкий тягач).
Опасаясь, что немецкие самолеты могут повторить налет, а нам отвечать нечем, я скомандовал отвезти орудия в глубокую балку в ожидании дальнейших указаний командования полка. Зам. командира вскоре прибыл. (Штаб полка был на левом берегу Днепра). Орудия были зачехлены и имели вполне приличный вид. Первые слова командира были: «Кто разрешил покинуть огневую позицию без команды?». Но после того как расчехлили орудия и он убедился, что все орудия требуют ремонта – скомандовал «За Днепр!». К этому времени уже наладили паромную переправу. Так по одному орудию и переправили батарею. Я переправился с последним. Вскоре к переправе подошли уже забытые нами немецкие самолеты, но мы уже были вне зоны досягаемости.
Вскоре после ремонта орудий, замену некоторых из них, мы вновь влились в число действующих.
За форсирования Днепра меня наградили орденом Красной Звезды.

Вот так проходили наши боевые будни. Мы называли это работой. И уже перестали удивляться различным событиям, происходившим в батарее.
Здесь и воспитание командирами орудий отдельных трусовавших бойцов (по голове стреляной гильзой, за то что при налете самолетов спрятались в окопе, вместо того чтобы подавать обоймы со снарядами.) Здесь и испытание на храбрость (избавление от трусости) путем направления бойца за водой сквозь обстреливаемую противником зону и т.д.
В спокойные от самолетных налетов время командир полка гвардии подполковник, а затем полковник Воздвиженский любил послушать песни, которые исполнял на гармошке Генка Мартынов (командир взвода одной из батарей), а я ему подпевал. Это песни из фильмов «Александр Пархоменко», «Два бойца» («Темная ночь, только пули свистят по степи...»), песни – «офицерский вальс» и др.
В это время у меня был приличный голос, которого я лишился значительно позднее, после операции по удалению части щитовидной железы в 1955 году (я переболел базедовой болезнью)

Немцы в войне против пехоты часто применяли кассетные бомбы. Это – в большой короб закладывали большое количество красиво оформленных мин-попрыгунчиков, которые при падении на землю подпрыгивали с целью охватить своими осколками большее пространство. На эти противопехотные мины попались как-то и двое моих батарейцев. Один из которых лишился глаза, а другой – мужского достоинства. (Это было под г. Кровоградом)

Быт фронтовиков. Летом было проще. Никаких укрытий от непогоды не сооружали. Не прикрывались и от нападений сверху и от артобстрелов (как правило). Если же задерживались надолго, то делали над окопами легкие перекрытия из досок и засыпали их землей. Вырывался небольшой лежак, перед ним углубления, куда можно было ставить ноги, присев на этот лежак. Все это перекрывалось бревнами (в один слой, больше с собой ввозить в машине не удавалось, а вокруг необходимые материалы, как правило, найти не удавалось, особенно на Украине, где не всегда попадался лес), и засыпалось землей. Внутри землянки у входа оборудовалась печурка, труба от которой выводилась наружу. Выделывалось сбоку землянки и небольшое окошко. Вход в землянку был по проходу прямо из орудийного окопа.
Питание – в каждой батарее был повар, в распоряжении которого была походная кухня. Готовили сначала из концентратов, (в том числе и сухой картофель), их них же варилась и каша. Иногда концентраты заменялись натуральными продуктами: картошка, пшенная крупа, мясо. Это меню при отступлении и в обороне. При наступлении становилось разнообразнее за счет бесхозного скота и трофейных продуктов.
Надо отдать должное немцам. Они основательно готовились к войне. В 1945 году мы ели немецкий консервированный хлеб 1935 года выпечки, завернутый в провощенную бумагу.
Ежедневно выдавались фронтовые 100 грамм водки. Правда, бывали перерывы, когда запаздывали тылы при наступлении.
На руки каждому выдавали по норме хлеба, махорки и сахар. Офицерскому составу был положен дополнительный паек: легкий табак («Гвардейский», «Любительский» и т.д.), консервы мясные (американские).
Питался офицерский состав батареи из общего котла. Особенно заботился о жизни офицеров повар батареи, в прошлом шеф-повар одного из ресторанов Москвы. В последние месяцы войны, уже на территории Германии этот повар подбирал брошенные немцами различные специи, травы, консервы, приправы и т.д. и колдовал над блюдами.

Несмотря на складывающуюся на фронте обстановку, нас всегда сопровождала песня. Особенно нравились песни из кинофильма «Александр Пархоменко» - песня батьки Махно «Любо братцы любо, любо братцы жить, с нашим атаманом не приходиться тужить», песня из кинофильма «Два бойца», «Землянка», «офицерский вальс» и т.д.
Во время службы в Гвардейском полку, командир полка в период затишья часто приглашал к себе меня и Геннадия Мартынова (тоже лейтенанта) и мы под его акомпонемент (он играл на гармошке) пели различные песни.
А уже в последние годы у меня в батарее был командир орудия сержант Самолетов, который хорошо играл на аккордеоне (трофейном) и мы устраивали коллективные спевки.
Ходили среди нас и различные, порой злые, едкие стихи, песни и поговорки. Песни известных композиторов и поэтов, в которых заменяли текст. Особенно была обида на молодых девушек, которые в окружении путались с немцами. На мотив «спят курганы темные, солнцем опаленные…» пели «молодые девушки немцам улыбаются, позабыли девушки про своих парней...».
А в последние месяцы войны было распространена следующая поговорка:

«Мобилизация. Кацо – явился на лицо,
Юлдаш – на инструктаж,
Абрам – в кладовую,
Иван - на передовую
Кончилась война – получите ваши ордена.
Юлдаш – взыскание,
Абрам – боевое красное знамя,
Марийке за пизду – красную звезду,
Ивану за атаку – хрен в сраку.»

Январь 1944 года – наши войска освободили г. Кировоград. Расположись мы на окраине города. Я с военфельдшером поздним вечером ужинал в избушке. Свист бомбы и мы под столом, окно вылетело. Бомба, фугасная, упала рядом с домом в трех метрах, обошлось. Выпили по сто грамм фронтовых и вдруг вызывает меня командир полка. Пришел. Спрашивает: «Хочешь поехать учиться в Высшую офицерскую школу?» - «А где она?» - «Наверное, в Москве». А в это время в Москве находилась мама и отчим. Отчим - ответственный инструктор ЦК КПСС, мать – председатель завкома одного из московских заводов – на краю Можайского шоссе. Я согласился.
Сборы были недолгие. В штабе фронта была собрана группа артиллеристов из 4х человек: два зенитчика и два полевых (Вася Зайцев, Григорий Лысынчук и Кацо (фамилии не помню). Оказывается надо ехать в г. Чкалов. Но ехать надо было через Москву, и это в какой-то степени успокоило. Надо признаться, расставаться с полком, в котором меня в декабре 1943 года приняли в партию и сделали из меня, как мне казалось, командира, было грустно.
Ехали весело. Представьте себе следующую картину: молодые офицеры в вымазанных землей полушубках (следы окопов), в кубанках собственного пошива слегка в подпитии едут в глубокий тыл.
Не обходилось и без происшествий. Гришку Лысытчука, как самого старшего по возрасту, возвели в ранг полковника и все беспрекословно (видимость для окружающих) выполняли его приказания. Пассажиров в вагон пропускали выборочно, не разрешали перегружать, чем оказывали помощь проводникам.
На перегоне Полтава-Харьков произошел неприятный инцидент. К нам в купе попросился старший лейтенант в погонах артиллериста. Мы его хорошо приняли, выпили, закусили. Вскоре я обнаружил, что у меня из планшета пропали деньги – 4000 рублей, которые мне дал для передачи жене, проживающей в г. Чкалове, начальник штаба фронта.
Все в купе в поиски. Кроме нас четверых в купе был старший лейтенант и, на третьей полке вагона, еще ехал с нами пожилой мужчина, который глазами показал на старшего лейтенанта.
Начался допрос, обыск, который ни к чему не привел. Тогда Кацо положил на стол пистолет, ультимативно потребовал от старшего лейтенанта возвратить деньги. Что украл деньги и он дезертир, побирающийся по вагонам, подтвердил его вещевой мешок, полностью набитый огрызками черствого хлеба.
Дан был срок полчаса. Слух об этом происшествии дошел до начальника поезда, и он предложил свои услуги. Ему было сказано, что разберемся сами.
Через полчаса этот проходимец вернул деньги. Он их спрятал в туалете сверху сливного бачка.. Все так бы и окончилось, но когда у него взяли пистолет ТТ и увидели, что он загнал в патронник пистолета, то здесь Григорий и Кацо не выдержали и сбросили его на полном ходу с поезда.
Что с ним было дальше – неизвестно, не интересовался больше им и начальник поезда.
А в остальном дальнейшая поездка проходила нормально.

Москва встречает нас уже не как в мае 1942 года. Чувствуется, что мы наступаем, лица москвичей не столь угрюмы, но озабоченны.
Звоню в дверь квартиры на Можайском шоссе, дом № 36, открывает с настороженностью бабушка. Алексей Михайлович (муж мамы) в командировке на Дальнем востоке, мама на работе. Вхожу – смотрю, бабушка меня не узнает. Уходил в армию совсем юнцом, а здесь появляется какой-то военный в грязном полушубке, в кубанке . Раздеваюсь, может быть теперь узнает, – нет. Смотрю на, вывешенные на стене, мои доармейские фотографии, фотографии дяди. Спрашиваю – как они поживают, пишут ли, здоровы ли и т.д. Опять не узнает. И только после слов «бабушка, что-то ты не узнаешь своего внука», она так и села. Срочно послали за мамой. Та быстро появилась. Вот так прошла встреча в Москве.
После недолгого пребывания в Москве уже без происшествий прибыли в г. Чкалов. И надо же, Высшая Краснознаменная школа ПВО территориально размещалась в Чкаловском училище. И более того, разместили нас в том же здании, где ранее находились курсанты училища, наша батарея; тот же кубрик. Разница лишь в том, что были не двухъярусные койки, а одноярусные. И потом мы были офицеры и не по увольнительной приходили через проходную, которую охраняли курсанты училища.
Состав слушателей был неоднородный. Половина – фронтовики, другая – в основном с Дальнего востока.
Об учебе говорить нечего. Учеба, как везде, учеба. Знакомились с новой материальной частью, в основном новые приборы управления артиллеристским зенитным огнем (ПУАЗО-3).
Мы фронтовики голодали. После фронтовой нормы, к тыловой привыкать было сложно. Все лишнее обмундирование пошло на базар в обмен на продукты, в основном на сливочное масло.
Здесь, в высшей школе, пришлось, по просьбе командования училища, как бывшему курсанту, фронтовику, да еще с правительственными наградами, выступать перед курсантами и рассказывать, как мне помогли знания, полученные в училище.
Больше ничем особым школа не запомнилась. Одно было стремление, скорее выбраться на фронт. В свою часть мне уже попасть не удалось, а жаль.
В июле закончили курс обучения и были направлены в г. Москву на формирование. И попал я в лагерь под Костерево (14 км от ст. Петушки Горьковской железной дороги)
Здесь формировалась 74 зенитная дивизия резерва главного командования. Я попал в 445 полк командиром 4 батареи. При формировании прибыли сначала сержантский состав, затем офицеры и уже потом рядовые солдаты. Никто из нас ранее и в глаза не видел 37 миллиметровые орудия.
При распределении рядового состава – все прибывшие были выстроены в две шеренги, производился отсев: сначала были отделены с правого фланга солдаты для первой батареи, затем второй, третьей и только в конце – четвертой – моей.
А на левом фланге выстроились старички и мальчишки. Вот с ними мне и предстояло воевать.
Полк состоял из четырех батарей, командиром полка был назначен полковник Сазонов (в прошлом партизан).
Солдаты были размещены в бараках, где водилось несметное количество блох. На свежего человека они набрасывались как звери. А мы старались как можно туже застегнуться, пытались не допускать этих тварей к своему телу. Удавалось, но не всегда.
Для нас, командиров батарей: первой – капитана Евгения Рябцева, третьей – Александра Петрова и меня батарейцы приспособили стоящий невдалеке небольшой бревенчатый сруб. Впоследствии там сложили печку, и мы в этом домике ночевали.
Днем – занятия с личным составом. Начинали с азов, командиры взводов, а их было три, также не были зенитчиками. Так что самым образованным зенитчиком, прошедшим фронтовую школу, пожалуй, был только я.
Обучение проходило интенсивно. Сюда входили и боевые стрельбы: стреляли по небольшим воздушным шарам.
Принимали участие и в тушении торфяных пожаров, неприятное зрелище.
За время нахождения в лагере, дважды приезжала из Москвы мама. Первый раз из Петушков до Костерево ее до лагеря довезли на броне танка.
Все дни проходили однообразно. Вечерами мы, офицеры, ходили в офицерский клуб на танцы, куда приходили девчата из окрестных деревень и из формируемых женских зенитных частей.
В нашем районе формировались и танкисты.
На одной из соседних зенитчиц и женился командир разведки полка Михаил Самотрясов. Чтобы ему было с молодой женой где жить, сделали им с женой к нашему дому пристройку.
Закончили обучение, отстрелялись и стали ждать отправки на фронт. Это ожидание затянулось. Отправили на фронт только в январе 1945 года.
Вначале были в составе II Белорусского фронта, потом I Белорусского. Прошли Польшу, потом вошли в Германию.
Находясь на формировании, нас кормили по второй норме. И если офицерский состав не голодал, то солдатам было голодно, еды явно не хватало.
Попав на фронт, преследуя отсыпающих немцев, вступив на территорию Польши, встретил большое количество бродящих коров, повара стали готовить еду «от пуза». Несмотря на предупреждение - «не переедай», никто не слушался. И можно было предупреждать следующую картину (на марше): фольварк - вповалку спят уставшие солдаты. Большинство в обнимку с солдатскими котелками, в которых недоеденное мясо. Просыпаются. Едят. Опять засыпают. Другой вскочил, побежал из помещения во двор, через некоторое время возвращается и тут же словно что-то забыл, бежит обратно. А какой дух в помещении стоит, хоть топор вешай.

Как развевались некоторые мифы о геройских подвигах на фронте.
Приведу пример. В феврале - марте 1945 года ко мне на батарею прибыл боец – разведчик (пехотинец) Серов. Как сейчас помню - разудалый боец, моментально мог обыскать живых и мертвых немцев. Так вот он рассказывал о подвиге Матросова. По его словам он случайно, уже убитый, упал на амбразуру дота.
К сожалению, подробности он не успел рассказать, т. к вскоре погиб от своего же автомата: перелезал через забор, задел затвор и он сработал. Пуля попала ему в затылок.

В последние году войны, уже на территории Германии было разрешено отправлять посылки из тех вещей, которые оставались при поспешном побеге немцев на запад (ходили среди них слухи о зверстве советских солдат). Я, правда, ничего не собирал и не посылал.
Так приходилось со старшиной батареи время от времени очищать автомашины от всякого барахла, а нагружались так, что у «студебекеров » рессоры прогибались в обратную сторону.
Говорил бойцам, чтобы выбирали хорошие вещи. В это время был такой лозунг, провозглашенный командованием (приписывали эти слова Жукову): «В Германии слово «мародерство» существовать не будет». Правда, его вскоре отменили (после окончания войны).

В районе г. Торн (Торунь ) потеряли командира I батареи Рябцева: пошел с группой бойцов в разведку. Кто-то сказал, что окруженная торновская группировка, насчитывающая 20 тысяч человек, только и ищут кому-либо сдаться. Что не соответствовало действительности. Его с группой немцы пропустили, затем отрезали от нас и они геройски погибли. Мы ничем помочь не могли. Наши снаряды могли попасть в равной степени, как в немцев, так и в наших.
Это были первая из тяжелых потерь для всех нас. Похоронили мы их в братской могиле на окраине г. Торн (Торунь).
В семидесятых годах, когда мне довелось бывать в Польше, возглавляя делегацию нашего профсоюза, меня возили в эти места, но братской могилы я не нашел. Сопровождающие нас поляки сказали, что с больших братских могил прах наших воинов был перенесен в одно кладбище. Я там был, но имени Рябцева не нашел.

При переводе нас из II Белорусского фронта в Первый на марше, мои батарейцы где то достали спирт, когда показали мне бутылки, у меня поднялись волосы на голове: это был метиловый спирт, наклейка гласила: Metanol. Vorsichtig, gift (Метанол, Осторожно. Яд.)
По тревоге была поднята батарея, сообщил о произошедшем командиру полка. Были предупреждены о случившимся все другие батареи полка.
Вначале никто из батарейцев не признавался, что пили метиловый спирт. А пили его москвичи - Алехин, отмечали его день рождения, Евсеев и Шейхон. Предупрежденные о возможных последствиях солдаты притаились и ждали, что же будет с ними. А с ними ничего не происходило: попили водички, и опять зашумело в голове. Видя это и посчитав, что командир батареи просто припугнул, многие достали из фляжки припрятанный спирт и основательно приложились.
Через пару дней метанол дал о себе знать. Наступило отравление. И здесь многие не признались, что пили метиловый спирт, а отравились специально оставленными немцами консервами. Пили же положенный фронтовиками спирт.
Были от отравления срочные меры – промывание желудка, отпаивание молоком, благо, что вокруг было много бесхозных коров.
И все-таки 3 человек не удалось спасти. Все они в прошлом болели малярией.
За что и был наказан командиром полка: «10 суток домашнего ареста». Что я и принял с благодарностью. Могла быть значительно хуже.
Все это происшествие оставило в душе очень неприятный осадок. На всю жизнь. Долго, без содрогания я не мог смотреть на спирт.

С боями продвигались вперед. Форсировали р. Одер в районе г. Кюстрин . Моя батарея переправилась на левый берег. Была поставлена задача, помимо того, чтобы прикрывать с воздуха пехоту, находящуюся на плацдарме, еще и уничтожать плавучие мины, которые немцы сплавляли вниз по течению, пытаясь уничтожить строящиеся переправы.
Плацдарм здесь был небольшой. Глубиной около 800 метров, шириной 8-10 километров, это как раз в направлении кратчайшего расстояния до Берлина - 60 километров.
Готовилось наступление на Берлин, подтягивались большие силы, танки, артиллерия и для их переправы строились мосты, их несколько. Их них только один для прохождения танков. Наводились и ложные мосты.
Немецкая авиация пыталась их уничтожить.
Здесь, впервые в нашей армии, моя батарея открыла огонь по немецкому реактивному самолету Ме-262 .
Применяли немцы и планеры, начиненные взрывчаткой, транспортируемые под собой истребителями Фоке-вульф 198, а также самолеты-снаряды.

Следует отметить, что в 445 зенитном полку 74 зенитной дивизии РГК , ко мне относились очень хорошо. Практически я был единственным командиром-зенитчиком малокалиберной артиллерии, вдобавок уже принимавшим участие в боевых действия.
Это не смогло не отразиться и впоследствии, уже непосредственно на фронте. Моя батарея всегда выдвигалась в первый ряд боевых порядков нашего полка. Моей батарее и было доверено принимать участие в форсировании р. Одер и ведении боев на Одерском плацдарме. Я ходил в любимчиках у командира полка. Может быть, еще и потому что по возрасту был самым молодым командиром батареи.

Бои боями, а порой выплескивалось по настроению. Например, при более-менее спокойной обстановке я садился в лодку, отплывал подальше от берега р. Одер, так чтобы не видели немцы и толовыми шашками глушил рыбу. Всплывает мелкая, из которой повар потом варил уху. Крупная, наверное, была уже выловлена при бомбежках с самолетов и артобстрелов при форсировании Одера нашими войсками.
Аналогичным глушением занимались и в других местах. Не обходилось и без несчастных случаев. Так у каптенармуса полка на р. Ахтуба (Сталинградские тылы) при глушении рыбы, толовая шашка взорвалась в руках, и он лишился рук и мужского достоинства.

В дальнейшем нашему полку была поставлена задача вместе с группой войск, которая прорвала оборону немцев северо-западнее Берлина в районе г. Врицена , двинуться дальше. Мы прошли по северным, северо-западным окраинам Берлина и в районе г. Потсдам соединились с войсками I Украинского фронта. Берлин был окружен и, попытки американцев и англичан первыми вступить в Берлин, были тщетны.
Находясь на одерском плацдарме, пришла весть о том, что погиб командир 3-ей батареи Саша Петров. Погиб по глупости, выпил лишнего и решил атаковать немцев, мстить за гибель Евгения Рябцева, и попал под минометный обстрел. А до этого говорил мне по телефону «Лешка, береги себя», а себя не уберег.
Хоронили его без меня, я был на плацдарме.
После Потсдама мы быстро продвигались к Эльбе. Немцы большими группами, в большинстве своем организованно начали сдаваться в плен. Хотя кое-какие еще отчаянно сопротивлялись.
Мы потихоньку сбивали немецкие самолеты, хотя их стало значительно меньше. Уже полностью в воздухе господствовала наша авиация.
Порой возникали комичные эпизоды. Как-то перед моей батареей была поставлена задача прикрывать наши войска на марше. Я расположил батарею вдоль дороги повзводно и курсировал между взводами, проверяя их на боеготовность.
В одном из взводов мне командир орудия сообщает: «Товарищ гвардии лейтенант, спросите у Агнабельджиева Дурды (таджик), как он ходил на свидание с немкой».
Он мне ничего не рассказал, а произошло следующее.
В этом взводе служили два молодых солдата, у которых еще не прорезался голос и он был очень похож на женский.
Так вот одного из них одели в женское платье, завели в рядом стоящий домик, положили на кровать и направили к нему Дурды. У входа он отстранил выходящего из дома большого роста шофера, застегивающего ширинку, и вошел в дом. Что было дальше, уже рассказывал, лежавший в то время молодой солдат, (фамилия его Савченко). Дурды стал обнимать мнимую немку, но когда добрался до ватных штанов, а он был в них, Савченко не выдержал щекотки и рассмеялся.
Вот такие шутки иногда сотворяли в свободное от «работы» время бойцы батареи.

В последние числа апреля (27-28 – точно не помню) подошли к Эльбе , быстро нас потом отвели недалеко, приказали зачехлить орудия.
И так для нас война кончилась. Гробовая, давящая на уши тишина. И вот рано утром второго мая в полк пришла радостная весть: Берлин полностью взят, немцы капитулировали. Без команды были расчехлены орудия. Стреляли из орудий, автоматов, карабинов. Такой плотность огня еще я до этого не видел.
За участие в берлинской операции многие батарейцы были награждены орденами и медалями.
Меня наградили орденом Боевого красного знамени. Эта награда считалась высшей боевой наградой.

Не обошлось и без лишней чарки спиртного. А дополнительно мы добывали спирт из используемого в это время горючего для автомашин. Немцы мешали спирт с бензином. Этому трофейному бензину находили свое применение - отстаивали, удаляли бензин, а употребляли спирт, разбавляя его водой. Не всегда он был хорошей очистки. Иногда кому-то вместо спирта доставался бензин. В таком случае ходила шутка: не кури, а то вспыхнешь.
В Германии я впервые увидел, как гонят самогон. Этим делом занимались задержавшиеся на неопределенный срок поляки. Надо сказать, что самого они выгоняли отменного качества, не такой, с каким приходилось сталкиваться на Украине (противный, гнали из свеклы).
Следует отметить, что спиртным я не злоупотреблял – больше того, пытался избегать застолий. И чем напряженней была боевая обстановка, тем меньше появлялось желание выпить фронтовые сто грамм.
А были такие, кто смаковал спиртное. Так под Сталинградом наблюдал картину: Генка Мартынов крышкой от котелка черпает из болотца воду, в которой плавала всякая живность, заливает туда положенные сто грамм, крошит хлеб и ложкой хлебает. Жуть! Но такие проявления на фронте были редкостью.
Хотя в поисках спиртного некоторые использовали желеобразное содержимое банок, предназначенное для подогрева пищи. Эту массу через марлю отжимали и получившуюся жидкость выпивали. Я пробовал. Противно до невероятности.
Пришлось пробовать и трофейный ром. Совершенно другая картина.
Далее мы были отведены в район недалеко от г. Ратенов , где был впоследствии построен целый военный городок 74 зенитной дивизии РГК.
Через некоторое время дивизия была расформирована. На базе моей батареи был создан 958 отдельный артиллеристский зенитный дивизион, командиром которой был назначен начальник разведки дивизии.
К этому времени пришел приказ о демобилизации солдат старшего возраста. Батарея значительно поредела. Демобилизовались и командиры взводов старший лейтенант Чарков и лейтенант Кузнецов. Остался младший лейтенант Яковенко.
Нашему дивизиону была поставлена задача расположиться недалеко от границы с американцами в районе г. Эйзенах .
В деревне Штрехда расположился наш дивизион. Солдаты расположились в гостином дворе деревни, а я с капитаном Руденко поселились у зажиточного бауэра . Я к этому времени был назначен нештатным военным комендантом района Штрехда.
Провинция Тюрингия , а мы находились в ней, была занята американскими войсками, но согласно Ялтинском соглашению , она отходила к нашей зоне и американцы вынуждены были покинуть ее, обещая немцам вернуться.
Население деревни встретило нас настороженно, но не враждебно, во всяком случае, внешне.
Я как военный комендант издаю приказ: «Сдать холодное и огнестрельное оружие». Установил и комендантский час (Зачем - и сейчас объяснить не могу). Немцы этот приказ выполнили пунктуально. Правда через несколько дней ко мне пришла делегация немцев с просьбой поменять время комендантского часа, он ограничивал проведение полевых работ. Эти час я установил по своему расписанию – время отбоя и подъема.
Комендантский час я отменил полностью, чем снискал уважение со стороны немцев.
Ко мне, как к коменданту, обращались жители с различным вопросами.
Приезжала и партийная делегация из Берлина с просьбой разрешить им проводить свою работу в районе.

Для исполнения обязанностей военного коменданта приходилось часто выезжать в различные населенные пункты. Для этого мной был приобретен у одного из жителей Эйзенаха мощный мотоцикл. Обошелся он мне в 1000 марок, но я не жалел. Он оказывал мне неоценимые услуги. К сожалению, перед самым отъездом из Германии домой его у меня украли. Искать было уже некогда.
Привез я дамский веломотоцикл, который мне достали в виде приза за хорошую стрельбу из пистолета «ТТ». Впоследствии на этом мотоцикле в г. Саратове во дворе дома, где жил отец, Григорий Григорьевич, к тому времени прокурор области (1946 год), учился ездить. Интересно было наблюдать: на дамском (без рамы) веломотоцикле водрузилась такая фигура!

Приходилось проводить и зачистку в деревнях района. Так как находились на границе с американцами, к которым пытались пройти оставшиеся в нашей зоне эсесовцы и всякая нечисть, то время от времени приходилось всех поголовно проверять.
Потом это все чертовски надоедало. И используя немецкую черту – исполнительность, приказывали тому или иному бургомистру предоставить списки нацистов, по этому списку собрать их в определенном месте, что точно исполняли, оттуда их увозили куда-то на проверку. Кого из них возвращали, об этом нам не было известно. Да это и не входило в наши обязанности.
Через несколько месяцев нас перевели в благоустроенный немецкий военный городок на окраине Эйзенаха и на этом мои комендантские обязанности закончились.
Казармы, гаражи, площадки для орудий и тд. Все было для нас и в идеальном состоянии.
Иногда вечерами вместе с капитаном Евгением Руденко, а жили мы с ним в одной квартире из 2-х комнат с кухней, но без ванной комнаты, посещали тихий ресторанчик в г. Эйзенахе, куда мы ездили на мотоцикле. Нас уже там приметили, и наше появление встречали музыкой песни «Волга, Волга, мать родная…». Правда эту песню они считали своей, может быть потому, что в состав СССР была АССР Немцев Поволжья, которую в 1941 году ликвидировали в одночасье, выслав всех немцев в «места не столь отдаленные».
Посещали мы и кинотеатры. Как порядочные, покупали билеты в порядке очереди. Вот там я впервые посмотрел фильм «Девушка моей мечты» с участием в главной роли Марики Рекк . Впоследствии ее, как триумфальный фильм в 1946-47 годах демонстрировали во всех кинотеатрах нашей страны.

Несмотря что я прошел всю войну, вроде должен был повзрослеть, а все-таки мальчишество оставалось. Так в Штерхде, у меня был личный портной, личный фотограф, из немцев, которые обшивали меня и фотографировали. Кителя, брюки, шинель я еще долго донашивал, уже, будучи студентом водного института. А шинель (бывшая генеральская) из кадрового сукна с атласной подкладкой, перекрашенная в черный цвет (форма студентов Горьковского института водного транспорта) сохранилась до сих пор.
Участвовали в праздновании золотой свадьбы у хозяйки дома, в Штрехде, где мы проживали довольно долгое время. Пригласили нас двоих с Евгением Руденко. Прислали за нами юбиляры свою дочь. Присутствовали на свадьбе самые близкие родные и мы.
Поразило то, что нас потчевали вином, которое было заложено в день свадьбы, т. е 50 лет тому назад. Прекрасное, тягучее вино, только после выпивки трудно встать на ноги – отказывают, а голова свежая.

Следует отметить, что немцы проявляли к нам предупредительность. И за все время пребывания в Германии, я не слышал о каких-либо конфликтных ситуациях.
Вот когда мы возвращались домой по территории Польши, наш эшелон несколько раз обстреливали.

В 1944 году, когда я проезжал через Москву в г. Чкалов в высшую Краснознаменную школу ПВО страны мне моя мама передала портсигар с двумя папиросами, который оставил мне Хабуш со словами: «Мы эти папиросы выкурим при встрече после войны». И это пожелание исполнилось. Когда Хабуш приехал ко мне в г. Эйзенах, мы это и сделали. Трудно в это поверить, но так было!

Офицеры жили в отдельных квартирах недалеко от расположения солдатских казарм.
Здесь меня и разыскал мой дядя Хабуш, который со своей частью находился в районе Дрездена.
Я отпросился у командира дивизии в отпуск на несколько дней, и мы с ним совершили путешествие по нескольким городам Германии: Вейсмар, Галле, Йена, Лейпциг и т.д. Останавливались в гостиницах, обедали в ресторанах. Вспоминали о родных, где воевали, как воевали. В память сфотографировались вместе и карточки направили родным.
Запомнилось посещение г. Лейпцига и памятник «Битва народов», воздвигнутый в честь победы союзных войск над Наполеоном в 1815 году. Это памятник высотой 95 метров (может быть, я и ошибаюсь в высоте) имеет форму колокола. Особенность его заключается в том, что произнесенный внутри звук держится 9-12 секунд и можно накладывать одну ноту на другую, что нам и продемонстрировал сопровождающий нас местный служитель.
И ват два раза в год на хорах, где размещается около 400 человек, проводятся песнопения. Представить себе сложно, какое это зрелище.

Вскоре в районе недалеко от г. Лейпцига передислоцировали и наш дивизион, оттуда в феврале 1946 года эшелоном мы и отбыли на Родину.
Прибыли мы в г. Артемовск на Украине, оттуда я вскоре отправился в отпуск, побывал в г. Кирове, где в это время вторым секретарем обкома работал Алексей Михайлович Саланов (отчим). Прибыл поздно вечером (точнее ночью) и как раз на его день рождения, оттуда посетил г. Казань – бабушку и тетю Соню, оттуда в г. Саратов к отцу. Он к этому времени был переведен из Сталинграда и был назначен прокурором Саратовской области.
По возвращению в Артемовск мне отдали приказ о расформировании нашего дивизиона.
Я съездил в г. Умань , сдал там на склад наши орудия, а по возвращению получил документы и направился в г. Киев в окружной комиссариат для дальнейшего прохождения воинской службы.
По пути в г. Киев я побывал еще раз в г. Кирове, где меня попросили зайти к видным медицинским светилам того времени супружеской чете Лурье. Знакомым мамы и Алексея Михайловича по г. Челябинску. Они семье Лурье помогали в эвакуации.
У Лурье я пробыл недолго. Они дали мне ряд советов, которые мне помогли демобилизоваться. Таким образом из Киева я уже ехал в г. Киров гражданским человеком. Окончательно им стал уже после посещения военкомата и получения военного билета, а затем и паспорта.

Подводя итоги: За участие в боях с немцами я был награжден медалью «за боевые заслуги», орденом «Красной звезды», орденом Боевого красного знамени, медалями «За оборону Сталинграда», «За взятие Берлина».

Когда, после войны, я вернулся домой, многие спрашивали «Что привез?», я отвечал, что целую голову на плечах. И, бог миловал, даже не был ранен. (Может быть сказался заговор с куском хлеба, который я откусил при уходе в армию и он ждал меня у бабушки в г. Казани)

Сохранились письма, которые я с фронта посылал маме. Она их берегла и потом их все мне передала. Некоторые из них говорят о наших боевых делах. Он конечно наивные. А иначе не могло быть. Ведь начинал я воевать, когда мне было 18 лет, а окончил в 22.
Вся юность и прошла в основном на фронте. Кстати ни разу серьезно не болел, разве что под Сталинградом – желтухой, да и то перенес на ногах.
Что бросалось в глаза, фактически не было больных и среди бойцов. Толи находились в постоянном нервном напряжении, толи закаляла обстановка – все время на свежем воздухе. Не было и эпидемий, хотя вши заедали основательно, и бороться с ними было очень трудно. И все же боролись, когда была нелетная погода, и не было в воздухе самолетов. Пропускали свою верхнюю одежду через так называемые «вошебойки». Это металлическая бочка, у которой вырезан бок, устанавливался на костер, в нее заливается вода, над ней вывешивается обмундирование, закрывается сверху крышкой и в таком виде происходит выпаривание всех насекомых и их личинок. Правда через некоторое время они снова появляются, и все повторяется заново.

В 1948 году, будучи студентом Горьковского института инженеров водного транспорта, я был приглашен в военкомат, где мне было предложено вернуться на военную службу, суля всякие блага, но я вежливо и твердо отказался. На этом у меня в основном и закончились связи с военными. Это если не считать уже значительно позднее тесная связь и взаимодействие с командованием Военно-морского флота СССР, уже будучи председателем Центрального комитета профсоюза рабочих судостроительной промышленности.
Да, еще мы, будучи студентами, проходили военно-морскую практику в г. Севастополе на судоремонтном заводе ВМФ. Там же мы загорали и купались в Северной бухте, подплывая к линкору «Новороссийск », который трагически был подорван (или подорвался) в 1952 году.
Еще я проходил двухмесячные сборы в Североморске на одном из островов дублером командира батареи, которая находилась на боевом дежурстве. Участвовал в боевых учебных стрельбах, вспоминая фронтовые дела.