Если говорят, что артиллерия – бог войны, а пехота – царица полей, то разведка – их глаза и уши. Это сегодня на разведчиков учатся в спецшколах. А тогда, в годы войны, в регулярных частях рождались свои, так сказать, доморощенные лазутчики. Конечно, в разведчики абы кого не брали, подбирали людей неординарных – смекалистых от природы, выносливых по натуре и рисковых по сути. Таких ребят за версту определишь. А бывало и наоборот. С виду ум, расчетливость, хитрость и все остальное, что требовалось для этой опасной профессии. Ветеран войны Владимир Степанович Каменский, проживающий ныне в районе Выхино-Жулебино, относит себя ко второй категории, которые, как говорится, не бросаются в глаза, скромны, тихи и молчаливы. Ну не считал он, что родился для разведки. Говорит, война-де заставила. Однако, судя по количеству боевых наград, полученных им всего лишь за два года пребывания на фронтах, разведчик из него получился отменный. А какая память! От его рассказов дух захватывает. Хотя не очень любит распространяться на тему о войне. Скромничает, конечно. Впрочем, судите сами.

        - В конце сентября сорок третьего наша 369-я стрелковая дивизия 3-й армии с боями продвигалась по Белоруссии, - без предисловий начал свой рассказ Владимир Степанович. – Подошли к реке Беседь и сходу форсировали ее. Сразу за рекой начинался болотистый густой лес, а за ним небольшая высота, которую немцы превратили в опорный узел. С нее фашист хорошо обозревал местность и как раз выходу из лесной чащи. Наш комбат, вероятно, решил сразу атаковать высоту, так как в батальон поступил именно такой приказ. Но взять высоту с ходу не удалось. Первая атака захлебнулась. Немец стрелял метко и плотно. В основном из пулеметов и минометов. Ничего не оставалось делать, как отойти опять в лес, оставив на поле боя десятка два убитых бойцов. Как только затихла стрельба, меня и напарника вызвал комбат. Он объяснил, сказав в конце, что командование дивизии приказывает во что бы то ни стало высоту взять и двигаться дальше. Иначе, мол, мы отстанем от флангов, а это уже грозит неприятностями. “В общем, - сказал в заключение командир батальона, - надо разнюхать у фрица все, что у него там, на высоте, имеется: пулеметные гнезда, минометные позиции, расположение траншей. Задание понятно? Выполняйте!” Мы сказали “есть” и тихо покинули штабную палатку.

        Через полчаса уже ползли в болотной жиже через густые заросли тростника, после которого начинался не менее густой кустарник. Он тянулся по склону почти до передней линии траншей, до самой колючей проволоки, которая тянулась, чувствовалось, по всему периметру немецкой обороны. А горочка-то оказалась не такой уж и маленькой: часа три ушло, пока вокруг ее проползли. Ползем – замрем, высматриваем, наносим на карту, что видим. Занесли – опять поползли. До очередной остановки. И так по всему периметру. Мы уже фактически закончили работу и собирались уйти восвояси, как вдруг прозвучали два винтовочных выстрела. И надо же: обе пули пришлись по мне. И обе в ногу. Вероятно, стрелял снайпер, хотя мы ни разу головы не подняли выше кустарника. Но дело сделали, и то хорошо.

        Ползем к лесу, а кровь из ран, чувствую, ручейком течет, вот-вот, кажется, потеряю сознание. Уже в лесу друг помог мне перетянуть брючным ремнем ногу и забинтовать раны. Обе были сквозные и обе пришлись в икроножную мышцу. Потом, естественно, медсанбат, госпиталь. Три недели ушли на поправку. Когда выписывали, попросил начальника госпиталя, чтобы направил меня в мою часть. Немолодой уже подполковник, кстати, хирург отменный – он же мне и “заштопал” обе раны, а по совместительству начальник госпиталя, посмотрев на меня, сказал: “Голубчик, а где же мы с тобой твою часть будем искать? Фронт, поди, уже границу с Польшей перешагнул. Так что вот тебе предписание в запасной полк, а там, будем надеяться, быстрее разберутся – где и что. Заодно и поправишься до конца, окрепнет нога…” В общем, захромал я в этот запасной полк, что указан был в предписании: где на попутках, где на телегах, а где и пешочком. Словом, добрался без курьезов и приключений.

        Командир запасного полка тоже не стал со мной возиться, сразу направил в 199-ю стрелковую дивизию 1-го Белорусского фронта, который до моего ранения назывался Брянским. Распределили меня тоже в разведку – и то хорошо. Все-таки своим делом буду заниматься. Дивизия тогда вела бои в междуречье Днепра и Сожы, в районе Гомеля. Тогда полным ходом разворачивалась операция “Багратион”. Когда я прибыл в подразделение, как раз предстояло форсировать Днепр, по правому берегу которого немцы создали мощную оборону, назвав ее “Восточным валом”. Так что в работу включился сразу. Бывало, за ночь так с “языком” навозишься, что белый свет становится не мил. Переплыть Днепр туда и обратно – это уже что-то значит. Труднее было, когда возвращались с поиска и тащили с собой “языка”, а то и двух.

        Летом сорок четвертого войска фронта серьезно взялись за этот хваленый Гитлером “Восточный вал”. Нам, разведчикам, пришлось туговато. Почти каждую ночь ходили в поиск. В одном из них меня опять зацепило осколком мины. Только теперь в голову. Он, между прочим, до сих пор целехоньким сидит там с сорок четвертого. Врачи и тогда, и сейчас говорят одно: нельзя трогать, дескать, иначе моменто море. То есть чревато для жизни. А тогда, в конце лета сорок четвертого, пришлось опять пролежать полтора месяца на госпитальной койке в Рославле.

        Но на этот раз из госпиталя направили в родную часть, которая уже билась с фашистами на территории Польши. В работу нашего взвода пешей разведки включился без раскачки. И как не странно, снова перед нами была река Нарев. Это уже когда Варшаву взяли. Чудная это была река. Прежде чем ее переплыть, надо было с версту по пояс в воде пройти по ее болотистой пойме. И так каждую ночь. Да еще в холодную погоду. Осень тогда выдалась дождливой и слякотной. Вернешься из поиска и ждешь, бывало: возьмет тебя грипп или ангина, а то и по серьезнее что-нибудь типа воспаления легких. Но ничего – бог миловал от этих напастей. Хотя многие наши ребята ее не избежали.

        Вот сразу припомнился один случай. Командованию дивизии позарез нужен был “язык”. Пошли. Ночь непроглядная. Почавкали, похлюпали через ту самую болотистую пойму, вышли к реке. В прибрежном кустарнике у нас была припрятана лодочка без весел. Принципиально не пользовались ими: один только плеск от них. А ночью да над рекой даже легких шум громом раздается. В общем, расселись мы в своей ветхой посудинке, поплыли на тот берег, гребя руками. Еще не доплыли до середины, как в темноту неба взвилась, шипя и разбрасывая искры, красная ракета, заметался, заскользил по глади реки луч прожектора. Остановился на нашем суденышке. И сразу же застрочили по нашу душу пулеметы. Пришлось резво грести обратно: чего на рожон то лезть? Так вот и вернулись в подразделение не солоно хлебавши. А командир свое: где “язык”? понятное дело: идти надо опять. И тут одному из наших парней пришла неплохая мысль: не пленить ли нам кого-нибудь из их разведчиков. Трудно, конечно, вот так просто взять и захватить. Ведь их лазутчики тоже не лыком шиты, но, как говорится, чем черт не шутит.

        Вспомнили, как однажды на нейтральной полосе видели их группу, возвращающуюся с нашей территории. Бучи мы тогда не стали поднимать: тащили “языки” – толстущего фельдфебеля и неказистого офицеришку, а те, кажется, возвращались пустыми. Вот и подумали, не устроить ли нам засаду на их тропе. Немцы люди пунктуальные, редко меняют свои привычки, любят ходить по накатанной дороге. Поделились своей идеей с командиром взвода, тот, естественно с комбатом, тот с комполка, который и дал “добро”. Теперь надо было вспомнить, в каком месте на “нейтралке” мы видели фрицев. Времени-то с тех пор много прошло: раз двадцать в поисках уже побывали. На всякий случай поползали по нейтральной полосе в поисках их тропы. Свои-то проходы мы на зубок знали. А фриц всегда после себя чего-нибудь да оставит приметное: окурок ли от сигареты – мы-то все больше папиросками да махоркой баловались, - упаковку ли от галет или кубика от сухого кофе, может и банку из-под сосисок бросить. Нашли мы все-таки их тропу, даже две. Этой же ночью на одной из них решили устроить засаду. За нейтральной полосой, почти под самым носом у фрица: у их лаза в колючей проволоке. Залегли в засаду, точнее, прямо в воду бухнулись по обе стороны предполагаемой тропы. Час ждем, второй – никого. Уже зуб на зуб не попадет, продрогли до костей. Решили возвращаться, но тут послышался шорох. Явно это не выдра за рыбой гонялась и не водяная крыса лягушек ловила. С этим зверем мы часто встречаемся, когда ходим в поиск, знаем, какой от них шумок исходит. Здесь же шелест был иной, грузный, что ли. Насторожено ждем, нервы напряжены до предела. И вот они, родненькие, ползут. Четверо их было. Не канителясь, двоих мы сразу приговорили без суда и следствия, а двоих крепко связав, потащили на свою сторону. Видно, с ними был и пятый, но приотстал. Скорее всего, он-то и поднял тревогу. Потому что мы только-только к своим окопам подползли, а немцы уже красную ракету в небо запустили, стали перепахивать нашу передовую из пушек и минометов.

        Когда мы привели в штаб батальона пленных, там оказались комдив и комполка. Генерал поздравил нас с “добычей” и счастливым возвращением и, обратив внимание на все рвущиеся снаряды на передовой, улыбаясь, сказал: “Видно, здорово вы им, ребята, насолили, коль снаряды не жалеют. Это они за упокой души своих рабов панихиду справляют…” А “языки” и правда оказались ценные. Многое они порассказали нашему командованию.

        По-всякому бывало в боевых поисках. И удачи сопутствовали, и горе переживали, когда теряли товарищей. Профессия разведчика, образно выражаясь, каждодневное хождение по лезвию бритвы. В этом смысле немало на той войне пришлось испытать. Помниться, один ночной поиск. Та же река Нарев, только в другом месте. Я на этот раз в группе захвата. Мы идем первыми. Переплыли реку, на полусогнутых, перебежками направились к передней линии немецкой обороны. Я шел первым, внимательно глядя себе под ноги. И вдруг почувствовал, что за что-то зацепился. На полушаге замер, почти шепотом сказал идущим сзади, чтобы шагов на десять отступили назад. Сам же медленно нагнулся и нащупал тонкую проволоку. Это была растяжка, соединяющая последовательно между собой все мины. Стоило мне ее случайно посильнее натянуть, чека сразу бы выскочила, и всем нам был бы полный капут. В общем, мы попали на минное поле. Но чека не выскочила, видимо, заржавела во влажном болотистом грунте. Это нас и спасло. Как обращаться с минами в таких случаях, каждый из нас, разведчиков, знал. Освободив мину от чеки, мы поползли дальше. Теперь я прощупывал каждый метр перед собой.

        Минут через пятнадцать уже были у проволочного заграждения. Прорезав клещами лаз в “колючке”, который сразу же обозначил узелками из бинтов, чтобы потом при отходе не плутать, пропустил вперед товарищей. Когда мы все оказались за колючей проволокой, поползли к первой траншее. Одно место в ней показалось нам пустым, и мы тихо сползли на ее дно. Как кошки, крадучись, двинулись вдоль траншеи. Я опять впереди. И вдруг ногой цепляю пустую консервную банку, которая со звоном покатилась впереди меня. Немцы из предосторожности специально из разбрасывали. Не успела банка успокоиться, как слышу: “Хальт! Вер ист да… - и тут же крикнул, различив, видимо, в темноте незнакомую форму: - Хэнде хох!” Ничего не оставалось делать, как дать короткую очередь по ногам фрица. Подумал еще: если уж теперь живой не достанется, то на безрыбье и это пригодиться. Так что мы быстро “спеленали” солдатика, перекинули через бруствер и потащили его в темноту. Тем временем по траншеям забегали, засуетились разбуженные немцы, и с криками “руссиш, руссиш” палили с испугу в темноту как попадя. Уже за колючей проволокой мы положили “языка” с кляпом во рту на плащпалатку и, не пригибаясь, побежали что есть мочи в нашу сторону. Слава богу, что у немцев на этом участке не было прожекторов, иначе нам бы пришлось не сладко.

        Незаметно подкралась зима. В Европе она, правда, почти бесснежная, но и с такой каждый ночной поиск давался с трудом. Так как лесов мало, все больше населенные пункты. А в них особо не разгуляешься. Но выходили из положения. В январе сорок пятого по приказу командира корпуса нашей дивизии из нашего брата – разведчика создали особую разведгруппу. В нее вошли шесть человек, в том числе и я. В составе группы были два радиста. И вот первое задание: проникнуть поглубже в тыл противника, следить за передвижением войск, отмечать расположение подразделений и частей, их огневую мощь и наличие бронетехники. Ну и, конечно, не забывать про “языки”. Всю собранную информацию мы должны были постоянно передавать по рации в штаб корпуса. Больше недели бродили по немецким тылам. Уже в конце рейда, перед тем как перейти линию фронта, решили “заглянуть” в один польский хуторок. Всего-то три хатки. Дело было поздним вечером, вблизи домов никакого передвижения. Подошли поближе, стали присматриваться. Глядим, у одного дома солдат стоит, вроде как часовой. Значит, думаем, немцы на хуторе есть. Надо брать “языка”, куда ж без него. Дождались ночи, прокрались на хутор, тихо сняли часового и ворвались в хату. За столом при свете свечей сидели семь фрицев, два из них – офицеры, играли в карты. Наше появление было столь неожиданным, что они не сговариваясь, сразу подняли руки вверх. Мы собрали оружие, связали их и вышли на связь со штабом корпуса. Передали собранную информацию, добавив, что есть “гостинцы” и как их передать. Через пять минут получили ответ: возвращаться домой, прихватив с собой пленных. Линию фронта прошли без сучка и задоринки и пленных доставили без царапинки. За что получили по боевой награде и неделю безмятежного сна…

        Вот такой получился рассказ у ветерана-фронтовика, человека необычайной военной профессии. Что и говорить, каждый разведывательный поиск – это ежеминутный риск, постоянная опасность, непредсказуемость ситуаций и обстоятельств. Все это прошел Владимир Степанович Каменский, никогда себя не готовивший к профессии разведчика. Добавим только, что Владимир Степанович по военным дорогам, в конце концов, дошел до Берлина. Он рассказал, когда объявили войскам о безоговорочной капитуляции, это было нечто. Они, пришедшие в логово фашистов, веселились, пели песни, обнимались, а ночью стреляли в воздух трассирующими пулями. Это был их маленький салют. В честь самих себя.