1941

В 10-00 утра мы были с двоюродной сестрой Валей в бане у Зоопарка, одеваемся и слышим, что началась война, сразу бегом помчались домой. Жили мы в Скатертном переулке. Весь дом – примерно 9 квартир, все плачут, кричат, все в растерянности. Из школы нас стали собирать и отправлять в Касимов, где мы собирали колоски – помогали с урожаем. В сентябре за мной приехала мама. Я была старшей – 10 лет. Остальных детей мама уже отвезла в деревню Симоново, Калининской области (сейчас – Тверская), и вот забрала меня. Там радио не было, не имели никаких известий. Буквально через неделю после нашего приезда, в Симоново из соседней деревни Войлово на мотоциклах приехали немцы и начали размещаться в домах. Дом бабушки по маме был богатым, там немцы разместили свой штаб. Так приблизительно 1,5-2 месяца мы были в оккупации. У нас дом был поделен на две семьи. В нашей половине немцев не было, они жили у тёти Насти Сугробовой за стенкой, на другой половине. Причем это были не немцы, а финны, которые оказались злее немцев. У них пропали папиросы, они стали всё вверх дном переворачивать, искать, и у нас увидели кадку и подумали, что там их папиросы или какие-то взрывные устройства, а там было-то мясо (солонина). Вот немцы чуть не убили маму. А она кричит « у меня дети, дети!!!!» Мы плакали и кричали. Кадку немцы разбили, увидели, что там мясо, всё изуродовали, но оставили маму в покое. Осень и зима были очень суровыми – первый раз болото замерзло – такие холода были! Есть вообще было нечего, и немцы иногда давали нам, детям, конфетки. Каждый день вечером со стороны болота мы видели зарево, какие деревни – не помню, мы там даже ни разу не были, но пожилые люди в нашей деревни говорили, что это немцы деревни жгут. Тогда мы и решили начали копать окоп, землянку, но не успели выкопать до конца, т.к. начала гореть наша деревня, всё вокруг полыхало. Соседям, Бозиным, с левой стороны, немцы помогли собрать и вытащить вещи. Наш дом горел, мама кричала, а как же документы? Они оставались в горящем доме. Бабушка (папина мама) побежала в горящий дом за документами, но вернулась без них. Мама ее уговорила еще раз вернуться в горящий дом, рассказала, где они лежат и тогда бабушка вынесла документы. Немцы из бабушкиного дома (богатого, маминой бабушки) выносили иконы, прикладами выбивали лики и серебряные оклады запихивали в свои вещь-мешки и уносили с собой. У бабушки была посуда необыкновенной красоты, но всё сгорело. Убивали животных – возле нашего дома лежала мертвая лошадь - пристрелили. С собой немцы забрали двоюродного брата Николая (ему еще 20 не было), у него были постоянные припадки, наверное эпилепсия, и судьба его неизвестна, то ли сразу убили, то ли дальше увели с собой. Вторая жертва оккупации – сосед богатой бабушки, ребенок, старший сын Корниловых. Он что-то искал на поле перед речкой Хвошней и взорвался на мине. Осталось в деревне всего три дома со стороны болота. Нас, детей, разместили на палатях одного из домов – дома тёти Полины Андриановой. В этом же доме устроили медсанчасть. Раненых привозили из-под Старицы и Ржева.  Когда немцы только ушли, мы вдруг услышали русский мат, ползли наши разведчики в белых маскировочных халатах. Наши части прошли вдогонку за немцами и потом мы слышали выстрелы, что дальше было – не знаю.

Новый год. Раненые стонут, а наши медсестры ели, пили, смеялись, им не до раненых и не до нас голодных. Мы сидели на палатях, смотрели и слюни глотали. Раненые умирали, и их сбрасывали в братскую могилу на углу за школой на повороте в Войлово. Потом мужики из Войлово нашли в роще трёх дизертиров, а спустя время кто-то в роще нашел троих мертвых солдат (наверное тех же). Солдат похоронили возле Войлово и написали, что они герои. Кем они были на самом деле – не знаю.

У нас в Симоново не было лошадей, всё сожгли до тла, мы голодные думали как выехать в Москву. Войлово почти не пострадало и там нам дали лошадь и повезли в Тверь на вокзал. Начальство дало нам разрешение ехать и нас посадили в один из военных эшелонов в вагон с военными, где была теплушка. Нам повезло - ехали более или менее в тепле. Нас было 4 ребенка, мама и бабушка Дуся (папина). Приехали в Москву в начале января, слава Богу, живы и здоровы.

Папа всю войну был в Москве. Его не взяли на фронт, потому что он болел туберкулезом. Он бегал по крышам и гасил дома, на которые сбрасывали с самолетов «зажигалки». Мы приехали и оказались выписанными из квартиры, но потом всё уладили и нас снова прописали, потому что, спасибо бабушке, у нас на руках были документы, которые она смогла вытащить из огня. В Москве нам на еду давали карточки.

1942.

Итак, в январе мы приехали в Москву. Окна заклеивали ленточками от газет, чтобы при бомбежке стекла не рассыпались. Вот звучит сирена – значит будет бомбёжка. У нас во дворе было бомбоубежище, но все туда не помещались и нам приходилось бегать в метро на Арбат. Кто-то прибегал с вещами, а у нас толком ничего не было, мы были «голь-моль». Бомбежки наш дом не тронули, остался целым, а в памятник Тимирязеву в начале Никитского бульвара попала бомба.

 Весной домуправ Хасан, всегда ходивший в брюках-галифе, сказал нам всем сажать кукурузу во дворе, чтобы было что поесть.

В сентябре возобновили занятия в школе. Наша школа №100 была у Никитских Ворот в Столовом переулке. часто нас возили на автобусе в госпиталь, который располагался в школе напротив Ваганьковского кладбища. Мы ухаживали за ранеными, шили им кисеты, куда они складывали табак, читали письма, кто просил, за тех писали письма, кормили. В школе-госпитале был фруктовый сад и нас просили рвать оттуда определенное количество яблок, которыми кормили раненых. Нам даже попробовать яблочки не разрешали. Побыли в госпитале, помогли и через 3-4 часа нас обратно на автобусе везли к школе.

1943 и 1944 мы учились, все было более или менее как до войны, только люди дома ремонтировали.

1945 Война закончилась! Мы во дворе, плачем, смеёмся сквозь слёзы. У кого-то погибли отцы, дяди, братья, а мы по-молодости были довольны – салют, красота! Хотя и нашу семью горе не обошло стороной. Один из родственников, дядя Васильев Михаил Михайлович 1918 года, был в начале войны в Брестской крепости, служил в армии, его взяли в плен, он бежал, затем поймали, опять бежал и дошел до Берлина. В Москве ему жить не разрешили, т.к. был в плену. Бывшим в плену жить можно было только за 101-м км. Вот он и поселился в Твери, т.к. родная деревня Симоново недалеко, женился, родились дети, внуки, так и прожил в Твери до своих 80 лет. Другой дядя, Костя из Ленинграда вернулся с фронта без ноги, поставили ему протез и после войны его послали работать в Германию, где он отравился.  Другой дядя, Филипп, погиб при защите Москвы. Его имя – Васильев Филипп, значится в списках на Поклонной горе.

После войны по широкому садовому кольцу шли полуголые, в драной одежде пленные немцы. Хлеба до сих пор было немного, и всё-таки люди несли им воду, печенье и хлебушек поесть.

Из воспоминаний Константиновой (Сугробовой) Лидии Васильевны, 04.12.1931 года рождения.