Мой отец, Чернышов Иван Михайлович, родился 10 сентября 1925 года в селе Калманна, Калманнского района, Алтайского края. С Алтайского края и ушёл на фронт. Было ему тогда18 лет. Подготовку, перед непосредственной отправкой на фронт, прошёл в Гороховецких лагерях, получив звание сержанта, командира отделения.  

     Вернулся с фронта 19-ти летний солдат, Чернышов Иван Михайлович, с медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», с двумя орденами Славы… и с одной рукой, правой. Левая, по самое плечо, осталась на фронте, навсегда. Родная мать, увидев сына, как водится, в слёзы. «Да что же ты теперь будешь делать, да как же ты жить то будешь»? И тд. и тп. Материнская любовь иногда, бывает очень жестока, сама того не ведая. Но тут вступился отец солдата, Чернышов Михаил Андреевич. Тоже солдат, участник обеих войн с немцами, и участник гражданской. «Ну, Иван», сказал он, обняв сына, «тебе теперь одна дорога, учиться».

     Много лет спустя, когда мой отец стал главным экономистом, заместителем директора крупнейшего в Советском Союзе горнообогатительного комбината (ХГОК), был уже награждён за добросовестный труд орденом «Знак Почёта», что редко случалось с инженерно техническими работниками, он вспоминал эти «Ленинские» слова своего отца, как судьбоносные.    

     Мой отец был очень уравновешенным человеком. Я ни когда не видел, чтобы в нём как то проявился этот поствоенный синдром. О войне рассказывал легко, не прятал в себе воспоминания. Рассказывал искренне, с юмором, шутками. Чувствовалось, что в эти моменты он вновь возвращается к годам своей молодости, которая, хоть и прошла у него вот так вот, не спокойно, в окопах, в плащ-палатке, рядом со смертью, но всё - таки была его молодостью, той самой молодостью, которая считается лучшей порой жизни и даётся человеку один раз.

   Вспоминал отец, как однажды, когда он бежал в атаку, рядом с ним разорвался снаряд, и ему на спину, с большой высоты, упал громадный ком мёрзлого грунта. Так и пригвоздило к земле. Полное впечатление, что ударило крупным осколком. В голове одна мысль: «Ну всё, хребта больше нет. Вот и мой черёд». Потом, пошевелил одной рукой, другой, ногами. Вскочил. Ура!!! И вперед, пока ни кто не заметил, как он там «отлёживался».

       Рассказывал, как приходилось поднимать бойцов в атаку. Не часто, но приходилось. Он ведь был командиром отделения. За десятерых отвечал, а не только за себя. Какому ни будь, обезумевшему от ужаса, впившемуся в землю необстрелянному новичку, если он крупных размеров, приходилось просто бить по физиономии, пока он это не заметит, и не придёт немного в себя. Если же попадался «метр с шапкой», были и такие, то просто одной рукой схватив за ремень, ставил его на ноги, пинком пониже спины придавал направление в сторону противника, и напутствовал словами: «Вперёд! За Родину!!!».

    Что характерно, после боя, ни кто из них не обижался на такое обращение. Наоборот, даже благодарили, что уберёг от больших неприятностей. Все твёрдо знали, что лучше погибнуть как герой, чем быть расстрелянным как трус, да и вообще, перед товарищами им было неудобно за свою слабость.

   Вспоминал отец и о жизни в окопах. Как однажды, во время немецкой атаки, к ним в окоп упала граната. Бывший рядом боец, тут же схватил её, и бросил обратно. Дескать: «Заберите! Нам этого добра не надо!» Граната успела долететь до немцев, и взорвалась в воздухе, у них над головами.

      Рассказывал, как в перерывах между перестрелками солдаты начинали переругиваться с немцами. Какой нибудь общепризнанный ротный балагур кричал в сторону немцев что нибудь обидное, вроде: «Эй, Фрицы! Когда будете от нас домой драпать, штаны не потеряйте». После этого раздавался дружный хохот из наших окопов. В ответ, из немецких окопов, тут же звучала какая то насмешка на немецком, сопровождаемая гоготом фашистов. Наш « Василий Тёркин» не заставлял себя ждать с ответом. Вновь наш хохот, потом их. Так могло продолжаться часами, пока не начиналась новая перестрелка. Тогда уже становилось не до шуток.

   Орден Славы – это солдатский орден, который присваивается только за проявление личного мужества. Этим он отличается от других наград, которые могут быть получены за участие в общей успешной операции. Именно поэтому, полный кавалер орденов Славы 3х степеней, приравнивается в правах к званию Героя Советского Союза.

    Свою первую награду отец получил за ликвидацию немецкого пулемётчика. Их взводу надо было занять высоту, а там как раз окопался этот пулемётчик. Надо было, как то его ликвидировать. Взводный приказывает одному бойцу подобраться к огневой точке. Не удача. Боец погибает. Приказывает второму, и снова гибель.

      Затем выбор взводного останавливается на моём отце. «Чернышов, давай ты…». И началась у сержанта Чернышова, «игра» со смертью. «Игра» в которой, у смерти, уже было явное преимущество.

  Но отцу помогло то, что дома, подростком, он активно занимался охотой. У него выработались навыки, как скрытно подобраться к зверю. И в этом случае, как он рассказывал, он приметил почти не заметное, но всё - таки углубление, засохшее русло от вешних стоков воды. По нему и двинулся к своему «зверю», по пластунски. При этом, строго соблюдалось одно правило: пока пулемётчик ведёт огонь - можно двигаться. Огонь прекратился – необходимо замереть, по возможности не дышать. Именно в этот момент немец осматривает местность, ищет, где движение, чтобы направить туда огонь. В общем, приобретённые отцом в детстве, навыки охотника, спасли ему жизнь, и лишили жизни несчастного немца.

    Вот за то, что мой отец сумел занять эту безымянную, но так нужную нам высоту, он и получил свой первый орден Славы.

       Ловкого молодого парня, сержанта Чернышова, заметил командир батальонной разведки. Вызвав к себе, провёл с ним неформальную беседу о роли разведки в армии. Вскользь упомянув о престижности службы в разведке, основной упор сделал на бытовые преимущества: «Живём в блиндаже, а не в окопе, у нас много больше свободного времени, лучше с довольствием».

       Конечно, можно было просто оформить приказ и перевести сержанта к себе, не спрашивая его согласия, но командиру разведки было важно желание бойцов служить в его отряде. Он ведь набирал к себе не просто живую силу, а личностей, на каждого из которых всегда можно будет положиться. Поэтому, он выбирал каждого персонально, и с каждым персонально проводил предварительную беседу, задавая разные, иногда провокационные вопросы, хотел сам убедиться, что вот с этим человеком он «может пойти в разведку». Одним из наиболее важных вопросов, которые командир пытался выяснить в процессе беседы, это, как у бойца на счёт совести. Чтобы не получилось так, что и смелость есть и смекалка есть и физически боец развит замечательно, а  «шкура». Ну, и как с таким идти в разведку? Понятно, ни как.

         Помню, когда мне было лет пять, а отцу 31, у нас, на день победы, собрались друзья родителей, тоже фронтовики. Разговор у них зашёл о войне, о немцах, о разных забавных историях, о том, как случалось ходить к немцам «в гости» за линию фронта. Меня заинтересовало то, что мой отец, оказывается, бывал у немцев. Я подошёл, и спросил отца: «А ты, с немцами разговаривать умеешь?». «Конечно», ответил он. «Давай, я и тебя научу. Ты тоже будешь уметь. Когда приходишь на занятую немцами территорию, и встречаешь там какого ни будь немца, надо ему сказать: Хайль! Хенде хох! Гутен морген. Вот и весь разговор. Потом вставляешь ему кляп в рот, руки за спину, связываешь их там, и гонишь к своим. Запомнил? Не забудь, обязательно надо сказать ему Гутен морген». Все засмеялись, а я тогда, так и не понял, почему обязательно надо говорить этот Гутен морген. Понял я это уже потом, когда стал взрослым.

     Просто мы не должны были показаться невоспитанными людьми в глазах «цивилизованной» Европы, подарившей нам эту новую Европейскую ценность – фашизм.

     На самом деле, с походами за линию фронта всё было на много сложнее, чем в этой застольной шутке отца, и чем во многих фильмах о войне. В фильмах, в качестве языка, как правило, выбирается какой ни будь часовой. Наш разведчик, обычно, для этого подбирается актёр с максимально мужественной внешностью, «скручивает» часового и, вместе с товарищами, спокойно переправляет его через линию фронта.

    В реальности, исчезновение часового, который всё время на виду, было бы замечено уже за минуту, и уйти с ним не удалось бы. Кроме того, и «снять» то часового, скорее всего, не получилось бы, уже потому, что за большинством часовых в прифронтовой полосе, наблюдали из укрытия специальные немцы, которых наши разведчики называли «подчасками». Вот, как раз за ними, за этими «подчасками», и велась охота. Они были идеальными объектами для использования в качестве языков. То, что подчасок прятался в укрытии, гарантировало, что его исчезновение не обнаружат до прибытия смены, то есть в течение нескольких часов. А с этим уже можно работать, это уже приличный срок.

    Выходу на задание, предшествовала у разведчиков длительная подготовка. В течение недели – двух, за немецкой территорией, на которой предполагалось проведение операции, велось тщательное наблюдение. Разведчики, постоянно вели наблюдение в бинокль за территорией, фиксируя все подробности жизнедеятельности врага на этом участке. Выяснялось количество и местонахождение часовых и подчасков, расписание смены постов, не происходит ли изменение расписания, в зависимости от дня недели и так далее. Все обнаруженные подробности заносились в специальную тетрадь, которая, вместе с биноклем, под роспись, передавалась сменщику. И лишь после того, как распорядок жизни врага на интересующем разведчиков участке становился ясен, принималось решение, отправить группу на задание.

        В разведке, мой отец получил второй орден Славы. Буквально через месяц, после получения первого, в пехоте. Один из добытых им языков, на допросе, показал себя очень интересным собеседником, владеющим важной информацией. Наградили всю группу, а тот, кто непосредственно брал языка: скрытно подобрался к нему, и «скрутил», как тогда говорили, или «упаковал», как сказали бы сейчас, был награждён орденом Славы второй степени.

    Прошло уже 2 месяца пребывания моего отца на фронте. За это время он расстался со многими своими товарищами. Часть из них погибла, часть была отправлена в тыловые госпитали, в связи с тяжёлыми ранениями. Но, самому Ивану Михайловичу, вражеские пули и осколки по прежнему не доставляли особого беспокойства. Лишь изредка, какой ни будь осколок снаряда, или мины, на излёте, впивался в крепкое солдатское тело, не задевая кость. Чтобы избавиться, от подобной неприятности, приходилось пешком идти в медсанбат. Там фельдшер, без всякой анестезии, резким движением, выдёргивал зазубренный кусок металла из солдатского тела, заливал рану йодом, накладывал тампон и забинтовывал. Всё. На этом лечение заканчивалось. Солдат тем же путем возвращался назад и «становился в строй».

         Однако, есть такой раздел в математике, называется он «теория вероятностей» и занимается изучением закономерности случайных событий. Суть теории в том, что всякие случайности имеют свою закономерность. На первый взгляд, это что - то размытое, неопределённое, а на самом деле – штука очень жёсткая, неумолимая. Бойцы, на передовой, постигали эту неумолимость теории вероятностей очень быстро, хотя, большинство из этих молодых парней, даже и не слыхивало о такой теории вообще. Так вот, там где служил мой отец, закономерностью было то, что остаться в строю дольше 4-5 месяцев ни кому не удавалось. В течение этого времени, «дамоклов меч судьбы» или, по научному, «закон теории вероятностей», всё равно падал на бойца, и выводил его из строя. Относилась эта закономерность, и к периоду службы отца в пехоте, и к периоду его службы в разведке, где случалось, что целые группы не возвращались с задания. Такая жестокость, закономерности этой математической теории, объясняется тем, что служба Ивана Михайловича всё время шла на переднем крае фронта. Помните, как в этой фронтовой песне поётся:

…Кто был на фронте, на переднем крае,
Тот оправдает и поймёт бойца,
Который смерть и пули презирая...

   На свой последний бой мой отец ушёл добровольцем. Так уж получилось. Конечно, ни он, ни его товарищи не знали тогда, что это будет их последний бой. Шёл 45й год. Чувствовалось, что конец войны, где то рядом. Вот и весна, уже одержала окончательную победу над зимой. В природе шло бурное возрождение, царило пышное торжество жизни. Бойцам очень хотелось жить.

    И тут произошло это. К разведчикам, за помощью, обратилось командование танкистов. У них там сложилась безвыходная ситуация. Необходимо было вывести танковый взвод на заданную позицию, а пехоты для сопровождения нет. Отправлять танки через населённый пункт без сопровождения – верная гибель. Свободными оказались только разведчики. Использовать разведку для таких целей приказом было нельзя. Вот командование и обратилось к разведчикам с просьбой вызваться добровольцами, сопровождать танки в качестве десантников «на броне». Откровенно сообщили, что задание очень опасное, что отказ не будет расцениваться как трусость, и соответственно не будет иметь ни каких последствий. После этого попросили добровольцев сделать шаг вперёд. Как потом много раз рассказывал отец, вперёд шагнула вся разведка. Ни один не остался на месте.

   Вот так и ушёл сержант Иван Михайлович Чернышов со своими товарищами, на свой последний бой. Ушёл добровольцем.

    А впереди их ждала…засада.  Засада – вот какую форму принял на этот раз дамоклов меч судьбы, висящий над каждым бойцом на передовой, и упавший сразу на весь отряд. Фаустники (немцы, вооружённые «фаупатронами» - ручными противотанковыми гранатомётами) залпом подбили все 3 машины. Оставшиеся в живых десантники и горящие танкисты расстреливались шквальным огнём пулемётов, заранее размещённых на самых выгодных позициях вокруг места засады. Укрыться было негде. Отряд был «как на ладони». Воинское мастерство каждого бойца отряда в этой ситуации было бесполезно. Вскоре всё было кончено.

    Взрывом фаупатрона, попавшего в танк, моего отца оглушило и сбросило на землю. Множественные попадания осколков пришлись на верхнюю часть тела. В основном на руки. Кисть левой руки у него оказалась перебита полностью. Кроме того осколки изрешетили и правую руку, и грудь. Но, один осколок сослужил моему отцу очень добрую службу. Он рассёк мышцы на подбородке, и вызвал обильное кровотечение. В результате, вся голова у сержанта Чернышова превратилась в сплошную кровавую массу. Так, что внешне, он производил впечатление совершенно мёртвого человека. Минут через 15 после того, как прекратилась пулемётная стрельба, послышалась немецкая речь. Потом стали раздаваться одиночные выстрелы. Сохраняя полную неподвижность, мой отец, осторожно приоткрыв один глаз, увидел, что на месте гибели отряда прохаживается немецкий офицер с пистолетом, и убивает всех, в ком обнаруживает признаки жизни. Пришлось «сказаться» мёртвым и ждать наступления темноты.

      С наступлением темноты, отец «воскрес из мёртвых», скрытно покинул место расположения немцев, и ушёл к своим. Ушёл, после того, как много часов пролежал на поле боя, среди убитых товарищей, притворяясь трупом, при этом не только не издав ни одного стона, но ещё и сохраняя абсолютную неподвижность. И всё это с практически оторванной кистью левой руки, и множественными ранениями от осколков. Кисть держалась только на сухожилиях и коже. Вот она, воля к жизни. Истинная воля. Куда там, выдуманным на эту тему рассказам Джека Лондона.

       Много часов, проведённых отцом с тяжёлым ранением без оказания какой либо минимальной медицинской помощи, в условиях поля боя, не прошли без последствий. Началась гангрена. В госпитале, врачи пытались спасти хоть какую - то часть руки, и поэтому отрезали её по частям. Совсем, как в известной притче. Сначала они отрезали только кисть руки, потом по локоть, потом, уже по самое плечо, и всё равно гангрена не отступала, так, что врачам пришлось ещё срезать часть мышц на груди и спине. Но отец, ни когда не обвинял врачей в нерешительности. В глубине души, и это чувствовалось, он был даже признателен врачам, за попытку облегчить его судьбу. Попытка не удалась. Ну, что ж. Зато стало понятно, что спасти руку было невозможно в принципе.

      Свой первый день победы Иван Михайлович встретил в госпитале, без сознания. О том, что он теперь победитель, узнал только через несколько дней, в десятых числах мая…  

     Последние годы жизни мой отец тяжело болел. Сердце. Но, до 50го дня победы всё - таки дожил. Видимо, ему очень надо было дожить до этого дня. Умер Иван Михайлович Чернышов на следующий день, после 50й годовщины победы над Германией, 10 мая 1995 года. Было ему тогда 69 лет.

    Мой отец прожил достойную жизнь. Я им горжусь.