Воспоминание о войне Киселева Алексея Ивановича.

21 июня 1941 года началась война. В тот день мы с мамой оказались на железнодорожной платформе в Любани с правой стороны вокзала, где установлен памятник П.П.Мельникову[1]. У репродуктора на вокзале собралась большая толпа народа. Все слушали выступление наркома иностранных дел В.М. Молотова. Особенно запомнились мне его слова: "...Враг будет разбит, победа будет за нами".

В нашей бригаде в молодежной смене работали Саша Лукин и Сергей Левошкин. Они уже отслужили в армии и были танкистами. Их в первый же день вызвали на призывной пункт. Мы оставшиеся, перешли работать в три смены. 16 июля 1941 г. был солнечный день. Я сменился с ночной смены и пошел домой. Только отошел от Любани, как встретилась женщина из нашей деревни. Я уже забыл, кто это была. Она сказала, что звонили в контору колхоза из военкомата и передали, что мне необходимо срочно туда явиться. Я пошел дальше по тропинке от Любани мимо Ильинского Погоста домой. Подъехала полуторка с солдатами. Они сказали, что немцы выбросили парашютистов в ржаное поле. Рожь стояла высокая. Мне по тропинке надо было пересекать его по диагонали. Солдаты сказали, что когда пойдешь, то смотри внимательно, и если что заметишь, то сообщи. Я всю дорогу шел в напряжении, но никого не увидел.

Пришел домой, помылся, позавтракал, простился с родителями и пошел на железнодорожную станцию Болотница. По дороге зашел попрощаться с дедушкой и бабушкой. Больше я их после той встречи уже не видел. Во время войны они, как и мои родители были угнаны немцами в Латвию.  Умерли они сразу после войны и похоронены в Рамцах.

Когда я приехал в военкомат в Тосно, майор из комиссии спросил, где я хочу служить. Я ответил, что куда пошлете, туда и пойду, так как в такое время выбирать не приходится. Собрали нас команду в сорок пять человек.  На ночь всех ребят расположили в клубе. Там на полу мы переночевали, а утром повезли всех в Ленинград. Накануне, перед нами, из Тосно отправили команду в двести человек. Они попали во 2-ю ударную армию и практически все погибли в Мясном бору под Новгородом в начале1942 года. По дороге я заскочил сфотографироваться  и попросил фотографа отправить карточку родителям. Эта фотография, как память о том времени, до сих пор сохранилась в нашей семье.

В Ленинграде привезли нас на улицу Красных Курсантов, что на Петроградской стороне в Авиационное военное техническое училище. В училище из нас стали готовить техников по вооружению самолетов по сокращенной программе. Так я попал служить в авиацию.

Первые две недели службы в армии мы проходили карантин. Все это время жили во дворе училища в палатках. Нас помыли, подстригли, переодели в курсантское обмундирование. Каждый день с нами занимались строевой подготовкой. Занятия по физической подготовке в основном сводились к бегу по набережной реки Ждановка.

Через две недели началась основная учеба. Помню, стрелково-пушечное вооружение,  нам преподавал инженер-капитан Савинов. Занятия часто прерывались  воздушными тревогами. Укрываться строем бегали в оборудованный под бомбоубежище подвал того же здания. 

В августе началась эвакуация. Нас всех отправили в Сибирь в город Ишим. На платформы погрузили вручную все училищное имущество. Платформы и теплушки были загружены пушками, пулеметами, учебными пособиями. Теплушки были набиты людьми сверх меры. На полках в вагонах размещалось по двенадцать человек, и лежать там можно было только боком. При желании повернуться на другой бок было практически невозможно.

Перед отъездом особо запомнилось, что когда мы шли по улицам Ленинграда на погрузку с песней, то народ стоял на тротуарах и смотрел на нас молча. От этого на душе  у всех было грустно и тревожно.

В Сибирь ехали по северной дороге через Волховстрой, смотрели в открытые двери вагонов. Навстречу проплывали деревни, поля, на которых мирно пасся скот. В такие минуты вспоминал дом, и нередко щемило сердце.

Когда я еще был в  Ленинграде, то получил письмо от родителей. Как оказалось впоследствии, то было первое и последнее письмо из дома за всю войну.

Приехали в Ишим Тюменской области. Разгрузились. Разместились в военном городке артиллеристов. Училище практически заняло весь город. Классы размещались в различных, хоть как-то пригодных для занятий помещениях. Так класс бомбардировочного вооружения находился в сарае, слесарное дело преподавали в складах, какие-то другие предметы велись в конюшнях. Боевые и взрывчатые вещества преподавал инженер-капитан Бутусов в инкубаторе. В здании городского театра инженер-капитан Савинов вел курс стрелково-пушечного вооружения.

Нашим командиром роты был инженер-капитан Вербенко.

Учебный день был расписан так: восемь часов занятий, четыре часа самоподготовки. Занятия длились по два часа. Из класса в класс по городу передвигались исключительно строем и бегом. В первые дни нашего пребывания в Ишиме занятия проходили на улице. Курсанты втыкали в землю два кола, вешали доску, расставляли столы и учились. С наступлением холодов занятия  стали проходить в помещениях.

Учебные дни были чрезвычайно насыщенными. Мы так уставали, что под конец дня переставали соображать. В классах было холодно, сидели в шинелях. Периодически, когда глаза начинали слипаться, делали зарядку и после этого занятия продолжались.

В конце декабря 41 года мы уже сдавали экзамены по бомбардировочному и стрелково-пушечному вооружению самолетов СБ-2, ДБ[2]. Мороз был такой, что руки липли к металлу, а надо было все делать по инструкции. Один курсант, ленинградец Майоров, стал приспосабливать лебедку, чтобы подвесить бомбу ФАБ-250, от холода не смог установить ее на место и заплакал. После экзаменов нас выпустили из училища сержантами.

В январе 1942 года меня в команде из восьми человек отправили в Ижевск. Пришли на вокзал, дождались поезда. Он был набит людьми, как бочка селедками. Практически мы не стояли на ногах, а висели зажатыми друг к другу. Впоследствии оказалось, что прошла амнистия заключенных, и ими был забит весь состав.

В вагоне я долго стоял, и ноги совсем перестали держать. Заметил, что под скамейкой было пусто, протиснулся туда, лег на пол и почувствовал облегчение. Так мы доехали до Свердловска. Утром решили посмотреть город. Только вышли на улицу напоролись на патруль,  старшего лейтенанта с двумя солдатами. Он отобрал у нас солдатские книжки и отвел в комендатуру. Там набрался целый взвод, таких же солдат, как мы. Сержант пехотинец начал нас гонять строевой. Конца этим мучениям не было видно. Надо было, как-то выкручиваться из создавшегося  положения. Я встал впереди строя и сказал сержанту:

- Веди в комендатуру, нам надо на поезд.

Он привел в комендатуру, а там задержанными солдатами целый большой зал был заполнен. Сержант побежал докладывать начальству. Я говорю:

- Ребята  давайте  бежать.

Вышли на улицу, быстро организовали строй. Я сказал Пичугину, чтобы он встал на место командира впереди строя, и мы пошли на вокзал. По дороге прошли  мимо того же патруля со старшим лейтенантом. Он нас и не заметил. Наши солдатские книжки остались в комендатуре. Пришли в парк, где стояли грузовые поезда. Мы разыскали состав, отправлявшийся в нужном  направлении. На улице стоял сильный мороз, а мы были  одеты  в  шинели  и ботинки.

В парке наткнулись на костер сухих дров. Натаскали дров, растопили печку, закрыли дверь в теплушку, и стало теплее.

Приехали в Ижевск в часть, где формировали новые авиационные части. Через две недели один из нас заболел. Слабость, высокая температура. За ним заболел второй человек, третий и так все остальные. Пришел врач и у всех нас обнаружил на животе красную сыпь. Это был сыпной тиф. Через дорогу были тифозные бараки и нас на носилках туда перетащили. В лазарете уже лежали больные, но в основном это были гражданские люди. Тиф очень тяжелая болезнь. В этом лазарете я целый месяц провалялся с высокой температурой. Вставать не было сил, есть было совсем неохота. Только через месяц я стал понемногу поправляться. Появился аппетит. Но в больнице были такие порции, что еду на тарелках можно было только лизать. Через какое-то время нас выписали и мы вернулись в часть.  За время болезни так похудел, что на мне была одна кожа да кости. Понемногу стал ходить на аэродром чистить снег. Прилетали полки с фронта, но в них не брали. Вызовет, бывало, комиссар полка на собеседование и спрашивает:

- Почему такой тощий?

 А как узнает, что я болел тифом,  то отпускает и на этом  наш разговор заканчивается.

Из Ижевска только весной 1942 года отправили меня в город Чапаевск, что около Куйбышева, в 36 запасной авиаполк.

Там я попал  в сформированный взвод по заготовке дров во главе со старшим лейтенантом. Сначала мы работали в хуторе Опшарском, где пилили толстые дубы и осины. На двоих была одна двуручная пила, два топора и норма – за день напилить и сложить в штабель восемь кубометров дров. После того как там мы выпилили весь лес, нас направили в Безенчукский район.  Там продолжили  пилить и заготавливать дрова.  Моим напарником был Венька Булгов из нашего выпуска. Он был родом из Питера с Невской Дубровки. Пилили мелкий клен и дуб в лесозащитной полосе. Размеры полосы примерно сорок на один километр. Здесь норма была поменьше - по шесть кубометров на двоих, так как древесина была мелкая.  За такой работой прошли лето и осень 1942 года.

 По окончании работ нас на полуторке без тормозов доставили обратно в часть. Здесь меня поставили на зенитную точку по охране аэродрома. Первоначально на вооружении зенитчиков был пулемет "ПВ" с воздушным охлаждением, потом авиационная пушка "Швак". Все эти огневые средства размещались на треноге в круглой траншее. Здесь же рядом с боевой позицией находилась и землянка, в которой мы жили. Таким образом, на боевом посту мы находились постоянно. Только за едой приходилось ходить с котелками в столовую. Место было открытое, поэтому зимой все вокруг заносило снегом наглухо. Утром, когда вставали, вылезать из землянки приходилось как кротам из норы. При передвижении ночью мы ориентировались по стоянке самолетов Ил-2 и огонькам папирос часовых.

В январе 1943 года меня направили на станцию Зубчаниновка, что под Куйбышевом. Там была авиационная база с аэродромом, куда с завода поставляли самолеты Ил-2. Каждый день туда прилетало по 16 -18 машин. На аэродроме  дислоцировалась эскадрилья по приему самолетов и подготовке их к боевым действиям. Меня назначили исполняющим обязанности заместителя инженера эскадрильи по вооружению. В мои обязанности входило проведение расконсервации вооружения самолетов и подготовке его к боевому применению. Мы занимались тем, что снимали пушки "Швак", пулеметы "Шкас" с прибывающих самолетов и проводили их расконсервацию. Далее проводили разборку оружия,  смазывали и  собирали его,  проверяли работоспособность. После проведения указанных операций заряжали пушки и пулеметы боевым полукомплектом боеприпасов и в таком виде самолеты отправляли на фронт.

Инженеру эскадрильи нравилась моя работа. Он стал уговаривать меня, чтобы я остался там постоянно служить, и обещал ходатайствовать о присвоении мне офицерского звания. Сначала я отказывался, но потом согласился. Меня, для оформления назначения на должность,  с базы направили в Куйбышев. Но инженер бригады, которому была подчинена база, не согласился на такое назначение, мотивируя это тем, что я окончил училище только по шестимесячной программе. В начале войны были случаи что курсантов, отучившихся по 1,5 года,  с винтовками отправляли на фронт. Впоследствии их возвращали и при постановке на инженерные должности им отдавали предпочтение.

Весной 1943 года меня отправили под Пензу. Туда на время весенней распутицы должны были перегнать порядка 100 самолетов Ил-2. Наша задача состояла в том, чтобы их принять, обслужить и охранять до определенного времени. В Пензу меня отправили с татарином Равиловым. Ехали в полувагоне на ящиках, в которых были болванки для снарядов. Промерзли изрядно. На одной из остановок он побежал с котелком за кипятком. Я его отговаривал, но он все равно побежал. Поезд отправился и он отстал.

Приехал я  в Пензу один. Вокзал был заполнен солдатами. Был вечер, и отдыхать я пристроился на полу, где и проспал до утра. Утром пошел посмотреть очередь за горячим питанием. Подумал, что если мой попутчик приехал на другом поезде, то будет обязательно там.  Так и вышло. Смотрю, он стоит. Позавтракали, сели на пригородный поезд и поехали до станции Силикса. Потом прошли по снегу десять километров до деревни Мертовщина. Там размещалась комендатура аэродрома. На ночь нас отправили отдыхать в землянку. В ее центре  был вырыт проход типа канавы. Земля, оставленная по краям прохода, была покрыта перетертой в труху соломой и тряпкой от распоротого матраца. Это и было место для ночлега. Утром встали.  Равилов  говорит:

- Смотри,  вши.

Принялись их бить. Убили штук сорок. Крупные, белые, под ногтями хрустят. Пошел в комендатуру. Начальник - полковник с четырьмя шпалами. Я стал просить устроить нам баню. Он пообещал, но ничего не сделал.

На стоянке стояло уже тридцать самолетов. Ночью я пошел в караул охранять самолеты. Под одной из машин нашел эмалированное ведро. Снял нательное белье, положил в ведро, залил водой и прокипятил его. От белья остались одни швы да кучи дохлых красных гнид. И носить невозможно и выбросить нельзя - надо было сдавать на замену. Повесил остатки белья над плитой в землянке, высушил и снова надел.

Через несколько месяцев нас вернули в Чапаевск. Летом меня вызвали в бригаду в Куйбышев. Я уже давно просился на фронт, и вот мою  просьбу удовлетворили. Из Куйбышева меня и направили в Воронеж в действующую армию. Это было в августе 1943 года.

Степным фронтом в то время командовал И.С.Конев. В Воронеже формировалась авиационная дивизия, будущая 22-я гвардейская. Дивизией командовал полковник Немцевич, а командиром 437 авиационного полка, в который я попал, был подполковник Бобров.

По дороге в часть в поезде у моего напарника Равилова украли весь наш сухой паек и документы. Ночью, когда он спал на верхней боковой полке, все вещи вытащили у него из-под головы. Это произошло в Мичуринске. По приезду в часть мы с Равиловым жили три дня на птичьих правах, пока нас не зачислили на все виды довольствия.

Полк перевооружался на американские самолеты-истребители "Аэрокобра", поставляемые  в  нашу  страну из США  по  Ленд-лизу[3].  Меня  поставили  к старшему технику Панову. Это был грамотный, очень тактичный офицер.

Буквально за две-три недели я изучил вооружение этого самолета и договорился с ним, чтобы он взял меня к себе в 3-ю эскадрилью.

Старшим инженером полка был Федор Иванович Кацевал – замечательный человек. Он тоже учился в нашем училище, только по программе трехгодичного обучения.  Федор  Иванович  сказал, что  перед  отправкой на фронт с новичками будут проведены испытания. Кто сдаст экзамены успешно, тот будет назначен механиком, а кто не сдаст, то будет служить мастером. Нас было четыре человека. Сдал проверку на отлично только один я. Меня назначили механиком, а на остальные вакансии  механиков в эскадрилью  назначили людей из старых мастеров. Перед отправкой на фронт провели построение части. Там инженер полка представил нас старшим техникам эскадрилий и спросил, кто кого возьмет к себе. Старший техник 1-й эскадрильи сразу сказал, что он берет того тощего, то есть меня. К тому времени я после тифа полностью еще не оправился. Техником был Александр Иванович Суровягин. Малограмотный и грубый человек. Много кричал. Так я стал механиком по вооружению 1-й эскадрильи 2-го звена.

В 3-м звене служил старший сержант Сергей Карпушкин. Родом из Рязани, но жил до войны он в Москве. С ним мы дружили до конца войны. Я его звал косопузым, на что он не обижался.

Полк в начале сентября 1943 года отправили под Харьков. Старослужащих перевезли на самолетах Ли-2 "Дуглас". Остальных отправили туда поездом в переполненных вагонах.

Харьков к тому времени был освобожден и сильно разрушен. Нас высадили на станции Мерефа и отвезли на какую-то ферму. Стекла в окнах здания были выбиты. В подсобном помещении, где видать держали молоко, мы набросали на пол сена и кое-как  устроились. Уже была осень, холодно.

Ночью у меня так заболел живот, что прямо невозможно было терпеть. Никому об этом говорить не стал, так как боялся, что меня посчитают симулянтом. Сказал только Сергею Карпушкину. Он сходил в разведку. В каком-то подвальном помещении разыскал старушку. Она налила в алюминиевую кружку самогона, на которой стояло клеймо: 0.5 л. Сразу вспомнилась Родина. Залпом выпил кружку с небольшой краюхой хлеба и с солью. Легли спать. После такого «лечения» мне немного полегчало.

Утром рано поднялись, а на улице было еще темно, и стоял туман. Пошли на аэродром. Там начался наш путь из Полтавской области в сторону Днепра.

На неубранных полях, на кустах висели красные, уже сморщенные помидоры. На пригорках лежали желтые как поросята тыквы диаметром, наверное, с полметра.

Наступление на Днепровском направлении было форсированным. 10 октября 1943 года подошли к Днепру. Здесь остановились. Готовились к переправе через реку. Передний край перед форсированием должны были обработать 2000 орудий и отбомбить 900 самолетов-бомбардировщиков.

Задачей нашего полка было прикрытие войск с воздуха. В то утро встали рано. На улице стоял сплошной туман. Механики завели и прогазовали моторы самолетов. Пушки и пулеметы у нас всегда были заряжены. Провели митинг полка. Слышим, загудела артиллерия. Мой командир звена лейтенант Глотов и ведомый лейтенант Яковлев вылетели на разведку. Возвратились. Сказали, что кругом туман и ничего не видно. Так готовая к бою авиация, осталась без дела.

В ноябре, после форсирования Днепра 52-й Армией 2-го Украинского фронта, нас посадили на машины, и мы поехали к Днепру. Подъехали к понтонной переправе. Внезапно налетели немецкие самолеты. Зенитки открыли заградительный огонь. Самолеты отогнали. Осколком снаряда ранило одного нашего солдата. Мы кое-как добрались до села Зеленого на другом берегу Днепра. Там расположился наш полевой аэродром.

В последующие дни бои шли за Пятихатку.  Здесь отличился Н.Д. Гулаев[4]. В одном бою он сбил 4 «Фокера».

В феврале 1944 года фронт стремительно пошел в наступление. Наш следующий маршрут был на Кировоград, Умань. Здесь шли бои по уничтожению Корсунь-Шевченковской окруженной группировки противника. В районе Белой Церкви  и Шендеровки были окружены 1-я танковая и 8-я армии группы  армий  «Юг». По  завершении  ликвидации  окруженных войск,  враг  потерял более 73 тысяч солдат и офицеров, в том числе18,2 тысячи пленными. Кроме того, советские войска нанесли поражение еще 15 дивизиям, из них 8 танковым, действовавшим против внешнего фронта окружения.

По войскам противника работали штурмовики Ил-2, пресекая попытки немцев прорвать окружение. С самолетов бросали листовки немцам с картой окружения и надписью "Сталинград". Наш полк блокировал с воздуха окруженную группировку и сбивал фашистские самолеты Ю-52, пытавшихся вывезти офицеров из окружения.

Все дороги были забиты разбитой и валяющейся на обочинах, немецкой техникой и машинами.

Весной украинский чернозем развезло, и дороги стали практически непроходимыми. Машинам было по ним не проехать. Говорили, что командованием было даже организовано гражданское население для подноски снарядов и боеприпасов на передовую. Обувь у нас к тому времени износилась. Приходилось ноги обматывать материалом из самолетных чехлов. Мой командир звена лейтенант Глотов ходил в кирзовых сапогах с оторванными и привязанными проволокой подошвами.

Вся наша эскадрилья жила в одной землянке.  Для освещения применяли коптилки, сделанные из снарядных гильз. В землянке постоянно стояла копоть. Мы, механики, днем как обычно обеспечивали полеты, а по ночам по очереди ходили в караул.

Летом 1944 года, румыны отступали очень быстро. Надо было успевать продвигаться вперед. В один из дней меня и трех солдат из батальона аэродромного обслуживания посадили в транспортный самолет Ли-2 "Дуглас". Он был загружен квадратными бидонами с бензином. В кабине самолета летел командир полка майор Фигичев. Нас сопровождало два истребителя. Был сильный туман. Взлетели, долго летели и в итоге поняли что заблудились. Вместо сорока минут пролетали два часа. Повернули назад, так как боялись, что сядем за линией фронта. Постепенно туман стал рассеиваться. Тучи, поднявшимся ветром, стало рвать на куски. Под нами появился аэродром и на нем мы увидели самолеты "Дугласы" и По-2. Сели, сориентировались. Оказалось, что приземлились на аэродром Ротмистров. Решили взлетать, но с метеостанции прибежал солдат и передал, что вылет по погоде запрещен. Командир решил все равно лететь. Вопреки запрету взлетели. Только под вечер мы сели на свой полевой аэродром  в районе города Тростинец.

В ночь меня назначили начальником караула. К вечеру личный состав,  не имея конкретных указаний от своих начальников, разбрелся по хатам, и  никого нельзя было найти. Я пошел к начальнику штаба полка подполковнику Пилипчуку. Спрашиваю:

- Откуда взять личный состав в караул?

Он брился и ответил, что его нет дома, другими словами понимай так:

 - Тебе поручили, вот как хочешь, так и выполняй.

В одном из домов нашел начальников штабов эскадрилий. Там было большое застолье. Дело в том, что когда румыны в спешке отступали, они бросили цистерну рома. Местное население его расхватало и впоследствии продавало или меняло его на тряпки нашим солдатам.

С помощью адъютантов мы быстро набрали две смены караула. Первая смена заступила вовремя.  Но у нас была еще одна проблема: у караула  не оказалось патронов. И эту задачу решили. На краю взлетного поля стоял неисправный самолет Ил-2. Я пошел к нему. Охраны у самолета не было. Вскрыл люк, отмотал кусок пулеметной ленты и роздал патроны часовым. На душе отлегло. К этому времени уже совсем стемнело, и  мы приступили к охране аэродрома.

Следующим пунктом нашего назначения был город Ямполь Винницкой области. Здесь мы стояли долго, примерно с 15 марта по 10 апреля 1944 года. Нашей авиации приходилось много сопровождать быстрое наступление наших войск.  Мы же, техники в передовой группе следовали за линией фронта и обслуживали самолеты уже на новых, передовых аэродромах. В этот период в боях полк понес потери машин.

В Ямполе в полк пришло пополнение самолетов "Аэрокобра". Их в нашу страну американцы поставляли через Иран. Мы снимали консервацию с вооружения, регулировали прицелы, отстреливали оружие, готовили его к боевому применению. В район боевых действий, на станцию Вапнярка, пришел состав с обмундированием. Ночью налетело около тридцати "Хейнкелей" и сожгли весь железнодорожный состав. Мы видели зарево. К тому времени у многих обмундирование порвалось, обувь представляла жалкое зрелище. Вот в таком неприглядном виде и пришлось пересекать Государственную границу и вступать в Румынию.

Мы трое, механики Мясников, Иван Зотов и я,  сели на полуторку с цистерной бензина. Один из нас сел в кабину, двое оставшихся держались за поручни по бокам. Так проехали Молдавию,  реку Прут и оказались за границей в Румынии.

Первое встретившееся  в Румынии село называлось Стефанешти.  Проезжая его, в машине расплавился выжимной подшипник. Пришлось переночевать у местной жительницы. В хозяйстве у нее было две хаты, три коровы. При дойке она пользовалась деревянным подойником. Молоко сливалось по доске, в которой было отверстие на месте сучка.

Переспав ночь в Стефанешти, мы вышли голосовать на дорогу. На попутке доехали до города Боташани. Название этого города вошло в наименование Яссо-Кишиневской-Боташанской операции, проводимой войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов в августе 1944 года по разгрому немецко-фашистской группировки "Южная Украина" и выводу Румынии из войны.

Нам надо было добраться до деревни Тодерени. Но из-за проблем незнания румынского языка мы пропустили нужную развилку дороги, и попали в деревню Тудора. Разобравшись, что приехали не туда, мы на попутных машинах опять вернулись в Боташани и уже со второго раза оказались в Тодерени.

Из Тодерени наша авиация летала на Плоешти. Это крупный нефтяной район в южной Румынии. Здесь шли очень сильные бои. Немцы отчаянно защищались, понимая, что с потерей Плоешти, они теряют стратегический источник нефтепродуктов.

Румыния была первым иностранным государством, в которое я попал во время войны. Мне интересно было наблюдать, как здесь живет местное население. Особенностью одежды румын было то, что крестьяне носили черные шляпы,  белые домотканые длинные рубахи, доходящие почти до пят и штаны, вроде кальсон и тоже белого цвета. Одежда была подпоясана широким ремнем с кошельком. На ногах местных жителей были надеты постолы - обувь из собачьих шкур, мехом  наружу.  По всей видимости, с целью обеспечения себя материалом для обуви в домах держали по 3-4 собаки.  Коровы были серой масти. Ростом скотина была небольшой и молока давала тоже мало. В домах висело большое количество портретов молодого короля Михая в военной форме с эполетами.

Охрана самолетов в Румынии была напряженной, так как ночи там были очень темные.  В горах была слышна частая стрельба. Взлетная полоса на  аэродроме была короткой. Она начиналась у подножия горы и заканчивалась перед речкой, протекавшей поперек у края взлетной полосы. Здесь мы потеряли три самолета, которые, пробежав взлетную полосу и не взлетев, упали в воду.

В августе 1944 года с Румынией как с противником было покончено, был заключен мир, и она перешла на нашу сторону. Впоследствии король Михай был награжден орденом Победы. Из Румынии мы снова возвратились в Ямполь.

Из Ирана опять пришли новые "Аэрокобры". Пополнили потери, которые наши войска понесли в Румынии. За короткий срок мы привели их в боевое состояние и поставили  в строй.

В Ямполе я стал свидетелем одного случая. Мне и нескольким сослуживцам пришлось провожать в Москву командира дивизии полковника Немцевича. Втроем несли его вещи к самолету. Я нес треугольный бидончик со спиртом. Сказали, что его переводят в Москву командовать училищем высшего пилотажа, но я думаю, что он попал в заведение Берии. А дело было в следующем. Когда мы наступали еще на Кировоград на Украине, с ним вместе служила его жена Сима. Она была майором и служила начальником связи дивизии. Однажды при перелете на По-2 она пропала вместе с самолетом и летчиком. Командование дивизии решило, что самолет был сбит и погибли все пассажиры, находившиеся на его борту. Полковник Немцевич сделал надпись на своем самолете "За Симу" и мстил немцам за потерю своей жены.  Однако через некоторое время появилась информация, что ее фотография в военной форме, при орденах и медалях  с дочкой была опубликована в немецком журнале. О том, как  она попала к немцам никто, не знал. Вот такая история.

В мае 1944 года  погиб командующий 1-го Украинского фронта генерал-армии Н.Ф.Ватутин. В деревне Васильки  на Западной Украине он попал в засаду бендеровцев и был смертельно ранен.

Командовать 1-м Украинским фронтом назначили Ивана Степановича Конева.

Маршала Р.Я.Малиновского с 3-го Украинского перевели на наш 2-й Украинский фронт, который повел наступление на Венгрию.

В конце июля 1944 года началась передислокация войск.  Танки, артиллерия, авиация, все пришло в движение. Нас опять посадили на машины, и отправили на Западную Украину в город Червоноармейск, ныне Радзивилов Ровенской области. Здесь была уже совсем другая природа. Смешанные леса, другой климат и другие люди. Люди, настроены против нас были крайне враждебно.

По приезде в населенный пункт постучались в один из домов.  Слышим голос старухи:

- Москалi прiшли.

Нас проинструктировали, чтобы мы не ходили по одиночке и без оружия. Был случай, когда бендеровцы сняли часового у штаба части. Убили ударом ножа в спину. Часовых на объекты стали ставить по двое, с подчасками то есть с помощниками. Патрулей инструктировали, чтобы они к домам и садам близко не подходили. В окрýге орудовали банды.

Отсюда началось наступление наших войск на Польшу. Когда войска подошли к реке Висле, мы на санитарных самолетах, всего их было семнадцать, выдвинулись на полевой аэродром. Самолеты сели, но он оказался непригодным для истребительной авиации. Стали передислоцироваться на другой аэродром на своих самолетах. Все улетели, а у нашего самолета "зачихал" двигатель. Я лежал на левом крыле в люльке, за пилотом пристроился лейтенант с собакой, а на правом крыле в люльке, как и я, другой солдат. Летчик развернул машину, погонял мотор. Вроде двигатель заработал ровно. Я лежал и смотрел, как двигаются клапана у мотора. Стали взлетать. Впереди по курсу была канава, заросшая ольхой. Я лежал и думал:

- А вдруг мотор откажет.

Самолет поднялся над кустами, чуть не задев их, но все обошлось. Прилетев в назначенный район, сели в поле. Ночевали в сарае. Утром пошли смотреть поселок. Это была уже Польша. Вдоль железной дороги валялись под откосом грузовые вагоны. Это партизаны взорвали железнодорожное полотно, когда фашисты отступали. Подошли к помещичьему имению. В доме, где когда-то жили батраки, стояли двухъярусные кровати.

Поля  были засажены картошкой с бобами,  клевером. В поле крестьяне убирали клевер и видимо воровали, так как  увидев меня, испугались. Я им махнул рукой, мол, все нормально и они успокоились.

На следующий день нас направили в местечко Турбя.  Шли пешком, километров тридцать. Решили идти лесом, чтобы сократить расстояние. Лейтенант, по прозвищу Безлошадный, повел нас по карте. Его звали так потому, что он плохо летал и за ним не был закреплен самолет. Дошли до реки Сан. Металлический мост на реке был взорван, и пришлось перелезать по его искореженным,  металлическим  конструкциям. Вскоре пришли  на место и расположились в бараках.  Турбя оказалось большим селом. Впереди был Сандомирский плацдарм.  Нашему полку предстояло прикрывать с воздуха войска, которым предстояло его взять. Впоследствии эта операция войдет в историю как Сандомирско-Силезская.

Аэродром Турбя часто подвергался артиллерийскому обстрелу немцев. Периодически с раннего утра четыре орудия противника залпом били по аэродрому. В результате таких артиллерийских налетов фашисты сожгли несколько наших самолетов, погиб техник звена Бушуев. Чтобы сохранить самолеты, приходилось их поднимать в воздух во время стрельбы. Как только самолеты взлетали, обстрел прекращался. В одно утро с началом обстрела мы сели в грузовую машину и стали уезжать в сторону. Снаряды ложились вслед за нами буквально по пятам. По-видимому, где-то рядом с аэродромом  работал корректировщик артиллерийского огня противника  с рацией.

В августе 1944 года аэродром часто менял дислокацию. И мы кочевали вместе с ним: Ижев, Турбя, Мелец. В районе Мельца расположились в бараке. Рядом был парк, в котором стояло большое помещичье имение. Вокруг росли деревья в три обхвата. Наше звено расположилось вдоль пруда под кронами деревьев.

Самолеты дежурили в воздухе над плацдармом по очереди.

Однажды к нам сели самолеты из соседней дивизии. Начался очередной артобстрел нашего аэродрома.  Загорелся один из самолетов "гостей". Оставшиеся самолеты тотчас улетели.

Ночной караул нам приходилось нести с напряжением. В эти дни мы задержали диверсантов. Они готовили подрыв самолетов. У них изъяли: взрывчатку, бикфордов шнур, тринадцать английских револьверов. Одного и я задержал на рассвете с тукачкой (пуком) соломы.

На Украине меня приняли в комсомол. Позднее стал членом бюро и секретарем комсомольской организации эскадрильи. В населенном пункте Стоева Воля стоял штаб дивизии, и я ездил туда учиться на попутных машинах через Тарнобжек в дивизионную партшколу.

Стремительное наступление наших войск продолжалось. Мы опять передовым отрядом на машинах выехали к линии фронта в готовности принимать и обслуживать самолеты на передовом аэродроме.

В районе Ченстахово я видел, как гнали длинные колонны пленных немцев. В городе было много фашистских трупов. Поляки собирали и вывозили их  за город на санях.

В начале января 1945 года пересекли границу Польши с Германией. Это был район Силезии. Расположились сначала в городе Лигниц, затем в городе Бриг. При выдвижении пришлось переезжать по понтонному мосту через реку Одер. Ночевали на окраине города в двухэтажном доме. Вокруг стояли орудия, которые ночью постоянно стреляли. Дом от артиллерийских залпов постоянно дрожал.

Утром я взял велосипед  и стал учиться на нем ездить. Двигаться стал в сторону фронта, куда накануне стреляла наша артиллерия. Взору предстала страшная картина: по обе стороны дороги лежали кучи немецких трупов. Смотрю на небо, а там группа Илов встала в круг и бьет в одну точку. Навстречу мне попался солдат.  Он сказал, что ехать дальше опасно, обстреливают.

По мере движения фронта продвигались и мы. Вилькау, Оллау. На одном из аэродромов было много брошенных самолетов Ю-87, одномоторных бомбардировщиков с неубирающимися шасси, в народе прозванных лаптежниками. Особенностью этих самолетов было то, что в их плоскостях находились баки с горючим, которые обтягивались лосиной кожей. Но на этих самолетах кожа была уже кем-то содрана.

Стало видно, что с потерей Плоешти в Румынии, у немцев возникли большие проблемы с горючим. Это было видно по тому, как снизилась интенсивность полетов немецкой авиации.

Последний полевой аэродром, на котором мы базировались, находился примерно в двадцати километрах от Берлина. Он назывался Польц-Дорф. Аэродром представлял собой асфальтированный отвод от автострады Бреслау-Берлин.

На новое место добирались на попутках по три-четыре человека. Автострада была сделана из бетонных плит размером примерно три на три метра. Местами автострада была построена как аллея,  с насаженными по середине деревьями. Говорили, что А.И. Покрышкин садился на эту автостраду, как на взлетную полосу.  Он командовал соседней с нами авиадивизией. Рассказывали, что у него было два самолета. Один "Аэрокобра" - государственный, а другой Ла-5 - подарок земляков Новосибирцев. На фюзеляже Ла-5 об этом было написано. Я видел эту надпись, когда его самолет стоял на аэродроме Турбя около землянки КП.

В нашем тылу остался  Бреслау.  Там была окружена группировка немцев. Некоторые из них выбирались из окружения лесами. Опасность выхода на аэродром фашистов, вырвавшихся из окружения, была велика. Поэтому мы, механики, по две смены постоянно охраняли аэродром.

Мой командир, лейтенант Глотов с ведомым лейтенантом Яковлевым часто летали на разведку. Когда в районе Бреслау из окружения прорвалась группа немцев около четырех тысяч человек, они парой летали на разведку, кружили над лесом и искали прорвавшихся. Летали на малой высоте. В один из таких дней,  очередью из стрелкового оружия из леса,  был сбит Яковлев. Он выбросился на парашюте с высоты 80 метров. В самолете он очень обгорел и долго лечился. После выздоровления летал в перчатках, так как кожа на руках была очень нежная;

В мае, в самом конце войны, были очень напряженные дни. Стояла сильная жара. Нашим летчикам приходилось выполнять по восемь-девять самолето-вылетов в день. На Берлин летали бомбить Ил-2, "Бостоны", "Боинги", "Петляковы". Наши "Аэрокобры" вели огонь из пушек и пулеметов по заданным квадратам. Летали, стреляли, возвращались обратно. Для усиления наземного прикрытия аэродрома, нам придали батальон пехоты на американских бронемашинах и мотоциклах, вооруженных крупнокалиберными пулеметами. Мотоциклы были тоже американскими, с люльками. На этих мотоциклах помещалось по 3 человека. Пехота круглосуточно  прочесывала сосновый лес вокруг аэродрома, искали скрывающихся немцев.

В начале мая 3-я танковая ударная армия П.С.Рыбалко пошла на помощь восставшему чешскому населению, с целью освободить Прагу. Началась Пражская операция. Наш полк прикрывал танковую армию с воздуха.

Здесь случилась последняя потеря войны в нашем полку. При возвращении с боевого задания погиб лейтенант Степанов. Его самолет по неустановленной причине врезался в землю. Молодой паренек. Все его очень жалели. Он недавно прибыл из училища в полк, но уже успел отличиться и получить орден Красной Звезды.

2 мая 1945 года на аэродроме стояла тишина. Мы сидели  на канаве у обочины шоссе. Было такое впечатление, что мы никому не нужны. По шоссе непрерывным потоком шли колонны штатских людей и бывших военнопленных, согнанных сюда со всей Европы. На груди у каждого была пришита тряпочка с обозначением национальной принадлежности - флага страны.

Я описал путь, который пришлось пройти мне за время войны. В моем подчинении были два стрелка и два мастера. На обслуживании было все вооружение самолетов звена, то есть четырех истребителей.

Полк за время войны выполнял различные боевые задачи:

- осуществлял воздушное прикрытие бомбардировщиков Пе-2; Боинг-29, Бостон, Ил-2 других при их сопровожении;

- участвовал в охране переднего края обороны войск с воздуха;

- осуществлял «свободную охоту», то есть вел поиск и уничтожение самолетов противника в зоне без  непосредственного целеуказания;

- вел воздушную  разведку;

- осуществлял блокирование с воздуха территорий, на которых велись боевые действия, плацдармов на реке Днепр и Висла;

- прикрывал с воздуха войска, в том числе и 3-ю танковую Армию П.С.Рыбалко.

За войну полк сбил 435 немецких самолетов. Полку, первому в дивизии, было присвоено звание Гвардейского. После этого 437 истребительно-авиационный полк был преобразован в 129 Гвардейский, Сандомирский, орденов Александра Невского и Богдана Хмельницкого 2-й степени истребительно-авиационный полк 22-ой гвардейской ордена Боевого Красного-Знамени дивизии 9-ого авиационного корпуса 2-й воздушной армии.

В конце войны моими командирами были: командир полка подполковник Фигичев, командир авиадивизии полковник Горигляд, командир корпуса генерал-майор Утин, командующий 2 воздушной армией Маршал авиации С.А.Красовский.

Степан Акимович Красовский был участником еще первой мировой войны. В Гражданскую войну он воевал начальником связи авиаотряда, летчиком-наблюдателем.  В тридцатые годы, закончив Военно-воздушную академию, командовал авиабригадой, участвовал в советско-финской войне. В Великую Отечественную войну командовал ВВС  56А,  Брянского и Юго-Западного фронтов, 2 и 17 ВА. С 1945 года командовал ВВС ряда военных округов. С 1956 года руководил Военно-воздушной академией.

В Польше я был награжден медалью "За отвагу" и с окончанием войны медалями "За взятие Берлина" и "За освобождение Праги", грамотой ЦК ВЛКСМ с подписью секретаря Н.А. Михайлова.

Уже когда стояли в Австрии в селе Зирндорф в четырех километрах от Штоккерау и в шестидесяти километрах от Вены моему командиру звена лейтенанту Глотову Н.И. присвоили звание Героя Советского Союза, сбившему семнадцать самолетов противника. Такого же высокого звания удостоились: штурман эскадрильи старший лейтенант Маринский, командир эскадрильи гвардии капитан Лусто Михаил Васильевич, начальник воздушно-стрелковой подготовки полка Архипенко. О нем сохранилась добрая память. До этой должности он был командиром нашей эскадрильи. За время войны он сбил тридцать пять немецких самолетов. Его очень любили и уважали подчиненные. Звания дважды Героя Советского Союза присвоили штурману полка Гулаеву Николаю Ивановичу, сбившему пятьдесят семь самолетов противника.

После Победы всех Героев Советского Союза и полных Кавалеров  ордена Слава собрали в Дрездене. Там их переодели в новую форму, провели занятия по строевой подготовке и после отправили в Москву на парад Победы.

Война закончилась. Наш полк передислоцировали в Австрию. Технический персонал части на новое место отправили на трех машинах. Ехали через Чехословакию. Горы Татры были внизу все зеленые и в цвету, а вершины стояли еще покрытые снегом. Приехали в Тулин, это в шестидесяти километрах от Вены, на берегу Дуная. Здесь раньше располагался капитальный аэродром авиационной части немцев. Взлетная полоса, рулежные дорожки бетонированные, крытые ангары. Для офицерского состава были выстроены коттеджи, а для технического - общежитие. Комнаты в помещениях на два-три человека. В туалете были  даже раковины для мытья ног.

Здесь мы приняли свои самолеты после перелета. Простояли здесь недолго. На противоположном берегу Дуная стояли американцы. После выравнивания демаркационной линии этот аэродром перешел к ним.

В эти дни мы с Сергеем Карпушкиным съездили в Вену. Там было гуляние в честь амнистии политзаключенных сидевших в тюрьмах при Гитлере. В саду Иоганна Штрауса между деревьев стояли столики. Везде играла музыка, люди танцевали.

Передав аэродром американцам, мы перебазировались по другую сторону Вены, в городок Штоккерау, находящийся тоже в шестидесяти километрах от нее. Невдалеке, в четырех километрах находилось село Зирндорф. Первоначально мы жили в гостинице, но затем переехали в бараки, наскоро построенные на аэродроме. Рядом в бараках разместились и танкисты П.С.Рыбалко.

Здесь мы принимали участие в первых послевоенных выборах. В Верховный Совет Национальностей выбирали командующего бронетанковыми и механизированными войсками, Маршала бронетанковых войск Я.Н.Федоренко. В Верховный Совет Союза выбирали командующего третьей танковой Армией Маршала бронетанковых войск Павла Семеновича Рыбалко. Он выступал перед нами. П.С.Рыбалко, небольшого роста, лысый, вышел на сцену в клубе и  сказал:

- Моя армия за войну потеряла столько танков, что хватило бы на Украине покрыть железными крышами все дома. А сколько потеряли вы самолетов? Я коммунист, а коммунисты не обещают молочные реки с кисельными берегами. Будем вместе работать, и восстанавливать страну.

На этом служба моя в оккупационных войсках закончилась.

Из армии сначала стали демобилизовывать агрономов, затем железнодорожников. Я написал в Любань письмо дяде Шуре Ветчинкину, чтобы он прислал справку о том, что я работал на железной дороге. Он к тому времени уже вернулся из Латвии, куда был угнан немцами. Он работал в Ленинграде в ВЧ-5 на станции Московской-Сортировочной на пункте осмотра вагонов.

Мне предлагали ехать на восьмимесячные курсы в Таллин, чтобы получить офицерское звание. Но меня тянула Родина и железная дорога.

Утром 10 марта 1946 года на построении эскадрильи зачитали приказ о моей демобилизации, и в тот же день я уехал в Вену. В Австрии сирень распускала почки, население работало в садах и огородах. Переночевал я в гостинице. Отъезжающих нас набралось семнадцать человек. Сели в двухосный грузовой вагон и поехали на Родину.

Дорога лежала через Будапешт. Там было еще холодно, правда, снега уже не было. Далее нас повезли через пограничную станцию Чоп в Киев. В Киеве летел мокрый снег. Там у меня оторвался левый погон с лычками старшего сержанта. Для симметрии я снял и правый так как для того чтобы пришить погон у меня не было ни иголки, ни ниток. Только вышел из вокзала как меня задержал патруль. Таких как я набралось несколько человек.  Привели в комендатуру. Смотрю, а там старшина моет грязный пол.  Несколько солдат пилят дрова.  Вызвали к коменданту.  Капитан, крикливый такой, спросил, почему я хожу без погон. Я сказал, что я демобилизованный.

- Вы военный, пока не получите гражданские документы.

Вышел в коридор. Думаю надо сыграть на самолюбии начальника. Стучусь в дверь, правую руку под козырек и строевым шагом подхожу к коменданту. Докладываю:

- Товарищ капитан, демобилизованный гвардии старший сержант Киселев. Прошу выдать документы, у меня скоро отправляется поезд. Он настолько был обескуражен и польщен, что приказал отдать мои документы. Я вскинул руку под козырек, повернулся и строевым шагом вышел.

Бегом побежал на вокзал. Там мне сказали, что наш поезд пойдет только ночью. Стемнело. Я пошел искать состав. Нашел его в парке. Вокруг состава уже были люди. Еле уговорил проводницу, чтобы пустила в вагон. На Украине в низинах лежал еще снег. Ехали мимо брянских лесов. Там было тоже еще много снега, который, правда, был уже сильно набухший. Приехали в Москву на Киевский вокзал. В Москве было столько снега, что когда переезжали с Киевского на Ленинградский вокзал троллейбус, в котором мы ехали, застрял в сугробе. Пришлось всем пассажирам выходить и выталкивать машину из снежного плена. В тот же день я выехал поездом в Питер.

Вышел из вагона в Любани. Вокруг все было бело, и к отдельным домам протоптаны в снегу тропки.

Пошел искать дядю Шуру Ветчинкина. Нашел улицу Красную. У дяди Шуры старый дом сгорел, который раньше был перевезен из Рамец. Жил он в маленьком домике, сделанном из хлева. Встретились, обнялись. Он сказал, что наш дом тоже сгорел, а мои родители уехали в Ханнилу под Выборг. Выпили с дядей Шурой за встречу. Водка тогда уже продавалась. Сходили к тете Мане на улицу Маяковского. У них одних остался дом целым, не сгоревшим. Кругом чистое поле и единственная тропинка к их дому. Тетя Маня, с бабушкой и дочкой Тосей остались в живых. Дядя Леша погиб.

Простившись с родственниками, я пошел на Родину в Рамцы. Пришел на пепелище, где стоял дом. Под снегом куча кирпича, обгорелый остов кровати и на нем ворона сидит. Вот и все, что осталось от дома. Даже от колодца остался только сруб полуразрушенный и журавль.  Посидел немного, погоревал и подался обратно в Любань.

На другой день выехал в Выборг и к вечеру туда добрался. Стал спрашивать, как проехать до Ханнилы, но никто не знал. Одна женщина подсказала, как туда попасть.

Наконец приехал домой, стучусь в дверь. Мама спрашивает:

- Кто там?

Я ответил:

- Свои.

Мама опять:

- Кто  свои?

Я говорю:

- Что не узнали меня?

Мама сразу догадалась и открыла дверь. Обнялись. Павел к тому времени уже вырос. Ему было уже полных 16 лет. Сели за стол, отметили с родителями встречу.

Утром лежу в постели и как-то странно себя чувствую:

        - Я дома и не надо никуда идти.

Давно я такого чувства не испытывал.

 

       Умер Киселев Алексей Иванович в 2012 году в возрасте 90 лет.

 

[1]  Мельников Павел Петрович (1804-80гг), - русский ученый в области железнодорожного транспорта, почетный член Петербургской Академии Наук. Участник проектирования и строительства железной дороги Петербург-Москва.

[2] СБ и ДБ – средний и дальний бомбардировщики.

[3]  Ленд-лиз - (англ. lend-lease), система передачи США взаймы или в аренду военной техники, оружия, боеприпасов,  снаряжения стратегического сырья, продовольствия и т.п. странам – союзницам по антигитлеровской коалиции в годы второй мировой войны. Поставки по Ленд-лизу получили 42 государства – всего на 46 млрд долл., в т.ч. СССР – на 9,8 млрд долл. ( около 4% производства советской промышленной продукции).

[4]   Гулаев Николай Дмитриевич, - дважды Герой Советского Союза. За время войны в воздушных боях сбил 57 самолетов противника. После войны он  окончил  Военно-воздушную академию им. Н.Е.Жуковского, службу проходил на ответственных должностях в Войсках ПВО.