- Зоя Константиновна, вы попали на фронт добровольцем?

- Нет, что вы! Первый набор девушек в начале войны были добровольцы, второй - комсомольцы, а третий - в 1942 году - все девушки 1921, 1922, 1923 года рождения. То есть и я. Я родилась в 1921 году. Пришла с работы (работала тогда в рыбпроме бухгалтером), и мне вручили повестку: Это был очень страшный день. На следующий день, прямо из военкомата нас, 700 девушек, повезли на Бакарицу, где мы учились два месяца. 300 девушек учились на шоферов, остальные постигали азы других нужных фронту специальностей.

- Вы сами решили учиться на шофера?

- Нас назначили. Через два месяца нас расформировали по частям. Мне поручили маслозаправочную машину для аэродромов. Я была полная, здоровая, и мне дали трехтоннку.

- Девчонки плакали?

- Да, все ревели:

- Вам выдали специальную форму?

- Весь 42-й год мы проходили в мужском. Мне достались огромные ватные брюки 52- го размера, все замазанные мазутом. Такая же гимнастерка. Огромный тулуп. Большие кирзовые сапоги. Мы жили в клубе Бакарицы. Как потом оказалось, это было самое лучшее пристанище за всю войну. Через два месяца я попала в Обозерскую. У меня никого не было: мать умерла, когда мне было семь лет, отец - перед войной, а братья были на войне. Мне было страшно одиноко. Я написала письмо своим, чтобы прислали телеграмму или что-нибудь, чтобы я смогла хоть ненадолго попасть домой. И вдруг на самом деле приходит телеграмма: "Срочно приезжай домой. Умер брат". А я не знаю - верить или нет. Меня отпустили на три дня. Я жила в деревне Белая гора, ночь ехать от Обозерской. Я приезжаю, а у меня дома расквартированы военные. Полный дом народа. Даже лечь негде. Оказалось, тревога была ложная. Наверное, тому врачу, который ее заверял, пришлось отдать мешок картошки. Большая цена для голодного сорок второго.

- Как вы водили огромную грузовую машину всего после двух месяцев учебы?

- О, это целая история: Из Обозерской эшелоном нас отправили в Кандалакшу. Туда мы ехали месяц, так как вся дорога была заминирована. Особенно в Лоухах. А вот в Кандалакше нам сразу дали команду: везти боеприпасы на передовую! И мы поехали в автоколонне. Дорога - земляная, лес:

- И как ехали?

- А никак. Кладешь под колеса два бревна сколоченных и по ним едешь. Затем перетаскивали - и снова. Мы в этой огромной мужской одежде. Я ехала первой в автоколонне. У меня сидел пулеметчик. За мной - десять груженых машин. Мы едем несколько часов, а я простите, очень хочу писать. Больше не могу терпеть, у меня уже рези в животе, больно - до слез. А как я скажу, рядом со мной сидит мужчина, за мной колонна - ведь всем останавливаться надо. Это опасно. И я сдвинулась в уголок и в чем была, в том и стала писать. Затем у меня одежда смерзлась, мороз был сорок градусов. Я три дня с этим колом ходила. А мне еще команду дали стоять на посту, по приезде, после того, как машины разгрузили. Я еле простояла: мороз, ветер. Прихожу в землянку, а там девчонки сами нары делали из досок, все нары обвалились, и девки спят, кто на чем:

- Вы машину отремонтировать могли?

- Нет. Не научились: Однажды у меня заглохла машина. А со мной ехал начальник, по-моему, командир роты. Он пересел на другую машину и сказал: жди - вытащим тебя. Я ждала почти сутки. Одна, посреди дороги. Было холодно. Осень. Наконец, мимо проезжала еще одна машина из части. Цистерна с авиационным бензином. Шофером в ней был парень молодой. Он решил мне помочь. В Карелии большие горы. Он взял меня на буксир, но когда тащил меня в гору - трос оборвался. Боковых зеркал не было, он не увидел. Ему пришлось развернуться, и одно колесо у него оказалось над обрывом. Надо было машину заводить. Крутить ручку. Это было жуткое занятие - крутили до мозолей. И я не смогла завести. Он мне сказал: иди в машину, жми ручной тормоз, а я попробую сам. Я боюсь сесть в кабину - машина почти висит над пропастью. И завожу со ступени. И вдруг машина дернулась. Меня отбросило в сопку. Сколько я там пробыла без сознания, не знаю, но я видела, что его вместе с машиной перевернуло два раза. Они летели вниз. Видела, как он упал, но не могла пошевелиться. Видела, как хлещет бензин, как льется на него. И потеряла сознание. Меня привели в чувство люди, хотели увезти в госпиталь, но бросить машину - значит, расстрел. И я осталась. Лежала на капоте. А они пообещали вызвать помощь. Вдруг вижу - парень встает, хрипит, раздевает с себя всю одежду и, видимо, хочет заткнуть ею люк, из которого льется бензин. Он был весь им облит, а авиационный бензин обжигает тело. Ему больно, он снова падает. Затем приехала помощь, нас увезли в санчасть. Я после узнала, что у парня были тяжелые ожоги всего тела, сломаны обе ноги, что он два месяца пролежал в госпитале. Моя машина была сломана, другую не дали, и меня отправили за 12 километров от финской границы, на передовую. Восстанавливать аэродром. И мы жили несколько месяцев в лесу.

- Как вы соблюдали гигиену?

- А никакой гигиены не было! Девушкам выдавали восемь граммов ваты и десять граммов марли на месяц - это хорошо тем, у кого месячные были маленькие: Мылись снегом. Или топили снег на огне. Это передовая - никуда без винтовки не шагнешь, о какой уж гигиене говорить! Аэродром мы восстановили, у нас его приняли. Сразу в тот же день вечером прилетели самолеты, но финны их заметили и, несмотря на нашу маскировку, все три подожгли. После этого пожара аэродром признали непригодным. Мы вернулись в Кандалакшу. И третьего марта поехали в составе 100-й Львовской дивизии на Курскую битву, откуда и началось наступление наших. До этого каждый день ведь только и слышали: "Отступаем... Отступаем:" А мысль о наступлении, конечно, сильно прибавила сил. Липецкая область, Орловская, Курская, Белгородская, Воронежская - здесь мы все исходили ногами.

- Что лично у вас было в обязанностях?

- Охраняла склады с боеприпасами, пищей. Стояли ночью. Южная ночь темная. А нужно увидеть и за 20 метров спросить, кто идет. Так и таращили глаза. Свои говорили пароль, который менялся каждый день. Это было очень трудно - простоять. Но мы были молоды. Терпели. Три часа стоишь, три спишь. Мы подружились с девушкой из Сибири. Так она всегда перекрещивала мой противогаз, который мы клали под голову. Очень набожная была.

- На чем вы спали?

- На деревянных досках. Клали под голову противогаз. Спали в шинели. Ничем не укрывались. Это ведь землянка. Печка у нас была. Топили дровами. Это был самый холодный, голодный и злой год. Нас очень плохо кормили. Помню, привезли мороженую картошку, всю в земле. Ее и не отмыть. Кинули в котел. Каждому досталось по одной картофелине. Едим, а на зубах песок хрустит: Помню случай. Едем мы с однополчанином, голодные, мимо картофельного поля. А он мне говорит: "Зоя возьми ведро, накопай картошки". Я и накопала. Мы ее сварили прямо в этом ведре в печке землянки, затем топорищем растолкли, ведь был только очень маленький пузырек с маслом и немного соли, и ведро съели на двоих. Представляете? Несколько дней не ели ведь ничего.

- Что было самое страшное?

- Да все было страшно. Но больше всего нам досталось на Курской дуге. Нас без конца бомбили. Помню, как под Курском горел сахарный завод: нас несколько раз за ночь поднимали по тревоге или спрашивали номер винтовки, штыка: Тогда девчонки ночью и писались от страха, и по светлячкам стреляли, думая, что фрицы это. Я помню, что мы все время были страшно замерзшие, невыспавшиеся и голодные. Между Белгородом и Воронежем был аэродром. И меня научили быть стартером-финишером. Сажать и провожать самолеты. Нужно было пускать ракеты, разрешающие посадку, взлет. Я принимала по сто самолетов в день. Могли 12 садиться одновременно. И я все там прошла - мороз, холод, ведь было не уйти с полосы. И это очень трудно досталось мне. Летчики не слушают, садятся, невзирая на ракеты, а разобьется - идет ко мне с наганом. Хорошо, вышка была рядом. Летчикам ведь на передовой давали по 200 граммов, без них они не летали. Я ужасно мерзла. Вещей не было. Только в 44-м году нам дали женское: трусы, кальсоны, форму: А до этого носили все огромное:

- Курить не научились?

- Нет. Нам давали табак, но мы меняли его у мужчин на хлеб или сахар, а иногда и так отдавали.

- И ранены не были?

- Нет.

- Убивали?

- Нет. Помню, однажды сторожила на гауптвахте летчика. Не знаю уж, за что тот сидел. Его в столовую вести надо было. И он в туалет по-большому попросился. А я его под штыком веду. Мне так неловко, но ведь убежит. Он сел в кусты, а я его так под штыком и держала. Стыдно так было.

- Как вы представляли себе свою жизнь после войны?

- Я вообще не представляла ее себе. Мне казалось, что жизни после войны нет.

- Как она сложилась ваша жизнь после?

- Я вернулась на ту же работу, что и раньше. Мыкалась по квартирам. Не было денег, одежды. Я даже замуж в 1948 году выходила в кирзовых сапогах с фронта. Мы с мужем оба так регистрироваться пришли. Это было лучшее, что имелось. И шинель пришлось продать, так жили скудно. Первые 30 лет я боялась заикнуться, что была в армии. Девушек-фронтовичек долго презирали, ведь прийти с войны девушкой было очень трудно. Несмотря на то, что нас каждый месяц проверял врач. А мы ведь все это время были вместе с мужчинами. Жили с ними в одних землянках.

- Вас тоже домогались?

- И в мыслях такого не было. Нет. Однажды я вместе с военным встречала полк на аэродроме, он задерживался, так мы в пустом бараке спали на брезенте по разным углам. Честные были мужчины.

- А дети у вас есть?

- Нет. Мы ведь с войны все простывшие пришли, больные. Не получилось.

- Скажите, когда вы почувствовали, что ваш подвиг оценили по достоинству?

- Я не думала, что это будут так ценить. Но нас мало помнят. Первый раз День Победы я, не боясь злословия, отметила спустя 30 лет. Из армии мы пришли в никуда. Государство нам ничего не дало. Я всегда получала обычную маленькую зарплату. И только недавно стала получать хорошую пенсию - 5 тысяч рублей.

- Какой самый ценный подарок сделали вам за ваш подвиг?

- На 60-летие Курской битвы мне прислал письмо президент Путин. Я часто его перечитываю. Хотя оно очень короткое, оно всегда щемит мое сердце. Вот, прочтите сами: Нам тогда дали еще по 900 рублей. Самые большие подарки - это письма однополчан. Мы долго переписывались. Сейчас только почти не пишем: кто плохо видит, кто болеет, кого уже и нет. Ведь вся молодость ушла туда, в войну.