Грибанов Алексей Николаевич 18.04.1917г.-20.08.1995г.(на фото справа), последние годы прожил и похоронен в с.Горнозаводское, Кировского р-на, Ставропольского края. Ниже рассказ о моём дедушке и о его участие в ВОВ, эта статья публиковалась в нескольких местных газетах

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

«Я до сих пор не могу поверить, что ты жив! Здравствуй дорогой друг,товарищ! Вы четверо русских, бежали из лагеря Стилиди и пришли к нам в горы. Ты был босым и мы не могли найти тебе обувь, Алекси-Большая нога…

Алекси, когда вас забрали, мой отряд народного ополчения насчитывал 500 партизан. Я сражался на суше и на море, и не в одном бою не терпел поражения. Однажды, мы бились с немцами трое суток без передышки, а было, что тысяча наших бойцов разбила наголову 6000 итальянцев… Потом у нас в Греции началась гражданская война… Мы сдали оружие участникам сопротивления…

Имена павших мы чтим и помним: Григорий погиб в Стилиди, могила его на окраине, мы ходим к нему, носим цветы. Христос и Ставрос убиты под Макракоми в конце войны. Я, Аргирис и Никос чудом остались живы, но Никос умер через два года от ран, у него остались жена и сын. Аргирис с семьёй в Румынии… Мне 80 лет, четверо дочерей и семь внуков, имею состояние.

Алекси, письма которые ты написал мне по-гречески – прекрасны. Пиши по-гречески! Мне так хочется тебя увидеть!

                                                            Сатириос Бегнис. г.Саламин, Греция

Алексей Николаевич закончил чтение, снял очки. В глазах стояли слёзы. И он не стыдился их. То были святые слёзы – память пережитого…

- Бегнис! Сколько лет прошло. И вот он, нашелся! Надо же вспомнил: «Алекси- Большая нога…» И правда: во всем отряде тогда не нашлось для меня подходящей обуви. Ноги разбил, растер деревянными колодками – мы в них все как кони «цок-цок»… А ботинки принесли – ходить нельзя, аж пекут тесные! Выреза дырки в носках - опять плохо: земля в Греции каменистая, разбивал все пальцы… Выручил капитан Бегнис – раздобыл нам где-то аж две пары великанских башмаков. Обули меня, наконец-то! Не знаю уж, кто больше радовался этому: я или весь отряд? Эх, знали бы вы, какие там были ребята, в нашем Сопротивлении… И битые, и стрелянные, и горевшие, и тонувшие и собаками травленные…На чем только душа держалась!? И ведь выжили!!!

Ночью иногда такой кошмар привидится – просыпаешься, сердце колышется – страшно поверить – вдруг опять наяву!? Нет, нет снова этого не пережить! – всё в глазах у меня, всё…

Старый солдат раскладывает перед нами фотографии, и книги о греческом Сопротивлении…

- Это я, это Гриша, это Бегнис, это мой сын Николай с Бегнисом – длинная история, сейчас расскажу, как мы его нашли… Он достает бутылку греческого коньяка и щедро наливает рюмки золотистым напитком.

- «Метаксу» Бегнис прислал из Греции. Сейчас я вас угощу – это состояние той земли на которой мы сражались, это привет от моего боевого друга… Все уже попробовали, кроме зятя-сибиряка… А у нас семья – 35 человек, одних внуков и правнуков 17 душ!!! Живем и радуемся: дети нас понимают, мы их…

Пьем стоя и молча.

В селе Горнозаводском Кировского района Ставропольского края Алексей Николаевич Грибанов поминает друзей – бойцов антифашисткого Сопротивления, павших в боях, сгинувших в немецком плену, пропавших без вести… Поминает погибших и вспоминает живых.

У САМОВАРА

- А соловья-то баснями не кормят, - говорит хозяйка дома Александра Николаевна, ставя на стол дымящийся самовар, - отведайте что бог послал… Она подает большую тарелку ягод, свежие огурцы, яйца, копченного сазана, прочую снедь… И радушно приглашает: - Ешьте на здоровье, не стесняйтесь, у нас всё своё, не покупное, хозяйство держим, огород  и сазанчика попробуйте, Алексей Николаевич сам коптил…

- Не думал я, что когда-нибудь вот так, у самовара буду рассказывать детям своим и внукам о пережитом. Мы и не надеялись, что вообще выживем…

Грибанову веришь. Ему нельзя не верить. Такой уж это человек – не подведёт. И Бегнис ему поверил. И не ошибся!

Трудная у Алексея Николаевича судьба, страшная, но разве люди себе её выбирают?

-… на второй день войны мы были уже на сборном пункте. Всех вызвали, а меня и Василия Шинкарева нет в списках – рассказывает Алексей Николаевич, - мы к комиссару: почему?! – бегом к поезду и поехали на фронт. А через месяц у меня родился третий сын…

Сто первая дивизия пыталась с боями вырваться из окружения под Ельней, и это ей удалось ценой огромных потерь. Потом был котел под Вязьмой. Алексей Грибанов поменял пятизарядную винтовку на десятизарядную – не помогло: такое крошево из людей здесь сделали фашисты – страшный суд! Кто пережил этот позор отступления – никогда его не забудет, кругом лес – в кого стрелять - не видно, а на головы сыпятся бомбы, мины, снаряды… Все смешалось. Не понять где день, где ночь. Кажется на этой земле не осталось ничего живого, а фрицы всё лупят и лупят…

Солдаты, беженцы – женщины и дети, - кони, повозки, пушки без снарядов, винтовки без патронов, крики, стоны, дым и гарь…

Отряд Тихомирова уже больше похожий на партизанский, чем на армейское соединение, пробивался к своим. Раненного командира несли на носилках. Идет рота на оборону – у всех собирали оружие, отправляется другая – ей отдают последние патроны и винтовки.

Немцы уже под Москвой, а они все под Дрогобышем, в глубоком тылу, выходит.

Ко всему привыкает человек: к труду непосильному, тяготам, лишениям. Даже к снарядам. Оказывается их можно не боятся: свистит – не твой, свой не услышишь…

- Кто говорит: страху нет – не верьте. Он есть и я это понял, когда к фашистам в плен попал: в зиму 41-го только в нашем лагере в Саксонии погибло 30 тысяч советских солдат. Индустрия убийства: бараки, а по кругу узкоколейка, как трамвайное кольцо. Каждое утро собирают в вагонетки трупы, и их закапывают неглубоко, землю основательно прикатывают, брюкву сеют и нас кормят!!! Баланду специально дают в конце узкого прохода: беги изо всех сил, успей подставить под черпак свою посудину. Не дай Бог подскользнешься! Упал – затопчут. Или полицай палкой раз ударит – и уже хватит – не встанешь.

Я одного нашего сшиб ненароком – простить себе не могу до сих пор, - как перед совестью своей признается Алексей Николаевич, - бросились мы все за баландой, а у меня голова закружилась – упал на товарища, да ещё колодка с ноги соскочила – и по нему… Плачет, лежит заливается… Лучше б меня обругал, ударил… Как сейчас его глаза вижу лицо, фигуру… Схватил его, поднял, обнял: «прости, - говорю, - друг, не хотел я, прости…»

Страшно там, где голодно: весь облик человеческий потерять можно.

Вот тогда-то и решили мы с земляком Гришей Черкасовым (тем самым, о котором Бегнис в своем письме упоминает) во что бы то не стало убежать из плена. И случай вскорости такой подвернулся, приехали в лагерь отбирать специалистов на работу. У меня всяких профессий – куча, а у Григория – никакой.

- Бреши, - говорю, - им, что придется, - нам бы только отсюда вырваться, а там видно будет. Скажи что я и бондарь, и кузнец, и плотник… Что сам умею - всё перечислил. И что же? Гришу взяли, меня нет! Тут я кинулся сам себя фрицам расхваливать – откуда только красноречие взялось! Посмотрели: здоровый, крепкий ещё. Кивают: хорошо, мол, иди, поглядим, на что ты годишься… Поставили по четыре в ряд и заставили бежать 200 метров. Измученные, голодные – ноги передвигать сил нет, а тут такой кросс. Кто упал - в лагерь. Так отобрали нас всего 80 человек. Погрузили в товарняки – повезли через Болгарию, Югославию в Грецию на остров Крит.

НЕВОЛЬНИКИ

Так стал я невольником – колодником, - продолжил рассказ старый солдат, - Бежать по дороге не удалось: уж больно лютовали полицаи. Оставалось ждать момента… У меня в брюках зашита опасная бритва. Держимся втроем: я, Григорий и Павлик – фамилию не помню, - сетует Алексей Николаевич, - но на работу ходи по отдельности: кто пароходы грузит, кто бензин разливает… Присматриваемся, прикидываем, что к чему: страна незнакомая, язык чужой, и мы по-гречески ни слова! Это потом я уже выучил вот это: он скороговоркой произносит четыре непонятных слова и тут же быстро переводит: хлеб, вода, патроны, оружие… Первые жизненно необходимые слова, которые когда-то запомнил, память вдруг механически воспроизвела сейчас в том же порядке… Почему именно их? Пожалуй, и не ответил бы. Просто тогда они были для Алексея Грибанова самым главным. Через них лежал путь на Родину, в далёкую Россию.

… Неожиданно Павлик принес кусок жмыху: изъеденный и загаженный крысами, он показался измученным голодом пленным необычайным лакомством; мигом очистили – обварили – съели.

- Недавно меня тут маслинами угощали, - вдруг вспомнил Алексей Николаевич, - в рот положил одну – как бритвой по сердцу полоснуло: Греция 42-го…

… Гонят нас на работу, а голод - не тетка. По дороге деревья, и ягоды на них – что наш чернослив. Бросились ребята к ним, кто в карманы, кто за пазуху, похватали на ходу, конвой не противится – смеются – закатываются. Оказывается, есть их невозможно: горечь несусвестная. Это ещё надо уметь приготовить как следует…

ПОБЕГ

И вот настал день: полицаи в очко режутся, немцы под хмельком по случаю какого-то события… Стена и колючая проволока по ней не помеха. Первым пошел Павлик, я следом, за нами ещё 13 человек… Все бросились в рассыпную. Мы, шестеро, держимся кучкой, поблизости друг от друга. Несемся в гору по камням, как угорелые, сами себя не помним: вырвались на свободу! Да только в горах-то расстояние обманчиво. Показалось: далеко ушли, а назад оглянулись – вот он лагерь, рядом, и прожекторы полосуют небо и землю… Вдруг кто-то окликает по-русски: Николай. Тоже из наших. Так стало нас семеро. На вершине горы переждали до утра, затем решили разделиться на две группы, авось, кому-то да повезет – доберется до своих, расскажет о нас, как сражались, как сгинули, где пропали. Пусть знают родные, Отечество: мы не трусы, не дезертиры, не предатели.

Сталин то, отказался от своих военнопленных, а мы от Родины не отказались.

Только бы дойти, добраться до своих, а там сам черт не страшен. Они кровью окупят позор своего плена. Их поймут, их простят, ведь они были и остались русскими солдатами до конца, до последнего своего дыхания…

И они будут зубами хвататься за эту жизнь, потому что впереди – надежда, Родина, родная земля… Только не всем было суждено её достичь, увидеть…

Шли без троп, напрямую… На крестьянских полях внизу зреет кукуруза, но туда беглецы спускаются редко: неизвестно, какой человек встретиться. Так что лучше не попадаться на глаза.

И вот в овраге, где они жадно грызли початки, вдруг встречают человека, который не говоря ни слова, протянул кусок хлеба и помидор – всё что у него было - и ушел. Пришлось и им сниматься и уходить в горы: Бог весть, что у того грека на уме!

Вечером третьего дня вышли на тропу. Обнимает она гору с двух сторон. Куда идти дальше?

Слышим вода шумит, лошадиное ржание, - рассказывает Алексей Николаевич, - двинулись на звуки. Грек поит лошадей. Увидел нас – сыр принес, что-то лопочет по-своему. Он в горы – мы за ним. Глядим: шалаш и несколько человек. Поделились с нами кукурузным хлебом, указали дорогу. И опять слышим: «Капитан». А что, к чему - не поймем. Оказывается, на другой стороне реки с горсткой бойцов Сопротивления двигался параллельно с нами капитан Бегнис. Но кто и как скажет нам об этом?! Как мы сумеем понять друг друга!?

Пока идем вслепую. Муж с женой долбят киркой камни, а из под него выкатываются большие клубни картошки. Удивились: это надо же, гольный камень – и вдруг картошка! Рассказать в России – не поверят… Но нам досталось по пару картофелин с этой трудной крестьянской земли. Поблагодарили – отправились дальше – измученные, оборванные, голодные, босые, безоружные… Будь что будет, только не в плен.

- Есть в горах Греции такое место, где сливается воедино три речки. Я бы с закрытыми глазами его нашел, - говорит Грибанов, - вот там-то и встретились мы с Бегнисом. А было это так, натолкнулись мы на один шалаш. В горах быстро темнеет, вот и решили там заночевать. Разожгли костерчик, сварили кукурузу в котелке – и глазом не успели моргнуть, как видим перед собой вооруженных людей. Словно из-под земли выросли. Вдруг они снимают с себя оружие и протягивают нам. Нет, не могу я без слёз вспоминать об этом: и радостно, и тяжело. Теперь мы вооружены, а они нет. Мы не знали языка друг друга, но языке сердца, поняли: свои!

Откуда-то появилось ещё человек десять греков – притащили живого барана. Обращаются к нам: кто его резать будет? Я овец держал, взялся за нож. Зарезал, принялся свежевать, а они смеются: не так! Оказывается, они пробивают дырочку в шкуре ноги: надули пошлепали – пошлепали и шкура сам слезает с барана, как с барабана… Век живи, век учись! Не прошло и двух часов как мы уже ели зажаренное на углях сочное мясо. Что это было для людей, уже не помнящих вкус человеческой пищи, вам рассказывать не надо…

Через полмесяца жизни в отряде Бегниса мы с помощью русского переводчика-эмигранта составили словарь и уже пытались довольно сносно общаться с хозяевами этой земли.

6 октября 1942 г. в 6 часов вечера, отряд уже пришел под Стилиди. Капитан Бегнис решил расправиться с предателями своего народа, и мы взялись помочь ему в этом. А Гриша мне сон свой рассказывает: «Входим мы вроде в реку, вы вышли, а я остался…». Вдруг он запел: - Судьба большую роль играет, и от судьбы далеко не уйдешь… Помолчал немного и добавил: «Погибну я, наверно, в этом бою…» Предчувствие у него что ли такое было. Я его попытался успокоить, отвлечь от дурных мыслей, но тщетно. И вышло все так, как предсказал Грише вещий сон: пуля угодила ему прямо в голову. Не мучился, умер сразу, Никос прибежал, рассказал, как оно было: все сделали,  как положено, уже отходить стали – тут Черкасова и подкосило…

Похоронили Гришу со всеми солдатскими почестями.

… Отряд Бегниса уже насчитывал в своих рядах полторы сотни бойцов, даже конница у него имелась. Отчаянные рейды совершал капитан по вражеским тылам: то мост взорвет, то баржи завернет с продовольствием – и на ослах крестьянам в горы отправит муку, крупу, жиры, оружие, одежду… Как муравьи ползли по тропам вьючные животные со своей поклажей. У капитана была тесная связь с гражданским населением, он везде себе находил помощь и поддержку среди людей, в этом то и была сила отряда. А о том, как бил он фашистов и их приспешников, в книгах рассказано.

Я листаю какое то документальное издание на греческом и вдруг узнаю лицо с фотографии: «Да это же Бегнис!» . – Он самый, - подтверждает Алексей Николаевич, - только молодой, это же полвека назад было.

ЖАЖДА ЖИЗНИ

Весной сорок третьего партизаны Греции уже не прятались в горах, как в лютую зиму прошлого года, они контролировали довольно большую территорию и наводили на фашистов и их прислужников просто панический страх. Земля в прямом смысле горела под ногами врага. В этих отчаянных рейдах участвовали и бежавшие из плена русские парни. У них были свои счёты с гитлеровцами, и дрались они в этих боях насмерть. Храбрость русских восхищала видавшего виды Сатириоса.

А с Алексеем Грибановым никогда не знавшим никакой хвори ни на фронте, ни в лагере, вдруг случилась напасть: он заболел. Недели три валялся в жару и в бреду, зарос, осунулся, похудел. Недалеко был английский аэродром, где работали бежавшие из плена русские. И прослышали они, что в греческом отряде лежит больной соотечественник.

- Первым пришел ко мне Федя Стригун, - рассказывает Алексей Николаевич, - обнялись мы с ним, как родные. Харчей притащил: «Отъедайся – и айда к нам!»

…Март 44-го просто ошеломил радостью: советская армия прорвала фронт врага, господство фашистов в Средиземноморье ослабло, и греческая барража берется доставить русских пленных на Родину!!! И плакали, и смеялись, и верили и не верили: неужели сбудется!? Три года таких мытарств, лишений, боли, страха и унижений, борьбы и потерь – и вот она, наконец, долгожданная Россия!

…Баржа отвалила от берега, пассажиры успели перезнакомиться: четыре поляка, английский майор и американский летчик, повар-итальянец и 12 русских, бежавших из плена. Всех объединяло  одно – они были бойцами Сопротивления, значит, товарищи по оружию, братьями по пролитой крови.

Они сидят в трюме, наверх нельзя и носа высунуть, пока посудина не пройдет между островками с ощетинившимися стволами немецких береговых укреплений и не выйдет в открытое Эгейское море. Там их подберут катера- и прощай Греция!

Под покровом темноты капитан надеется преодолеть эти мили. Только бы обошлось! Но, как говориться, человек предполагает, а Бог располагает: утром заглох мотор и, вдруг откуда ни возьмись вражеский гидросамолет. Так низко прошел едва мачту не зацепил. Круг, другой, третий… Баржа выбросила два флага немецкий и греческий. Немец улетел.

Топот ног наверху, радостные возгласы. Оказывается, подул попутный ветер, и команда принялась ладить паруса. Пошли ничего, до цели оставалось-то всего ничего - миль сорок… И тут парус неожиданно повис. Бывалые моряки знают страшную цену такой тишины.

- Это каюк, - сказал Федя, - расшиуривай, братва, ботинки. Пойдем на дно рыбу кормить… Он не договорил: все вокруг мгновенно почернело, и на баржу стеной накатила огромная волна.

И такая тут началась чертова свистопляска, такая болтанка, что Алексей уже не понимал: где земля, где небо – всё потерялось, растворилось в этой бешеной круговерти. Вода внизу, вода вверху, вода вокруг. И они как проклятые, качают и вычерпывают её без роздыха час, другой, десятый! Третьи сутки баржу носит, как щепку, люди уже падают от усталости, но из последних сил отвоёвывают себе минуты жизни в неравной схватке со стихией.

Шторм утих так же неожиданно, как начался. Впереди показались острова, и посудину несло прямо на них. Это были те самые немецкие укрепления, мимо которых, баржа так благополучно прошла в первую ночь… Берег открыл огонь. Баржа черпанула бортом и медленно стала погружаться в воду. К ней уже неслись три немецких катера.

- Только не плен!

Русский схватил автомат: одна очередь – и конец всем мучениям. Возвращаться в этот ад? ну нет!!... Все одно: узнают, что беглый, что русский – сразу в расход – это точно. Он видел, как расправлялись фашисты с бойцами греческого сопротивления: отрежут, на глазах у всех голову и подвесят за уши глядеть бельмами в тюремные ворота на устрашение другим…

У них разговор короткий: бежал? Значит смертник, «красный пахарь». Из лагерной тюрьмы тебе теперь только одна дорога – на тот свет…

Из тех тринадцати, что бежали с Грибановым, восьмерых уже поймали, в цепях приволокли в тот же лагерь и расстреляли перед военнопленными.

Поляк одним ударом выбил оружие: - Кому быть повешенным, то не утонет. Все за борт!

Жажда жизни оказалась сильнее.

КРАСНЫЙ ПАХАРЬ

… Земли под ногами уже не чувствовал, она плыла. Очнулся Алексей в тюрьме заложников. Отсюда регулярно каждый день выводили на расстрел ровно 50 заключенных. Как в игре орел-решка. Не знаешь когда твой черед. Сиди и жди… Людей водили на убой, как скотину. Многие не выдерживали этой пытки ожиданием смерти – бросались на проволоку, в лестничные пролеты. Мешок с костями – все, что оставалось от человека…

Тюрьма, как клин. Основательная. Отсюда не вырвешься. Но мысль о побеге не покидает. В одиночной камере много времени для размышлений.

- Дом вспомнил сразу, - продолжает свой рассказ Алексей Николаевич, - пацанов своих как они бегают, пылью обсыпаются, и не знают судьбы отца. И так стало нестерпимо, как никогда. Я заплакал. Впервые за все годы мытарств и мучений. Трудно было и раньше, но тогда знал: повинность несу солдатскую, а в этой ловушке каменной вдруг почувствовал себя раздавленным и уничтоженным.

Но оказалось, тюрьма жила. Её подполье имело тесную связь с миром, и здесь люди боролись и сражались.

… Камера 3х3, пятнадцать человек на бетоне. Пола касаются только ногами, спят друг на друге, полусидя, как цветочек… Два дня получают только воду. Сигарета – одна на всех – по затяжке.

- Жив останешься – расскажи о нас… - так говорили они друг другу все годы лагерной жизни… Здесь никто не мог поручиться за себя, что выживет, поэтому в каждом видели, возможного счастливчика, которому вдруг повезет стать представителем всех замученных в фашистском плену… В той далекой России, пусть даже когда-то потом, после твоей смерти. Словно, если дойдёт он – дойдёшь ты. Этого чувства не передать, если сам не испытаешь на собственной шкуре.

Его вызвали на допрос:

- Бежал из лагеря?

- Да.

- В партизанах был?

- Нет.

Не назовет же он своим командиром, грозу фашистов - капитана Бегниса… Но не дай Бог узнают, замордуют. Молчи, Алексей, даже пот пытками, терпи и молчи. Всё одно, хуже чем есть, уже не будет. Дай только вырваться отсюда на волю, уж там за дешево он себя не продаст!

 … И вот под конвоем посадили их в закрытые машины – повезли. Куда, зачем? – неизвестно. Похоже – что на казнь. По дороге распрощались друг с другом, и вдруг резкий яркий свет ударил по глазам: дверь распахнулась – аэродром. Значит, ещё не смерть, значит, что-то ещё хуже… Погрузили в самолеты – и опять в лагерь, в Салоники. Как узнал, сердце захолонуло: узнают его тамошние полицаи – враз выдадут!

Но не то уже было время. Чаша весов на войне перевешивала на сторону русских, и многие местные полицаи помогали партизанам, народному ополчению, сами готовились уйти в горы. Алексея не выдали.

Лагерь был общий, интернациональный, дважды в день выводили на прогулку, давали баланду. Да  и немцы стали уже не те, даже позволяли себе заигрывать с военнопленными: то сигареты бросят, а то даже в соседний лагерь к югославам в баню надумают повести. Что ж, баня так баня. Хорошая идея!

БРОС!

- Другого такого случая может и не быть. Самое время бежать, - решил Алексей, - сбить часовых и врассыпную всем. От грека Яниса, захваченного фашистами с листовками и брошенного в лагерь, они узнали, что немцы держаться только в порту, а всю территорию вокруг города уже давно контролирую греческие патриоты. Главное – успеть пробежать с километр, по лощине, до крайнего домика. Добежишь – не подстрелят – твое счастье, твоё спасение.

И они, девять русских, начали готовиться к побегу. При построении стали крайними, дышат друг другу в затылок. Условились: по сигналу Николая Дьяченко «Брос!» - разом по лощине в туман.

Банщик по уговору время потянул. Свечерело. И туман в лощине, как молоко…

Все в твоих руках, Господи!

Немцы стреляли без прицельно, все девять русских добежали живыми. Смотрят друг на друга и сами себе не верят. Коля Дьяченко только здорово порвался: прыгнул и угодил в кучу колючей проволоки…

Вот и домик, на который указывал Янис. Какая-то женщина молча повела русских за собой в штаб.

И каково же было удивление Алексея, когда он узнал в коменданте города (кого бы вы думали?) Яниса!

Вино, хлеб, баня. Русский эмигрант Жора принес всем одежду и нашу русскую водку.

- Это все, что я могу для вас, дорогие мои, - говорил он со слезами, - наши уже в Болгарии!

- Значит и нам туда надо, - порешили русские ребята.

- Относились к нам греки – лучше некуда, - говорит Алексей Николаевич, - а на Родину хочется – страшно, хоть бы на окраину своей земли. Весь бы песок её расцеловал! Такая тоска была у нас по России.

Ночью их отправили по узкоколейке в Софию…

- Первое, что я увидел на перроне – женщин-медиков с погонами и очень удивился: у нас то в 41-ом были петлицы…

Оказалось, что тут формируют полк для боев в Венгрии. В него нас и зачислили. В ноябре 44-го были страшные бои под Балатоном, а 12 февраля 1945 года меня ранило. Так в Венгерском госпитале я и встретил Победу.

Три с половиной года не имел Алексей Грибанов связи со своим домом, не знал: живы ли жена, дети, братья, отец с матерью? И о нем никто ничего не ведал. И вдруг – вот он! Открывает дверь, переступит порог… Непрошеные слезы, невольно подкатываются к горлу.

ФЕДЯ СТРИГУН

Александра Николаевна наливает нам уже по которой чашке ароматного напитка. Шумит самовар, тянется беседа, текут, как вода в реке, воспоминания…

- А ведь я через 13 лет после войны дорогого друга своего встретил – Федора Стригуна! И где бы вы думали? Здесь у нас!

Зашли мы после работы пивка попить, я тогда в столярке бригадиром был.

И вот в этом кафе, как глянули мы друг на друга случайно – ноги к полу приросли!

- Федя, - кричу, - ты!

А он: «Целуй, чертяка!Живой!?»

Обнялись мы с ним – душа не выдержала – слезы потекли у обоих. Уж мы и плакали, и смеялись… Ведь это он кормил меня хворого в отряде Бегниса, он помог расшнуровать ботинки в штормовом море. Да я всей жизнью этому Федору обязан.

Рад до смерти: притащил его домой и говорю жене:

- Это человек, который спас меня в неволе!

Послали за водкой. И мы с ним трое суток!

Оказывается, их бригада вела у нас в Кургановке газ. Работу уже ребята заканчивали, так бы и уехать могли, не повидавшись. Не простил, бы я себе такого: по одним улицам ходить и не встретиться?! Спасибо судьбе: свела, голубушка, порадовала… Вот уж воистину, гора с горой не сходится, а человек с человеком случается.

«ОСТАНЕШЬСЯ В ЖИВЫХ – РАССКАЖИ О НАС»

- А семью Григория Черкасова, о котором Бегнис писал, нашли? – спрашиваю я.

- А как же, - оживляется Алексей Николаевич, - нашел.

Григорий Антонович сам был из Грачевского района, на хуторе Кизилове живут его жена и сын. Мы ездили с Александрой Николаевной к ним в гости. Собрались, как водится, по-людски: в корзинку всякой снеди набрали, вина домашнего жбанчик добрый, помидорчиков со своего огорода… И Черкасовых к себе приглашали, от всей души встретили.

Тяжело, конечно. Рассказал им все, как было… Ведь на месте Гриши тогда мог оказаться и я, и Федя, и любой из нас, девятерых, кому повезло в живых остаться.

Потому все мы ныне в большом долгу перед сгинувшими в немецкой неволе.

- Останешься в живых – расскажи о нас…

Это же кем надо быть, что бы забыть глаза тех ребят в каменном мешке за колючей проволокой…

И пока я живу на этой земле, должен помнить, что живу и за себя, и за них тоже. Поэтому все по большому счёту.

Разве это их вина, что не дошли, не доползли, не доплыли, не дожили?!

В глазах старого солдата стояли слезы.

ПОЛВЕКА СПУСТЯ…

«Уважаемый Алексей Николаевич Грибанов! По случаю национального праздника Греции – дня Охи – поздравляем Вас, участника греческого Сопротивления, и выражаем глубокую признательность всех членов нашего общества за ваше участие в борьбе против фашизма. Желаем крепкого здоровья и долгих лет жизни!

                                          Совет Пятигорского общества греков «Этнос», 28 октября 1991г.

- Десять лет искали мои дети – Иван и Николай – участников греческого Сопротивления, - рассказывает Алексей Николаевич,- и вот удача: Сатириос Бегнис, мой капитан, председатель филиала народного сопротивления города Саламин!

У Николая была командировка в Грецию, там он и разыскал нашего спасителя. Снялись на память. Привез фотографии, вот эти подарки… Бегнис хотел к нам приехать, но приболел: 80 лет – не шутка! Да и мне уже 77, но чувствую себя бодро.

Алексею Николаевичу и впрямь больше 60 по виду и не дашь: крепкий, проворный. Траву кроликам косит, на «Муравье» возит – весь двор завален сеном. Хозяйство у него, как сам: добротное, основательное.

- А вам бы хотелось снова побывать на этой земле, увидеть Бегниса?

- Очень! Сколько нам жить то осталось. Было бы здорово повидаться напоследок…