Было у отца три сына… Так обычно начинаются русские сказки. Но это не сказка, а трагическая правда о том как война безжалостно проехалась по крепкой счастливой крестьянской семье.

У Антона Яковлевича Коняева и его жены было действительно трое сыновей. Все трое были призваны на фронт. Двое не вернулись.  Один из них Дмитрий - старший сын - мой дедушка, которого я видела только на единственной, ещё сделанной до войны фотографии. Средний сын Иван пропал без вести. Повезло вернуться с войны только младшему - Василию. Судьба деда оказалась очень тяжёлой. В первые месяцы войны он попал в плен под Дорогобужем. Погиб там первого июня 1942 года тридцати восьми лет отроду. Дома осталась любимая красавица жена с четырьмя детьми, младшей из которых был всего годик.

Это воспоминания о Дорогобужском лагере военнопленных, действовавшем в 1941 году.

 Письмо А.Я. Скоробогатова (г. Вязьма, пос. Бородино, 12) в редакцию газеты «Рабочий путь», 12 сентября 1980 г.
В литературе о Великой Отечественной войне мне не приходилось читать о Дорогобужском лагере смерти. На фоне чудовищных зверств фашистов лагерь в Дорогобуже выглядел довольно «безобидно». И все-таки гитлеровские вояки здесь были верны себе. Говорю это на основании личного опыта: хлебнул и я там фашисткой «гуманности». Октябрь 1941 года был очень тяжелым для наших войск – об этом хорошо известно из архивных документов, художественной литературы и других источников.
Приблизительно в середине октября наша часть, отступая от Ярцева, попала в окружение в районе Дорогобужа. Связь с другими войсковыми частями была утрачена, ни патронов, ни гранат у нас уже не осталось. И вот вблизи молодой березовой рощицы нас внезапно стали обстреливать из минометов и автоматов. Что осталось делать? Бросились в рощицу. Я увидел густую елку, разбил о ее ствол бесполезную винтовку и затаился. А по роще с разных сторон уже слышались выстрелы, крики фашистов, прочесывающих рощу. Прямо на меня пёр с автоматом низкорослый рыжий немец. Увидел меня и весело крикнул: «Встань, зольдат!» Потом знаком приказал идти вперед. Через пять минут я вышел на луг. Там уже стояло много моих товарищей. Нас построили в одну шеренгу, и двое солдат стали нас обыскивать и отбирать все, что им нравилось. У меня из вещевого мешка вытащили мыло, расческу, фотографию дочки и письмо от матери. Забрали и махорку.

Офицер что-то скомандовал, и нас погнали. Уже в сумерках мы подошли к территории, обтянутой колючей проволокой. Судя по тому, что за проволокой кое-где стояли цистерны, здесь прежде была нефтебаза.
Незадолго до этого прошел дождь, и на земле блестели в низких местах лужи. Возле широких ворот была будка, возле нее стоял немец с автоматом. Он открыл ворота, и нас с громкими криками стали загонять за проволоку. На территории лагеря были кое-где возвышенные сухие места, и пленные ринулись к ним: никому не улыбалось провести ночь в лужах. Но тут с нескольких вышек раздались пулеметные очереди, и над нашими головами засвистели пули. Нас загоняли в лужи. Немцы яростно орали и показывали руками, где мы должны разместиться. Пришлось подчиниться. С разных сторон раздались возмущенные крики пленных, но тут снова загремели выстрелы. Стреляли поверх голов для устрашения. Необычайную картину представлял сейчас лагерь пленных. Люди устали, хотелось прилечь, а нельзя: кругом вода. Лужи хоть и мелкие, а не сядешь. И вот вся эта масса пленных присела на корточки. Немцы гоготали, глядя на нас, а мы в бессильной ярости глядели на них и думали: «Эх, пулеметов бы на вас, сволочей!»
Командование лагеря смилостивилось, и нам разрешили развести костры. Вдоль колючей изгороди валялось много досок, тесу, жердей, и вскоре там и сям запылали небольшие костры, стало немножко веселее и теплее. Как мы провели эту ночь, рассказывать не буду. Трудная была ночь. Дым от множества костров не поднимался вверх, а стлался по земле, от дыму щипало глаза и першило в горле.
К утру подморозило, лужи затянуло ледком, потом стал падать снежок. Часов в девять из будки у ворот вышел какой-то человек в штатском, поднял руку и громко крикнул по-русски: «Внимание! Внимание!» Все ринулись в его сторону, желая услышать, что он скажет.
– Вопросы есть? – спросил он. – Я жду.

Со всех сторон раздались гневные возгласы:
– Кормить людей надо! Под крышу поместить людей надо! Мы не животные, а люди!
Человек в штатском вновь поднял руку, призывая к молчанию. Потом спокойно и сурово заявил:
– По поводу еды поговорю с командованием сегодня же. А насчет крыши над головой не обессудьте. Некоторое время проживете и здесь, на свежем воздухе. Гостинец для вас не построили.
Он скрылся в будке. Спустя несколько минут к лагерю подъехали конные немцы с автоматами за плечами, раскрылись ворота, и колонну пленных под конвоем погнали по улице. Мы решили, что нас перегоняют на другое место. Миновали улицу, вот уж и город остался позади, а мы все шли и шли, не ведая куда. Впрочем, мы не шли, а еле брели. Голод, усталость и сильная резь в глазах от ночных костров измотали людей.
Рядом со мной еле передвигался солдат-татарин. Шел и поминутно спотыкался. Внезапно он что-то закричал и упал. К нему подбежали товарищи, хотели его поднять. Но в этот момент раздалась команда: цурюк! Это подскакал один из конвоиров. Люди отшатнулись в стороны. Немец, не слезая с коня, снял с плеча карабин и выстрелил в татарина. Потом злобно крикнул на нас, приказывая идти дальше.
– Вот она, германская культура, – вполголоса произнес кто-то рядом.
А к вечеру, по другой дороге, но нас опять пригнали в тот же лагерь. Обессиленные люди в изнеможении попадали на землю.
Есть нам не давали. Но следующее утро в лагерь привезли на трех фурах свеклу. Она, видимо, была только что выкопана и покрыта грязью. Что тут началось! 

Обезумевшие люди бросились к фурам, началась давка, а вслед за этим раздались выстрелы. Несколько человек упали, чтобы больше не подняться. Так «накормили» нас в это утро гитлеровские вояки.
К вечеру в лагере появились первые жертвы: несколько человек умерло. Трупы немцы куда-то увезли на телегах.
Я пробыл в этом лагере 11 дней, и каждый день пленных утром выгоняли из лагеря, а вечером пригоняли. За все эти 11 дней только три раза привозили сырую свеклу и картошку для пленных. Стоит ли удивляться большой смертности в лагере.
Как стало ясно позже, немцы заставляли пленных совершать ежедневные «прогулки» с утра до темна с дьявольской целью. Измученные голодом и холодом люди быстро теряли силы и умирали, а это и нужно было фашистским извергам. Они не травили пленных газом, не расстреливали их – они просто позволяли им умирать своей смертью.

10   ОКТЯБРЯ   1941   ГОДА   ОБЫКНОВЕННЫЙ   СОВЕТСКИЙ   СОЛДАТ

 М.С.  КРУТОВ   НАПИСАЛ   В   ПЛЕНУ   ПРОЩАЛЬНУЮ   ЗАПИСКУ
(НАЙДЕНА   ВЯЗЕМСКИМИ   ПОИСКОВИКАМИ) :
"Дорогие  люди, соотечественники... Не  забывайте  нас. Мы, что могли бороться, боролись  с  фашистским  псом.  Ну  вот,  пришел  конец,  нас  захватили  в  плен  раненных.   Истекаем  кровью,  и  морят  голодом,  издеваются  над  нами,  гонят  нас  насильно  в  Починки.  А (что) дальше  будет,  не  знаем.  Много народу  уже  поумирало  от  голода.  Кто  найдет  эту  записку,  пускай  ее  передаст  в  любые  органы власти,  в сельсовет  или  в колхоз, или  в  архив.  Может быть, останутся  люди живы  кто-нибудь  на  родной земле. Не может быть, чтобы  эти  гады  всех  перебили.  Кто после нас  будет  живой,  пускай  помнят,  что  люди  боролись  за  свою  Родину,  любили  ее  как  мать.  Мы  непобедимы!"