Небольшая деревушка на севере Карелии – Ноттоварака. Стоит на крутой возвышенности. В окружении глухой стены лесов карельской тайги. В километре от деревни приплёскивает к берегу свои волны озеро Шуезеро – источник свежей рыбы и пропитания местных жителей, место для купания деревенских ребятишек. Тёплых дней у карельского лета немного, поэтому на озере редко бывает многолюдно. Лесная просёлочная дорога, ведущая к районному центру, проходит неподалёку от одноэтажного здания начальной школы, стены которой когда-то выкрашены в коричневый цвет. Летом здание стоит одиноко посреди леса, и только скульптура юного горниста, установленная на постаменте у крыльца, предполагает наличие в нём какой-то жизни. Дети с близлежащих деревушек учатся здесь до четвёртого класса. Их в карельских семьях рождается много, и школа востребована жизнью для приобщения детворы к источнику знаний. Получив начальное образование, подросшие ребята продолжают своё обучение в семилетней школе-интернате в районном центре. Осенью и весной приходится жить в интернате постоянно, а зимой, когда озеро сковывает ледяным панцирем и покрывает плотной снежной позёмкой, можно пересекать его на лыжах и проводить какое-то время в кругу семьи. От школы начинается спуск к болоту, через которое проложена узкая гать для машин и людей. За этим участком дороги следят недостаточно исправно, место зыбкое, неуютное, опасное. От болота дорога берёт резко наверх, где, собственно, начинается сама деревня. С левой стороны от дороги, в самом начале поселения, раскинулось деревенское кладбище. Судя по могучим деревьям, растущим у могил, история деревни имеет глубокое прошлое. Посередине кладбища стоит покосившаяся часовенка, вросшая основанием в землю. Деревенские жители чтят семейные и христианские традиции, аккуратно и без принуждения ухаживают за последним пристанищем своих предков. Пробегающие мимо каждый учебный день школьники смотрят на него, как на лубочную картинку, не боясь суеверий и чертовщины. Дома в деревне добротные, двухэтажные, с сеновалом на втором этаже и помещениями для животных внизу. Дом семьи Григория Евлампиевича Геккина - в центре, определённо строился давно и одним из первых. Глава семьи, высокий, слегка сутулый от непрерывной тяжёлой работы, с сильными крепкими руками, мастеровой плотник – самоучка. Из-под картуза, надетого на макушку головы, виден чуб волос, лицо в щетине с отросшей бородой. Смеётся неслышно и редко, говорит мало. Холщовая рубаха серого цвета в полоску не заправлена в порты, а подпоясана перекрученным кушаком. Бельё часто стираное, поношенное. Жена, Матрёна Сергеевна, физически крепко сложенная, одетая, как всегда, в исподнюю рубаху, поверх – сарафан и подпоясанная цветастым передником. Круглолицая, разговорчивая, по сравнению с мужем, с аппетитными мягкими губами, с волосами, заплетенными в косичку с узкой белой атласной ленточкой и уложенными на голове под ситцевый платок. Матрёна ждёт рождения очередного ребёнка. Похудевшая от забот, с бледным лицом, но крепкая и подвижная. Долгая зима и растущее дитя истощили женский организм. Григорий, по привычке, поднялся в четыре утра. Поставил в сенях самовар на углях. Прошёл на сеновал, сбросил пару охапок сена на нижний этаж. Спустился вниз по крутой лестнице в хлев. У домашних животных своя недолгая подневольная жизнь. Но животные об этом не знают и не думают. Их желаниями управляют инстинкты, а недолгой судьбой – обстоятельства жизни. И теперь они уставились на своего кормильца в ожидании сена и вкусного пойла с хлебными корками, остатками варёной картошки и ещё чем-то вкусным. Григорий потрепал за шею корову - кормилица. Для семьи в задней горнице, где спят старшие дети, всегда стоит резерв молока и сметаны в кринках, сбитого масла, самодельного творога. А в деревенской печи каждый день – топлёное молоко, на столе шаньги с толчёной картошкой и пшеном. Матрёна поднимается с тёплой кровати следом за мужем. Нужно успеть растопить русскую печь, накормить хозяина дома и семьи завтраком, сварить еды и испечь свежего хлеба. Детей в карельских семьях рождалось много. Григорий и Матрёна сами из многодетных семей, где было по двенадцать - тринадцать детей. И свою семью тоже не планировали. Сколько бог даст. А бог давал и успевал забирать тех, кому не начертана была красная дорожка судьбы. Дети в семье погодки, долгожданные. Первых трёх детей бог забрал по одному после рождения, четвёртый, Иван, 1912 года, выжил, потом родился Григорий, названный в честь отца, и тоже остался жить. Следующих детишек-близнецов не смогли уберечь на этом свете. Ребятишки оказались слабыми, заморенными. Даже материнское молоко, которого у Матрёны всегда было много, не могли толком сосать. Старшие братья, Иван и Григорий, приставлены были днём следить за младенцами. А гулять - ой как хотелось. Вскоре один из младенцев умер. И Григория, младшего, освободили от тяжёлой обязанности. Старшему, Ивану, ничего не оставалось делать, как сидеть со вторым младенцем. А у того тоже не задалась жизнь. Видно, брат - близнец с собой позвал. Иван, увидев, что брат не дышит, побежал к матери, трусившей сено на поле за домом с криком: «Матушка, Петька тоже умер!» В его голосе слышались нотки горечи от случившегося, а более всего – радости: наконец – то отпала необходимость быть нянькой. Дети жестоки в своём незнании, а природа не терпит слабого. «На всё воля божья», - вздыхая, думала Матрёна. И родила через год девочку Клавдию. Девочка оказалась вся в мать, крепкая. Следующий ребёнок опять был положен на смертную доску, откуда тельце переложили в небольшой гробик, изготовленный руками отца. В 1922 году родился Андрей, крупный, спокойный малыш. Заканчивался апрель 1924 года. Ожидали появления одиннадцатого ребёнка. На чудо не рассчитывали: мог умереть, а мог остаться жить. У матери на этот счёт не было никакого решения. Бог - дал, бог- взял. Успеть бы за теми, кто живёт, обеспечить уход и надзор. В конце апреля родился Василий. В сельском совете, куда в праздничный день отец пришёл регистрировать ребёнка, дату рождения поставили 1 мая, чем определённо внесли коррективы в астрологическую судьбу малыша. - Пусть в жизни всегда будет первым, не против? - предложил председатель сельсовета. - Да что мне решать, как уж есть, - согласился Григорий. Весна выдалась затяжная, с холодными утренниками. Дети сидели в доме, забирались на тёплую печь или играли на сеновале. Маленький Вася тихо сопел в люльке. Просил грудь, проголодавшись. Наевшись материнского молока, смотрел вокруг, помаргивая глазами с белесыми ресницами. В один из холодных дней Матрёна выскочила на босу ногу на сеновал до ветру. Справила нужду, приподняв юбки и даже не приседая. Нижнее бельё деревенские женщины не носили, всё было просто. И простудилась. К вечеру зазнобило всё тело, задёргало груди, заломило спину - слегла. Младенца кормить подносил к ней старший сын Иван. Насосавшись горячего молока, ребёнок замирал и тоже впадал в сон, чувствуя тревогу и болезнь матери. Иван укутывал малыша в сухое тряпьё, да всё же не усмотрел брата. В мокрой постельке простудился Васенька, стал беспокойным, часто плакал. Матрёне тем временем стало легче - помогли народные снадобья: топлёное коровье масло на грудь, малиновое варенье с тёплым молоком. Стала на третий день вставать. Некогда было лежать: ждали дети, муж, животина. Васильку становилось всё хуже. Уже и кричать перестал, впал в забытьё. Не надеясь на чью – то помощь, приготовилась Матрёна к худшему. Детям было всё равно, чужой беды ещё не понимали. Взял отец Василия в пелёнках, отнёс на смертную доску на сеновал. Укутал поплотнее, чтобы, не меняя белья, положить в гроб. Лежит Василий маленьким кулёчком. Снизу, из хлева, идёт лёгкое тепло от сложенного в углу навоза, слышно, как жуёт жвачку корова. Овцы, сбившись вместе, тихо блеют. Чувствую животные беду людскую. - Проснись, человеческое дитя, не время умирать! Тебе отмеряна жизнь длинная. Возьми нашу силу! Открыл глазки Вася, испугался непонятных вздохов коровы и блеяния овец, закричал, что есть силы. Натянул живот, задёргал руками, тепло стало между ног от горячей струйки. И есть захотелось. Не поверила Матрёна, что ребёнок очнулся. Подбежала на крик, взяла ребёнка на руки, отнесла в горницу, приложила к груди. - Живи,сынок! Так и выздоровели оба с божьей помощью. Через полтора года народился ещё один ребёнок в семье, да видно судьбы не было ему дано. На том остановилось пополнение семьи Григория и Матрёны. Григорий, отец, деревенский плотник, умел многое. Трудился от зари до зари, до потных ладоней и дрожащих от усталости ног. В деревне, где, как по всей огромной стране, был создан колхоз, работающим приходилось выполнять различную повседневную работу. Григорий строил и чинил летние телеги, сани для зимних дорог, конопатил стены колхозного коровника, крыл крыши деревенских домов, строил бани. В летнюю страду, когда не хватало рабочих рук и времени, вместе со всеми косил траву, заготавливал стога сена, утрамбовывал ямы с силосом для прокорма животных в долгую северную зиму. В свободные осенние дни жители деревни уходили в лес, на болота, для сбора ягод. На болотах врывали в землю деревянные бочки, обтянутые железным обручем, и наполняли их клюквой и брусникой. В течение долгой зимы это был основной источник витаминов для людей. Рядом с домом Григорий выкопал погреб. О его наличии можно было узнать по насыпному холму и массивной крышке из досок на яме. В погребе хранились зимние запасы с огорода: картофеля, свёклы, моркови, репы, редьки, а также кадушки с квашеной капустой, лесными ягодами брусники и клюквы. Приличный запас овощей и ягод для большой семьи. Время летело незаметно. Стали подрастать дети. Старшие мальчики, помощники отца, не отставали от него в домашнем труде. Не ласкал детей Григорий, но поучал: «Живите мирно, не обижайтя друг дружку, бог способит вам». Младший Василий, подвижный, шустрый, спортивный, тянулся к учению. После седьмого класса районной школы, в 14 лет, пошёл работать счетоводом. Навыков отцовского труда деревенской жизни не ухватил. Мог, как многие в деревне, косить траву, заготавливать дрова, ловить рыбу, но не строить, чинить, ремонтировать. Хорошо поставленный голос, повседневная работа с людьми стали хорошим ресурсом для карьеры молодого деревенского парня. На красивого белокурого Василия стали заглядываться местные красавицы. Но он не торопился заводить любовные романы. Ему нравился тип женщины - актрисы Марлен Дитрих: с огромными глазами, большой выразительной улыбкой, худощавой. Такой зазнобы в деревне не было. Деревенские девушки, в основном, невысокого роста, с крутыми бёдрами, широкоскулые, с крепкими женскими руками, не встраивались в его планы. И Марлен Дитрих не мог тогда ещё знать деревенский парень, но во сне часто видел он образ красивой женщины с обворожительной улыбкой, открывающей ряд ослепительно белых зубов. Улыбка манила и волновала душу юноши, недоступный, незнакомый образ завораживал. Василий уходил в поле за деревню, находил стог сена, ложился в сухое, тёплое местечко. Вечерняя прохлада, дурманящие запахи травы обволакивали сознание, приглушали непонятную тоску и успокаивали порочные желания. Жизнь в деревне текла в размеренном ритме. В домах появилось электричество. На краю деревни установили динамо – машину, и колхозный электрик исправно запускал её в шесть утра и отключал в полночь, предварительно моргнув светом три раза. Оживилась жизнь колхозного клуба. Раз в неделю в деревню приезжала кинопередвижка, и демонстрировались первые советские фильмы. На стене висело большое белое полотно, в зале стояли скамейки и стулья. Забросив уличные дела и игры, деревенская ребятня устраивалась прямо перед экраном, на полу. Заворожённо, задрав головы кверху, внимательно следили за разворачивающимися перед ними действиями и поступками героев. Взрослых было немного, в основном, народ постарше. Рабочий люд после напряжённого трудового дня не поспевал на просмотры. Периодически аппарат останавливался - киномеханик перезаряжал очередную бобину. Закончив, включал монитор, и под тарахтенье перфорационной ленты продолжалось артистическое действо и приобщение народа к культурной жизни. Наступило 1 мая 1941 года. Страна продолжала строить новое общество, народный энтузиазм вдохновлял молодых и старых. Состоялся парад на Красной площади как очередной гимн торжества советских людей и призыв к новым трудовым свершениям. Семья Григория и Матрёны окрепла, повзрослевшие сыновья трудились в колхозе. Дочь Клавдия поступила на курсы бухгалтерского учёта в городе Беломорске. Василию исполнилось семнадцать лет. Время новых надежд, заветных желаний, чистой любви. В душе - юношеский огонь и огромное стремление быть лучшим среди других. Первым в танце - Василий хорошо танцевал, самым быстрым на лыжах, чему способствовали ежедневные переходы зимой по озеру в близлежащую школу – семилетку, лучшим на производстве. Матрёна радовалась, глядя на детей, теша себя надеждой на их лучшую жизнь. Война вошла твёрдым шагом в судьбу каждого и установила свои правила на долгие четыре года. В сельском совете сидело человек сорок молодых парней. У стола, в центре большой комнаты, говорил приехавший с района военком: «В связи со сложившейся обстановкой, неожиданным нападением фашисткой Германии, сдвинуты границы государства. Продолжается варварский захват советских территорий. Гибнет мирное население. Необходима экстренная помощь в человеческих ресурсах для отражения натиска врага. Кто желает быть добровольцем?» Василий и в детстве не играл в войнушку. Стрелять и убивать никогда не приходило в голову. Перекидываясь снежками зимой, прицеливался, чтобы попасть в грудь, спину или чью – то голову в тёплой мохнатой шапке. Обязательно попасть, но не убить. Лишить человека жизни просто так, ни за что. Мысли, как кирпичики, перекладывались в голове: «Но в любом бою всегда побеждает сильнейший и лучший. А у нас такая огромная страна и люди, крепкие своей верой». И решение было принято. После недолгого собрания вызвалось двое добровольцев, в том числе, семнадцатилетний Василий. Услышав новость от младшего сына, Матрёна, сидя на деревянном табурете, застыла в немом отчаянии. Отец, положив конец бороды меж зубов, прикусил, что больно стало зубам. Трём старшим сыновьям, Ивану, Григорию и Андрею, призывные повестки уже пришли. Четвёртый сам, добровольцем, уходит из семьи. - Ой, беда, беда! Что же делается?! – запричитала мать. Ты зачем же это, не надо было! -Успокойтесь, мамаша! Нас вон сколько, неужто не одолеем вражину – отвечал сын, мысленно любуясь своим отважным видом. И уверенно подтвердил: «Одолеем и настучим по рогам, как колхозному Рою». Рой – бык в племенном стаде деревенских коров. Выходил из коровника медленно, опустив низко бодлатую голову с крутыми рогами. Занимал боевую позицию и начинал бить землю передним правым копытом, глухо мыча, сопя и брызгая слюной с соплями. Вид устрашающий. Душа уходила в пятки у того, кто первый раз видел это вживую. Подружки – коровы в это время мирно пережёвывали жвачки с травой, не обращая внимания на крутого самца. Следом из ворот коровника выходил колхозный пастух - щуплый, тщедушный мужичок с хлыстом в руках. Первый щелчок приводил в чувство всё стадо и, в первую очередь, самоуверенного быка. Подчиняясь сильному, тому, у кого в руках был кнут, а значит, и власть, стадо неспешно уходило в лес по загону – коридору из изгородей жердей, построенному вдоль деревни, чтобы животные не вытаптывали посадки рядом с жилыми домами и не болтались, где попало. Всех молодых мужчин забрали на войну. Колхоз опустел, остались старики и женщины с малыми ребятами на руках. Григория, ещё не старого мужчину как многодетного отца на войну не призвали. Назначили руководить колхозом, вернее, его остатками в части деревенских работников. Старшего сына Ивана военкомат вернул домой - не забирать же всех кормильцев из семьи. За прошедшее лето призывники прошли успешно курс молодого бойца и уже успели поучаствовать в прифронтовых боях. Начиналась финская оккупация карельских территорий. С началом зимы финны, одетые в тёплое обмундирование, маневренные, мобильные, с упорством завоёвывали новые районы. Сидя в холодном окопе осенью 1941 года, пользуясь кратковременным затишьем, сын Андрей писал письмо в родную деревню. - Здравствуйте, дорогие матушка Матрёна Сергеевна и папаша Григорий Евлампиевич! Далее перечислялась вся родня, далёкая и близкая, соседи, знакомые. Всем посылал большой привет девятнадцатилетний парень. О боевых действиях ничего не рассказывал, но писал, что очень холодно. В конце письма сообщил просьбу: «Пришлите, мамаша, мне тёплые шерстяные носки». И стал прощаться, перечисляя вновь родных и близких и ещё полдеревни знакомых. Прощался навсегда, не зная, не ведая об этом. Осенью 1941 года в боях за карельскую землю пропал без вести, оставив на память о себе фотографию по пояс скуластого юноши с печальными серыми глазами, в военной форме, в зимней шапке – ушанке. Василия, хорошо передвигавшегося на лыжах, взяли в разведроту. Для успеха операций нужно было опережать знания противника о военных действиях на шаг, на полшага. Разведчики вели ночной образ жизни. Одетые в белые маскировочные халаты, передвигались неслышно в глухой чаще леса, переходя овраги, замёрзшие болотца. В очередной рейд за «языком» вышла группа из трёх человек вместе с Василием. Чтобы добраться до противника, требовалось перейти расстояние не менее километра по замёрзшей реке. Ночь выдалась ясная, морозная. Месяц с любопытством наблюдал за передвигающейся группой, вычерчивая лунные дорожки перед бегущими на лыжах людьми. И противник в эту ночь тоже не спал. Пройдя половину запланированного пути, услышали разведчики шум с противоположного берега, где расположились финны. И выстрелы, точечные, а затем -сплошной треск из большого количества ружей. - Поворачивай! – скомандовал старший группы. Нужно было уходить, уносить ноги. Добравшись до своего берега, хотели отдохнуть. Но, оглянувшись назад, увидели, что за ними устроили погоню. Сплошная стрельба прекратилась, так как финны боялись задеть своих. До передовых позиций было ещё километра три. И вот в этой игре в догонялки понял Василий весь ужас вдруг случившегося. Что могут убить верным выстрелом в спину или забрать в плен, или…, или… Лихорадочно работал мозг: «Быстрей, быстрей! Маневрируй». Маскхалат цеплялся за кусты, лыжи проваливались в глубокий снег. Уходить, отрываться от врага было непросто. Финны, дойдя до глухой стены леса, остановились, не рискуя идти дальше. Пригнувшись к стволу винтовки, один из них выстрелил в удаляющуюся фигуру. В этот момент Василий остановился перевести дух, повернулся вполоборота, чтобы оценить обстановку. Прицельная пуля прилетела неслышно, прошила брюшину живота. От внезапной боли, ещё более от страха смерти, ноги подкосились, и упал боец лицом в снег, потеряв сознание. Остановились товарищи, понимая, что преследование закончилось. Попеременно, на своих плечах, принесли раненого в расположение части. В медсанчасти Василий пролежал две недели. Его прооперировали, удалили часть повреждённых кишок. И отправили на побывку на две недели домой, в деревню. Похудевший, ослабевший от кровопотери, стоял молодой солдат на перроне вокзала. Ехать надо было на север, билетов и поездов тоже не было. Рядом ожидал отправления товарный поезд, вагоны которого были нагружены углём. Забравшись на кучу антрацита, Василий сделал сапёрной лопаткой углубление, улёгся в него и укрылся шинелью. Комфортно и без притязаний. Ехать нужно было более полусуток. Голодный, ослабевший, в полузабытьи, доехал до города Беломорска, а оттуда нужно было ещё 35-40 км, чтобы добраться до отчего дома. Выйдя на перрон вокзала, Василий испугал своим видом проходивших мимо женщин. Весь в чёрном угле, чумазый и грязный. Женщины, дал им бог здоровья или счастья, не знаю, пусть дети и внуки их будут здоровы, отвели солдата к себе домой, почистили одежду, дали умыться, накормили. С соседнего коммутатора позвонили в деревню, сообщили радостную весть, что сын возвращается с фронта домой на побывку. Через час из деревни пришла машина. В ней сидел старший сын Иван с другом. Увидев исхудавшее, осунувшееся лицо младшего брата, сердце Ивана захолонуло, но не подал виду, радостно обнял, прижал к своей груди. - Давай, брат, за встречу,- на столе появилась бутылка водки. Женщины подали закуску. Василий ни разу в жизни ещё не пил спиртное. Что предлагали на фронте перед боевыми действиями, отдавал тем, кто не отказывался от дополнительной порции. А тут – целых полстакана! Не смог отказать родному брату и себе выпить за счастье встречи. И – отключился в тот же момент. Приехали домой через два часа уже не торопясь. Подошла Матрёна к машине, где же сын? Открыл глаза Василий, увидел родное лицо матери: «Матушка…!» Слёзы встречи переливались с одного лица на другое. - Васенька, родной, - сердце матери дрожало в груди, - Васенька…,- родители уже получили повестку о гибели Андрея. И ужас от смерти взрослого ребёнка ещё не давал покоя и бередил душу воспоминаниями о сыне. В родном доме осталось всё по-прежнему. Мерно стучали ходики, опустив руки – плети с двумя подвязанными грузиками, законопаченные на зиму окна, лампочка, одиноко висящая под потолком, фотографии на стене в общей раме. У каждой вещи своё предназначение. Детали интерьера, знакомые с детства, стали настолько дорогими и желанными - хотелось осмотреть всё в доме, обнять, поцеловать, дотронуться. После долгой отлучки ощутил Василий, насколько дорога для человека любая деталь его мирной жизни. Именно отлучки, а не разлуки. Его насильно отлучили от прошлой жизни, а сегодня пришла пора понять, как это жестоко и несправедливо. Самое тёплое место зимой в деревенском доме – лежанка у печки. Их было две в избе. А самое жаркое – на самой печи. Сверху на камень укладывали самотканые коврики и даже шкуру убитого медведя. И там был рай. В день приезда для сына была натоплена баня по - чёрному. Про неё - отдельное слово. У входа в банное помещение из камней сделан очаг, на котором греется огромный котёл с водой. Рядом, для отчаянных любителей попариться, сооружены три полки. Напротив стоит скамейка с тазиками для помывки, освещаемая светом из единственного маленького оконца в стене. Во время, когда топится баня, дым из очага застилает всё помещение и постепенно уходит в небольшое отверстие в углу под потолком. Стены бани, соответственно, закопчены, но место помывки: банные полки, пол – всегда намыты. Деревенские женщины рожать уходили в тёплую баню. Если роды проходили благополучно, роженице помогали обмыться и обтереть ребёнка. А баня продолжала служить людям, быть главным критерием здорового образа жизни: и повитухой, и врачом, и купальницей. Василий находился на побывке уже больше недели. Спал на тёплой печи, накормленный самыми вкусными матушкиными калитками с толчёной картошкой, напоенный топлёным молочком с вкуснейшей плёночкой, запёкшейся сверху. Шрам на животе затянулся и не беспокоил. Тревожило одно: надо возвращаться обратно. В войну, в кошмар и ужас, отчаяние и несправедливость, в беду и безысходность. Добровольно. В семнадцать лет. - Матушка, - Василий окликнул суетящуюся по хозяйству Матрёну. – Я не пойду больше на войну. Мать подошла к печи, посмотрела в детские глаза своего сына. Она сама была ещё молодой женщиной и иногда играла в своём укромном уголке, за печкой, тряпичной куклой. Усаживала её в коробочку, где лежали разные ситцевые тряпочки, разговаривала с ней по душам. Крестьянские женщины редко заходили в гости друг к другу, вечно занятые хозяйством по дому и детьми. И наговориться душевно удавалось нечасто. И нагуляться в молодости не успевали, так как рано выходили замуж. И быстро взрослели, втянутые в круговорот семейной жизни. Матрёна знала, что такое воинская повинность и ответственность солдатского долга. И отпускать ребёнка на войну совсем не хотелось. - Нельзя, Васенька, родной, ты уже солдат. А солдатами не рождаются, ими становятся. И ты - настоящий солдат своей страны. Помнишь свои слова: «Вернёмся с победой, настучим врагу по рогам». Кто нас защитит, стариков и малых детей, немощных и больных, свою страну, родную сторонушку, землю и кров. Иди и служи честно, сынок. Посмотрел Василий в родные глаза матери. Увидел в них скорбь и отчаяние, мольбу и слёзы. И веру в себя и в Победу. - Хорошо, матушка, не говори никому о нашем разговоре. Через много послевоенных лет расскажет Василий об этом эпизоде своей жизни подросшей младшей дочери. Часто, сидя за столом в кругу самых близких людей, рассказывал он о своём детстве, фронтовом братстве, листая альбом с фотографиями друзей по службе. На очередной странице альбома с незнакомой фотографии смотрел солдат в зимней шапке – ушанке. Скуластый юноша с умными печальными глазами. И живым выражением лица. - Кто это, папа? - Это Андрей, мой старший брат, с 1922 года. Погиб в сорок первом году, пропал без вести. Вот письмо от него, единственное. Развернув пожелтелый лист ученической тетради, показал и прочитал вслух текст, написанный твёрдым почерком солдатской руки. До сих пор автор этого повествования уверен, что тот солдат не погиб, а, скорее всего, попал в плен и прожил долгую жизнь, оставив после себя многочисленное потомство. Но подать о себе весточку из-за заграницы – значило подвергнуть родных и близких большим неприятностям. А лицо на фотографии было живое и глаза не молчали. «Он жив, я уверена», - сказала сама себе Татьяна, дочь Василия. Перед самой смертью, одаренный государством за боевые заслуги новой благоустроенной квартирой, достойной пенсией фронтовика, в войну трижды раненный и контуженный, потерявший частично слух, проживший всю жизнь с пулей в мягких тканях в верхнем отделе спины, Кавалер 3-х орденов: Красного Знамени, Великой Отечественной войны 1 и 2 степени, многих медалей, в том числе «За взятие (читай «освобождение») Варшавы», «За взятие Берлина», стремлением и невероятной тягой к жизни, заряженный на долгую жизнь любовью своей матери, Василий установит гранитное надгробие своему брату Андрею рядом с могилами отца и матери. Памятник не погибшему, а величию подвига тех, кто ушёл в бессмертие без наград, заслужив вечную любовь потомков. Хочу помнить!