: « Ежедневно рос боевой счет полка. Только за апрель 1944 года летчиками полка было сбито в воздушных боях 25 самолетов противника. Своих потерь в этот период полк больше не имел. Настроение было приподнятое. Драться приходилось уже за рекой Прутом, по которой проходила государственная граница СССР. 19-й КИАП добился в этих боях такой эффективности, какой добивались лишь лучшие группы истребителей-«охотников» – на каждый сбитый самолет противника приходилось всего 3 боевых вылета. Полк стал шире применять аэродромный маневр. Если с аэродрома Коськов 3-я эскадрилья перелетела на несколько дней под Винницу с целью «разрядить» воздушную обстановку на стыке 1-го и 2-го Украинских фронтов, то 1-я эскадрилья была переброшена в Черновцы, чтобы парировать активность немецких асов-охотников в районе прорыва окруженной фашистской группировки.
Но даже в самых сложных условиях боевой обстановки высокому почти всегда сопутствовало анекдотическое, а трагическое существовало рядом с комическим. В этом мы убеждались не раз…
Об одном таком случае, произошедшем во время боевой работы на аэродроме Турчицы, рассказывал наш «старина» Федор Андреевич Геращенко. В тот день он полетел ведомым у штурмана полка Владимира Шебеко. Апрель 1944 года. Украина. Ни дождь, ни снег, одним словом – «мура», как окрестили такую погоду летчики. Развезло все дороги и дорожки. Сверху земля в такое время похожа на изорванную рыболовную сеть. Ничего не разберешь.
Но майор Шебеко полетел не зря. Он был, как говорится, штурман «божьей милостью».
Но на обратном пути шальной снаряд, выпущенный из спаренного «эрликона», ударил в мотор «лавочкина», на котором летел Федор Геращенко. Привычно шумевший мотор затрясся, чихнул и безжизненно смолк. Рука летчика автоматически двинула ручку управления вперед, чтобы самолет не потерял скорость. Ястребок круто пошел к земле. Взгляд, брошенный вниз, зафиксировал в поле зрения ровную площадку, окруженную кустами. Не раздумывая, – туда! Казалось все идет само собой: глаз видит, рука и ноги действуют. В автоматизме, в отработанности действий в критический момент и заключается мастерство пилота. Набегающая земля приостановила свой бег... Удар! Фонтаны грязи, ударившие из-под брюха самолета, и тяжелый звон наступившей тишины в ушах..
. Из полузабытья Федора Геращенко вывел рокот, раздавшийся над самой головой. Это майор Шебеко пронесся на бреющем полете. Все было ясно. Посадить истребитель на шасси рядом с ним было немыслимо. Но куда бежать? Геращенко нажал на кнопку радиостанции. В ушах раздались треск и шорох. Работает! Он несколько раз запросил: «Шебеко, где немцы? Шебеко, где немцы?» А в ответ – только усиливающийся треск в наушниках. Когда опечаленный майор Шебеко вернулся на свой аэродром без Геращенко, то он рассказал, что последними словами Федора, которые он услышал, были: «Шебеко, бей немцев!» Именно так сквозь помехи он понял фразу старшего лейтенанта Геращенко. Но немцев он не видел и домой долетел на последних каплях горючего. Однако надежды не терял...
Через несколько дней к нам на аэродром заглянул согнутый в три погибели старик с клюкой. На старике был заляпанный грязью балахон, а на голове – меховая шапка неопределенной формы. Когда же кто-то из нас окликнул его и предложил миску супа, старик преобразился на наших глазах: он скинул балахон, вытряхнул его от грязи, вывернул и снова надел. На старике оказался кожаный летный реглан. Потом он вывернул свою шапку, которая превратилась в шлемофон с вырезанными наушниками. Все ахнули. Перед нами был заросший, худой, но живой и веселый Федор Андреевич Геращенко! Больше всех смеялся он сам, что ему так ловко удалось всех разыграть.
Геращенко рассказал, как сидел в траншее в воде подо льдом, когда его искали немцы, и как его приютила в своем доме в селе Супрунковцы Дарья Федоровна Николаева, его спасительница. В селе были немцы. Дарья Федоровна спрятала его на чердаке. Но там Федору не сиделось. Однако пока немного не зарос, не решался выходить из своего убежища (стриженные да бритые были под подозрением). А потом он проделал весь этот маскарад, и рискнул на виду у всех показаться в селе. И, право, было в нем что-то от хуторского деда, что усомниться в этом никому и в голову не пришло. В таком виде он и ушел из села, как только немцы покинули его.
После войны стало понятно, что все это могло произойти только потому, что ни в селе Супрунковцы, ни во всей округе не нашлось ни одного предателя. Так же как не нашлось предателей и в других подобных случаях, о которых нам еще предстоит рассказывать. И это только подтверждает ту простую мысль (часто, впрочем, оспариваемую скептиками), что хороших людей у нас было и есть гораздо больше, чем плохих.»
О том, как дяде Фёдору пришлось на оккупированной территории прятаться от искавших его немцев, я помню с детства. Об этом тогда рассказывали родители, и моё детское воображение было поражено деталями: чтобы немцы с собаками, прочесывавшие место падения самолёта, его не обнаружили, Фёдор, выросший в Тимашевске на берегу реки Кирпили, не растерялся - скрылся под водой с камышинкой во рту. Это дало ему возможность длительное время быть незамеченным, и немцам не удалось его найти