Наступил день 22 июня 1941 года. Воскресенье. Уже утром все стали шептаться о том, что началась война. Известие встретили плохо. Крики, слезы. Провожали своих мужей и сыновей во время мобилизации. Молодые ребята, 1920 или 1921 годов рождения, еще не успевшие закончить десятый класс, пошли добровольцами. Мы, пацаны, думали, как бы в рогатку закладывать взрывчатые пакеты, чтобы обстреливать врага. В составе одной из крымских стрелковых дивизий мои односельчане воевали под Перекопом. Примерно полсотни из них осталось лежать в перекопской земле. 

Мужчин в колхозных бригадах стало заметно меньше, а урожай надо собирать. На это дело определили детей и школьников. Мы находились в поле до самого позднего вечера, искали последние колоски, так как все отправлялось на фронт. Создали истребительный батальон, в него вошли Тимофеевы, Челядиновы и Макриди. Все охотники, пошли со своими ружьями. Тогда винтовок на всех не хватало. 

Ранней осенью 1941 года, дети еще ходили в школу, началась закладка продовольственных баз для партизан. Мы ничего не видели, все делалось ночью. В селе никто об этом не знал. Эти базы могли бы хорошо помочь ушедшим в лес, если бы не разграбили предатели из числа крымских татар. 

Немцы пришли к нам в начале ноября 1941 года. Мы тогда сидели в окрестных пещерах, особенно в Кизил-Кобе, куда все население села укрылось. Оттуда нам была хорошо видна дорога, шедшая от пещеры в трех километрах. Хорошо помню, как на моих глазах отступали советские войска и на дороге рвались снаряды. Когда обстрел закончился, мы вышли из пещер и пошли домой, причем не по кружным дорогам, а напрямик через места стоянок военных лагерей. По обочинам бродили брошенные лошади и повсюду валялись перевернутые и разбитые брички. Все такое дорогое для сельского хозяйства. И так много, и все брошено! 

А дальше произошло следующее: в огромных тополях высотой метров по 20 или даже 25 засела батарея. Артиллеристы открыли сильный огонь по врагу, появившемуся в селе Доброе (до 1945 года – Мамут-Султан). Мы видели, как снаряды рвались на дороге. Когда шли из пещер, то низко над нашими головами летали «Мессершмитты». Люди шли, а летчик низко спускается, прямо воздухом нас било в спины. 

Пришли в дома. Затем появились немцы. С ухмылками обходили брошенную советскую амуницию. Следом топали румыны. Те тут же начали грабить село. Брали все, что лежало без присмотра, и не было прибито гвоздями. Не оказалось ни одного человека, кто бы обрадовался появлению врага. 

Вскоре избрали старосту. Оккупационные власти требовали кого-то выбрать буквально под пистолетом, потому что никто не хотел идти на такую должность. В ответ на сопротивление пошли расстрелы. Люди страшно боялись, но местного подпольщика Анатолия не выдали. 

Он появился в Перевальном незадолго до появления немцев. Фамилию его не запомнил. 

В полицаи пошли только татары. Они жили по соседству с нами. Семьи Аппазовы и Фетта. Другие крымские татары, в том числе семья Кабак-Вели, не приняли новую власть. Вскоре пошли добровольческие татарские батальоны. Служившие в них солдаты как-то шли по дороге и играли на гитаре, жена Аппазова вышла к плетню и громко сказала: «Вот, мой сын доброволец, я хозяйка Крыма!» Ишь ты. А Кабак-Вели были настроены против. И с нами, пацанами, бегал татарчонок из этой семьи по имени Оби, которого прозвали «Обишка». Хороший и смелый парень. Он, завидя вооруженных немцами татар, закричал: «Эй, доброволка, на хлебушка, на хлебушка!» Тем самым показывал, что те за хлеб и еду к немцам служить пошли. Дразнился обидно. 

Полицаи вели себя по отношению к нам гордо. Ну что ты. Хозяева Крыма. Мусульманские комитеты вели активную антисоветскую пропаганду. Забегу вперед: когда я служил в 17-м партизанском отряде, один из председателей мусульманского комитета прислал к нам своего сына, чтобы тот разузнал месторасположения партизан. Но его сразу словили.

Начиная с 1941 года, в округе находились партизаны. Главная их база располагалась первое время на дедовом курене. Немцы и добровольцы с ними постоянно воевали. Лесным бойцам особенно тяжело пришлось зимой 1941/1942-х годов. Такой голод был, что ни соли, ничего не было. Они, бедные, даже мышей ели. В итоге партизан стало совсем мало, многие из-а постоянного голода и болезней не могли выходить на бои. Когда мы селом пришли в лес, от старого партизанского отряда осталось человек восемь или десять. Надо сказать, что румыны также участвовали в зачистках, но эти «товарищи» партизан боялись, как огня. Они зайдут в село Чайковское в сад, и сидят там всю ночь. В горы, тем более в лес, они ни за что не пойдут. Трусливые. Немцы вели себя совершенно по-другому. Смело выходили на яйлу, добирались до Джейлау. 

Теперь расскажу о том, как мы ушли в лес. Это произошло осенью 1943 года. Наше село спалили после того, как люди собрались в горы. Я ушел раньше многих, потому что мой дядька Алексей Челядинов, материн брат, еще летом подсказал, что надо идти в лес, иначе заберут в Германию. Он меня отправил в лесничество, якобы я буду учиться на «десятника». Лесничим был мужик, поляк по национальности. Фамилию его подзабыл. Его после партизаны расстреляли. Он как-то пошел выведать по заданию оккупантов, где наш отряд стоит. Я лично видел, как его расстреливали. В числе команды мой дядька находился. Помню слова, которыми сопровождался расстрел: «Предателю… за измену Родине…» Выстрелы, и тело упало в обрыв. 

Но надо говорить обо всем по порядку. Как я пришел в лесничество, нас, молодежь, стал учить лесник дядя Леша Литвиненко. Показывал, как прокладывать визир под рубку, и прочей лесной мудрости. Раньше не было специальных приборов, дальномеров, приходилось определять площадь с помощью треноги с висящей гирей. В общем, за день мы определяли площадь рубки на территории в пять-шесть гектар. Как научились, то могли свободно и по двадцать-тридцать гектар делать. 

С нами учился сын дяди Леши, всего было человек восемь пацанов. И как-то, уже осенью, Литвиненко нас собрал и тихо говорит: «Дети, идите на Курабцеву полян. Ждите там, вас придут и заберут». Прежде чем туда пойти, я ведь хорошо местность знал, пошел домой к матери, хотя по словам дяди Леши уже все ушли в лес. Никого в селе не застал. Пусто. Отправился на поляну. Там уже и мать, и дед, и все-все наши односельчане. С подводами, коровами. Двинулись дальше под руководством пришедших на поляну проводников. Целая колонна двигалась. Даже одна машина была, колхозная «полуторка» ГАЗ-АА. Ее водителем был Костя Жах, которого как хочешь называли. Он матросом служил. И он в кузове вез продукты и все, что ему сложили. Но машина не дошла до базы партизанского отряда, ее перекинули в овраг, потому что грузовик не мог пройти по лесным тропкам, там подъемы такие, что вокруг овраги и камни. А подводы прошли. На Буковом кордоне нас встретили старые партизаны. Всех зачислили в 17-й партизанский отряд, которым командовал лейтенант Октябрь Аскольдович Козин, ранее воевавший в легендарной 25-й Чапаевской стрелковой дивизии. Командир мне понравился: резкий и боевой парень. Комиссаров у нас несколько сменилось: Шпорт, также военный, попавший в плен под Перекопом, и бежавший в партизаны, затем был крымский татарин, и еще кто-то. Всего человек пять сменилось за мою бытность в лесах. Начальником штаба все время был Григоров. Отличный мужик. 

Мы, молодые ребята, сразу же приняли групповую присягу. После всех отправили в боевой отряд. Дядя Алексей возглавил первый взвод, в который вошли взрослые мужчины, «детей», как нас называли, туда не брали. Определили всю молодежь во второй взвод, которым командовали бойцы из первого взвода: дядя Леня Расторгуев и мужик из Заречного. Козин всех предупредил, что оружия мало, поэтому будем брать у убитых и пленных. У меня первое время был обрез, я с ним ходил, после заменил его на румынскую винтовку, взятую после боя у села Чавке (с 1948 года – Сорокино). 

Тот бой, первый в моей партизанской жизни, мне хорошо запомнился. Он прошел быстро: подошли ночью, взяли конюшню, постреляли и побили сонных вражеских солдат. Это оказались румыны. Они партизан сильно боялись. Кто куда разбегались. Многие из них тикали в сторону Заречного. К Ангаре боялись бежать, потому что там часто наши партизаны устраивали засады. Мы забрали коней и оружие, пошли обратно в лес. 

Затем участвовал в подрыве мостов. Разведчики у нас были исключительного мужества ребята. Молодые, но отличные вояки. Мы вышли на бой к селу Заречное, но высланные вперед разведчики вернулись к отряду и рассказали, что румыны подготовились к бою. Тогда Козин сделал так: так как разведка доложила о том, что враг находится в боевой готовности, то мы повернули от позиций врага и отправились рвать мосты и телефонные столбы. У румын посты находились в домике на речке Курлюк-Су и в районе Сосновки на несколько километров дозоры растягивались. Наши тихо подобрались к домику и первым делом кинули боевую гранату в трубу. Сначала одну бросили. Взрыв. Вторую. Снова взрыв. Этот пост повзрывали, двинулись к столбам и мостам. Последние стояли так: один через Курлюк-Су и два на второй речке. Мы эти мосты взорвали. Заблокировали проезд на Ялту и Алушту. 

Следующий бой произошел в Ангаре. Это был страшный бой. Там погиб мой дядька Алексей. Меня тогда контузило миной. Как он начался, командир второго взвода лежал на пригорке, а я с ним рядом как связной находился. Тут подбегает моя двоюродная сестра, у нее в винтовке патрон пошел на перекос. И она взводному докладывает, что оружие заело. Я рядом лежу. Командир приказывает мне: «Бери винтовку, ее отводи в тыл, и сам с ней от боя подальше, там сделаешь ей винтовку». Вместе с ней отползли от места перестрелки. Добрались до какой-то полянки у речки, на которой сидели две медсестры, также мои родички: Ольга Тимофеева и Саша с Барановки. Я сел на какую-то траву, они находились метрах в семи-восьми от меня. Внезапно налет. Тяжелая мина разрывается неподалеку. Меня подкинуло в воздух, и кинуло в воду. Налетел телом на камни и какие-то коряги. Дальше ничего не помню. Как меня нашлт и вынесли в тыл – ничего не сохранилось в голове. Уже опомнился тогда, когда увидел, что рядом со мной лежит тело убитого дядьки. Не могу говорить. Как жалко его. Был такой хороший человек. Бедовый. Я возле него ночь провел. Меня хотели оттянуть в сторону, но я не дался. Рядом с телом все время провел. Румыны продолжали обстрел из тяжелых минометов, которые стояли в Заречном и Добром. Вокруг валялись разбитые подводы. Бой оказался очень неудачным. Враги нас поджидали. Когда мы спускались с гор, коням всегда мотали на ноги тряпки, чтобы не было искр, которые иначе летели из-под копыт. Мы в этот раз шли через Чалбаш, с румынских позиций все было хорошо видно. Кто-то неправильно намотал коням на ноги тряпки, так что румыны разглядели искры. Перед боем высланная вперед разведка вернулась к отряду, и их командир предупредил, что нас ждут, нельзя идти. Все проснулись и в окопах сидят. Козин ни за что бы дальше не пошел, но он почему-то в тот раз остался в отряде, а комиссар Шпорт сделал наоборот. Очень хотел выслужиться перед начальством, и, несмотря на то, что разведчики его просили отвести отряд назад, он упрямо приказал идти вперед на вражеские позиции. В результате нарвался на пулеметы и минометы. Самого комиссара одним из первых ранило. Пуля прошла через рот и вышла возле уха.

13 апреля 1944 года мы пошли на Симферополь. Навстречу нам попались танки. Мы посчитали, что это немецкие. А это оказались советские танки. Встретились с ними со слезами радости на глазах. Танкисты пошли на Алушту, а мы двинулись в Симферополь. Партизан стали забирать на Севастополь. Хотел и я пойти в военкомат, но мать меня не пустила: «Ты не пойдешь!» Все равно пошел. Военком на меня посмотрел и говорит: «Знаешь, что. Ты сначала дома посиди и кашки с молочком покушай, а потом уж в армию приходи». Я был маленьким и худеньким после голодных партизанских будней. 

Ну что же делать. Поехал домой. Но куда домой? Дома нет, все спалено. Сначала побыли у дяди Мити в Пионерском. Потом перешли в Сорокино. В ноябре 1944 года меня призвали в армию. Сразу отправили на Украину, на пулеметы ДШК калибром 12,7 мм. Ровно десять дней продолжалась учеба. Сами понимаете, что ничему как надо не выучили. Я стал заряжающим, таскал коробки с патронными лентами. Попал в 10-й артиллерийский корпус прорыва РВГК. Служил в зенитном прикрытии корпуса, которое состояло из 85-мм зенитных орудий, дивизиона МЗА и наших ДШК. 

Попал на Вислу. Форсировал ее. Охраняли понтонную переправу. Первой пошла пехота. Немцы бомбили страшно. Там стоял 8-й зенитно-пулеметный батальон, нас на подмогу подтащили на рельсах. Переправа от нас располагалась метрах в семистах-восьмистах. Над ней постоянно кружили «Юнкерсы». Впереди лежали немецкие концлагеря. Когда мы перешли в наступление и освободили заключенных, то зрелище было страшным. Видел я и печи для сжигания человеческих тел. Дальше вышли на Легницу. Наш пулемет ДШК стрелял только по самолетам. Передвигались на машинах ГАЗ-АА «полуторка». В расчете служило три бойца: командир и два зенитчика, я заряжающий. Полных расчетов в пять бойцов никогда не было. 

Добрались до Одера. Марш оказался весьма протяженным. Из Гросс-Стрелиц на автомобилях двигались к Одеру. Встали с правой стороны реки. Офицеры сразу же пошли по домам, а мы так и остались на огневых точках. В ночь на 9 мая 1945 года пошел я ради интереса в близлежащий город. Хотел ветоши взять для чистки пулемета. Зашел в какой-то покинутый дом, увидел на окне занавески. Потянул за них, они в руки упали. Хорошая ткань. Поснимал все. Подошел к шифоньеру, стоявшему в углу, а там рядом к стене прислонено великолепное охотничье ружье фирмы «Зимсон». Я-то еще с берданкой в крымских лесах охотился. Взял ружье, набрал занавесок на ветошь и чемоданчик с пятью бритвами, в котором также в бархате были уложены чернильные пипеточные ручки. Красивые. Иду в часть, и, как назло, навстречу попадается комбат Кузнецов. Спрашивает: «Фролов, а я у тебя есть штатное оружие?» Отвечаю, что есть. Он накинулся, мол, зачем ружье несешь. Пытаюсь сказать, что его домой заберу. Но он слушать не стал, сам у меня его отнял. Так что остался я со штатным автоматом ППШ. Зато бритвы и ручки остались. Я ему не показал чемоданчик, иначе и это бы забрал. Пришел в расчет. И тут ночью дали салют по поводу того, что Германия капитулировала. Радовались победе сильно, стреляли из пулеметов, пистолетов и автоматов. После пулеметы смазали, и поставили на охранение. К нам прислали парикмахера, чтобы подстричь бойцов, ведь никто не стригся во время войны. Я пришел к нему на стрижку, а он контуженный. Увидел у меня ручки, попросил одну, за что пообещал сделать мне любую стрижку по желанию. Отдал ему. Таким вот образом вскоре почти все раздал, только одну себе оставил. Из трофеев у меня еще была финка, с красивой ручкой.