Не верь похоронке, мама!

Сухие строчки из «Красной звезды», перечисляющие погибших и пропавших без вести солдат Великой Отечественной… Для одних- это простая информация, для других- вечно кровоточащая рана, напоминание о родных и близких, оставшихся навсегда лежать там, далеко от родимого дома. Но бывают и исключения, совершенно удивительные случаи. Впрочем, все по порядку.

«Рядовой Кораблёв Александр Васильевич. Родился в 1923 году в деревне Максимовка Олюковского сельского Совета. Погиб в июне 1943 года. Похоронен в деревне Крутой Лог Курской области».

Как же получилось, что на живого человека пришла похоронка? Об этом рассказ моего дедушки Александра Васильевича.

После окончания школы поехал я в Иваново продолжать учебу. Выучился там на санитарного фельдшера. А через пару месяцев –комиссия по призыву в армию. Я её не прошел- плохой слух был. Выдали мне «белый билет», и я вернулся в Фурманов. Стал работать в горздравотделе помощником государственного санитарного инспектора. При этом на учете в нашем военкомате не стоял, потому что приписан был в Иванове.

Война в это время уже вовсю шла, да видно на фронте тяжело было нашей армии, потому что весной 1942 года призывали на фронт не только абсолютно здоровых, но и с разными заболеваниями, с отклонениями. Пришел я в военкомат проситься на фронт. Дали мне направление в госпиталь на медкомиссию. Врач посмотрел меня и написал заключение: «Годен к строевой службе».

Было это на праздник 8 марта, а к концу апреля я уже повестку получил. 1 мая вместе с другими новобранцами нас отправили в Горьковскую область в Гороховецкие лагеря на подготовку. Дислоцировался там 210-й артиллерийско- пулеметный батальон, где я и получил военную специальность бронебойщика.

Через 3 месяца- фронт, недалеко от Тулы. Воевал, как и все. Ранения были, госпитали, потом опять переподготовка. Уже в ноябре 1942 года оказался в самом пекле Сталинграда, но на этот раз не в качестве бойца, а санинструктором. Ранили и здесь, правда, легко, и снова госпиталь- для легкораненых. Учтя мою гражданскую специальность, оставили меня при этом госпитале служить до конца Сталинградской битвы. Потом я снова оказался в части, пулеметчиком. Весной 1943 года нас перебросили на Курскую дугу. Боёв тогда особых не было, и мы находились в одном месте. Хорошо помню, что было очень голодно, ели конину, которую сами добывали: помню ещё, что страдали из-за отсутствия соли. Отощали мы, многие заболели от бескормицы, попали в госпиталь. И меня не миновала эта участь. А после госпиталя- в ту же часть. Мы окапывались, строили блиндажи, накаты, траншеи, ходы сообщений.

Военных действий все еще не было, но мы отчетливо слышали, как впереди нас идут бои: оттуда шел постоянный гул, доносились глухие разрывы. В одну из ночей пришла смена. А нас послали вперед, опять с приказом рыть окопы. И с этого момента я помню все до мелочей.

Мы вырыли окопы примерно в половину роста, спрыгнули туда и сели отдохнуть. Впереди нас, недалеко поле было хлебное, колос стоял высокий, густой. И шло это поле под уклон. И вот как то выглянули из окопа, а на голове волосы зашевелились: прямо из поля, из ржи на нас ползут «тигры». И что интересно: мы не слышали ни рева моторов, ни лязга гусениц, ничего. Как будто они заводные эти танки были. А у нас только винтовки и пулеметы, это против таких то чудовищ! А «тигры» со всех сторон медленно так ползут себе, не стреляют, солдат немецких нигде не видно.

Один танк наехал прямо на наш окоп и остановился, а мы у него под брюхом сидим. Ну, думаю, сейчас покрутится на месте, и от нас одна мокрота останется. Но нет, постоял-постоял и пополз нам за спину, остановился сзади. И опять- ни выстрелов, ни солдат. Тишина, как во сне. Один «тигр» справа от нас наехал на пулеметный расчет и раздавил его. А мы все сидим в своем окопе, ничего не слышим, как глухие. Только вдруг почему то наверх глянули, а над нами немецкие солдаты стоят, вниз на нас смотрят. Гимнастерки у них с закатанными рукавами, один в очках, на поясах- подсумки круглые.

Вот так я в плен попал, а домой мне в тот же день, или чуть позже, ушла похоронка.

Собрали нас в большущем овраге, по краям его ходили солдаты с автоматами, нас стерегли. Сидели мы в этом овраге до ночи, а ночью погнали всех пленных по какой то дороге, привели на скотный двор, что ли, не разобрать тогда было. Начали разделять по национальностям и всех увозить раздельно: украинцев, белорусов, татар. А евреев еще раньше в овраге, отобрали и куда- то увели. И вот остались только русские. Нас посадили в машины и повезли в Харьков, в какую-то тюрьму.

Стали там проверять врачи: здоровых и молодых- в одну группу. А старых и с болезнями- в другую. А я попал во второй отряд, хотя было мне всего 20 лет, потому что с ушами совсем плохо стало.

Ну а потом- лагеря. Сначала- Харьков, потом Полтава, Кременчуг. Работали везде, делали все, что прикажут. Приезжали к нам часто офицеры из РОА, вербовали в эту армию. Многие, я помню, поддались и уехали. А многие, особенно молодые, получили от немцев «вольную». Они стали работать или шоферами у них, или в мастерских, или на заводах и жили прямо там, где работали. Их немцы не трогали. И я думаю, что именно эти люди потом попадали уже как бывшие пленные в сталинские лагеря, кто работал на немцев. Хотя у всех причины были разные.

А мы все оставались в концлагере. По мере того, как наша армия освобождала Украину, лагерь продвигался все на Запад. Потом перешли и мы границу, и я был в Румынии, Венгрии, Чехословакии. В Чехословакии сидел уже в одном лагере, потом переезжали часто с места на место.

Освободили нас чешские партизаны, еще до 9 мая. Сказали они нам направление, куда идти: мол, там ваши войска стоят. И мы туда пошли пешком. Шли долго, останавливались на ночлег в деревнях. И вот я никогда не забуду, как нас приняла одна крестьянская семья. Нас накормили, вымыли, дали чистое бельё, уложили спать в гостиной, на чистой постели. А на дорогу потом большой каравай белого хлеба дали.

Так мы пришли в лагерь репатриантов. Там все собрались: пленные, кто оказался за границей во время войны, кто был вывезен на работы в Германию, и другие. Всех проверяли в особом отделе, и проверяли очень тщательно, вели перекрестные допросы. У меня спросили, с кем я в плену был, а у того человека то же самое спрашивали. И я не заметил к себе нехорошего отношения как к бывшему военнопленному.

А потом приехал старший лейтенант, начал искать, кто пограмотнее, с образованием. Так я попал в Австрию, в 204-й гвардейский стрелковый полк прямо в штаб и служил там писарем до декабря 1946 года, пока меня не комиссовали вчистую по слуху.

А матери я написал, жив и в плену был, сразу же после освобождения. Так что она знала, что живой её сын, а не погиб смертью храбрых под Курском, как было в похоронке.

И в том же декабре я и приехал домой, в свою Максимовку, где и прожил всю жизнь.