Я получил повестку в военкомат только в июле 1942 года. Война шла  второй год, в Кувасай  много уже пришло похоронок.

Провожала меня вся родня. Очень плакала мать. В армии были уже все ее сыновья, и я последний. Но в военкомате меня завернули домой, через неделю снова пришла повестка, и снова завернули. И только через 10 дней, когда уже никто не провожал, меня наконец остригли.

Новобранцы переночевали во дворе военкомата, кто как мог, а утром целая толпа разноликих разноязычных юных и зрелых людей уже грузилась в товарные вагоны – теплушки. В эти годы призывали в армию уже   без ограничений, причем на этот раз никто не заполнял анкеты. Я полагал, что, как сын кулака, попаду в пехоту. Эшелон медленно двигался через казахские степи. Мои Родные места остались в стороне, эшелон в Оренбургских степях повернул  направо на Урал. Разгрузили нас в Вятке.  За рекой Вяткой у спичечной фабрики в районе бывшего дома отдыха мы прибыли в часть, где новобранцы проходили ускоренное обучение.

Я оказался в минометной роте. Целый месяц таскал я минометную трубу 82 мм миномета. Кормили нас очень плохо. Я постоянно чувствовал себя голодным. Кроме солдатской каши не было никаких возможностей набить чем-нибудь желудок. Два раза в день, когда  шли на занятия и обратно, мы пели песню «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой….». Наконец наш расчет выпустил одну боевую мину по площади, и на этом закончилась подготовка в кадеты.

В конце сентября мы прибыли в город Торопец. После выгрузки нас распределили, как положено, по частям 4-й ударной армии. Я стал солдатом штабного взвода 908 артиллерийского полка 334-й стрелковой дивизии.

Дивизия занимала оборону вдоль реки Западная Двина напротив города Велиж. Немецкие траншеи были на западном берегу реки, а наши на восточном. Город Велиж, расположенный на западном берегу реки, был немецким опорным пунктом. Напротив города на высоком берегу располагалась когда-то деревня Пушки. Теперь здесь стояли уцелевшие деревянные заборы вдоль бывших домов, да торчали кирпичные трубы и печи, виднелись участки не выполотой картошки. Осенний ветер гонял по пожарищам недогоревшие кусочки тряпок, бумаг.

Наша дивизия после пополнения меняла здесь другие части. В лесу за деревней были выкопаны блиндажи, только штаб полка размещался в небольшом доме, который очевидно привезли из деревни и установили в густой еловой роще. Все это было сооружено до нашего прибытия, и мы заняли готовые позиции, рассчитанные на долгую оборону.

Штабной взвод располагался в длинном блиндаже в один накат рядом с конюшней, где стояли кони командира полка, начальника штаба, их адъютантов и др.

Я еще не понял своих функций как артиллерийского разведчика, еще не получил стереотрубу, как после обеда старший помощник командира взвода отвел меня в деревню Пушки. Там в середине  деревни было самое высокое место, где стояла  русская печь  с высокой кирпичной трубой. В печи еще стояли горшки, а вокруг расстилалось сплошное пепелище от пожара. Командир объяснил мне, что здесь будет наблюдательный пункт, так как отсюда за рекой хорошо просматривается Велижская тюрьма. Старшина оставил меня на посту. Моя задача - наблюдать за тюрьмой.

Наступал вечер. Двор тюрьмы был пуст. А я был голоден. Я ел утром сухой паек -  400 грамм сухарей. Эту дневную норму я съел сразу, чтобы не таскать крохи в вещевом мешке. Очень хотелось есть, и я все смотрел на не выкопанную  картошку в огороде, а у печи всякие горшки и чугунки. Быстро накопал я чугунок картошки, вымыл ее в луже, затопил печку и поставил варить. После этой быстрой операции я стал внимательно рассматривать немецкий берег. Но вот и бежит старшина, и на ходу кричит: «Туши огонь в печи, демонтируем наблюдательный пункт». Кончилась эта варка картошки тем, что меня сняли с поста, арестовали и определили в блиндаж, где была сложена конская сбруя. До утра я проспал на попонах и всяком хламе, а утром я чистил конюшню.

Дивизия занимала долговременную оборону. Редко стреляли мы и немцы. Мы – артиллерийские разведчики наносили на планшетки  огневые точки, окопы и все, что просматривалось  стереотрубой и биноклем  в глубине немецкой обороны. В этих делах пригодилась моя специальность чертежника, и вскоре меня стали привлекать для работы в штабе полка.

Я подружился с полковым писарем. С его помощью мне заменили ботинки с обмотками на кирзовые сапоги, я получил новую гимнастерку и брюки и обменял  короткую шинель на нормальную. Таким образом,  я стал походить на солдата кадровой службы. И вскоре меня стали назначать в караул на посту у блиндажа командира полка.

Наступила зима, жизнь в лесу шла однообразно, тихо, плохо было только одно – все время  хотелось есть, меня никогда не покидало чувство голода. На фронт работала вся Россия, вся страна, простые люди посылали на фронт посылки. Однажды я находился на посту и видел, как сгружали с повозки такие посылки. Адъютант командира и повар таскали их в блиндаж. А потом вскрывали посылки и ели домашнее печенье и другие сладости, причем делали это, не стесняясь нас - солдат часовых. Меня это возмущало. Я как голодный волк смотрел на эту вакханалию. Однажды, когда в блиндаже никого не было, прошел туда и взял небольшую уже вскрытую посылку. Я рассовал по карманам шерстяные носки, перчатки, носовые платки и несколько домашних печений, которые были на дне под носками, иначе холуи сожрали бы их. В носки было вложено письмо, текст его был приблизительно такой: « Я ночами вязала эти носки, пусть они согреют тебя и напомнят обо мне – девушке из Александровска, что под Москвой. Желаю счастья и если раны то небольшой….Буду рада узнать, кому вручили эту посылку». Я подумал: «Вот сволочи, сколько таких писем они выбросили!» И почему такое возможно? Война не для всех одинаковая: одни обжираются посылками или доп. пайками тайно от солдат, а другие голодают. Одни прячутся в теплых блиндажах в 12 накатов, а другие мерзнут в окопах и траншеях. Где равенство, справедливость, братство, милосердие или просто человечность? Я написал письмо в город Александровск девушке,  которую звали Ядвига. Мы переписывались до весны 1945 года,  но потом я потерял интерес к этому знакомству.

 Постоянный голод подтолкнул меня еще не раз заглянуть в этот блиндаж: и вот однажды, выходя из блиндажа, я столкнулся с адъютантом. Что называется:  был застигнут на месте преступления. Теперь я серьезно арестован и закрыт в заброшенном холодном блиндаже. Ночью совсем окоченел от обиды и холода. Тряслось все тело. Наутро я стал кричать, чтобы открыли блиндаж, и кричал так громко, что прибежало человек 20 солдат, а я все кричал и кричал через дверь за что меня арестовали..

Дверь открыл мой командир взвода  старший лейтенант Шапошников, худой, высокий, бывший геодезист. Всегда сгорбленный, придавленный заботами, как лучше угодить начальству, трусливый. С ним старшина Юшин колхозник из Тамбовщины – тупой солдафон. Оба были с автоматами. Видимо, по приказу командира, меня, как опасного преступника, Юшин повел в деревню, где был политотдел дивизии. Дорогой Юшин сказал, что меня сдадут в штрафной батальон, а я ругался, что он сожрал мой завтрак и чтоб от этого он сдох. Во мне не было страха: штрафной – это плохо. Но голод притуплял страх. Одна мысль и самая главная: лишь бы что-нибудь съесть.

Сдали меня не в СМЭРШ, а в политотдел дивизии. Инструктор политотдела расписался  в доставке и начал расспрашивать и записывать, потом пошел докладывать.  Вскоре пришел зам. начальника политотдела дивизии, и почему- то с ним разговор пошел откровенный. С меня слетела моя решимость. Наверное, впервые в жизни так доверительно мне пришлось разговаривать с начальством. После напутствий и наставлений мне было сказано, что я могу посмотреть здесь рядом кинофильм, пообедать  в столовой и вернуться в свою часть.

Вечером я пришел во взвод, там меня не ожидали. Я видел, как прячет лицо Шапошников – бедный не знал как себя вести. А утром я получил назначение в 3 – й дивизион, конечно неудобно было меня оставлять в штабном взводе. В третьем дивизионе было отделение управления, здесь я и стал работать на переднем крае. Засекал огневые точки, блиндажи. С началом весны мы стали готовиться к наступлению. Стреляли очень редко – берегли снаряды, но однажды, когда мы со связистом были в первых окопах, немцы засекли блеск нашей стереотрубы и открыли минометный огонь. Я четко видел недалеко от пристреленного репера  в укрытии немецкий миномет. Запросил огня, командир батареи огонь разрешил. Первый снаряд лег левее репера, я скорректировал и второй снаряд настиг цель. Пехотинцы крикнули: «Молодцы – накрыли». Я и сам видел – снаряд разорвался метрах в двух от миномета. Это был мой первый личный счет в войне.

Вначале в дивизионе ко мне относились, как к уголовнику - это было связано с тем, что после моего проступка меня вдруг отпустили. Повар наливал мне добавок, кажется от страха перед уркой. Вот, что значит молва. Но после того, как я уничтожил миномет, я стал ближе к солдатам.

К весне 1943 года улучшилось снабжение фронта снарядами и  питанием, настроение было хорошее.

Однажды утром мы не обнаружили немцем в Велиже. Собственно боя за Велиж и не было. Было только сообщение информ. Бюро о взятии старинного русского города Велиж. Дивизия преследовала отступающих немцев. Мы двигались без боя. В районе озера Усвяты среди лесов и  болот немцы вышли на заранее оборудованные оборонительные рубежи. Наша передовая проходила вдоль опушки леса, затем нейтральное поле и на высотках в деревне Шитики - противник. Наблюдательный пункт дивизиона (НП) оборудовали у опушки леса на сосне – там сбили из досок большое гнездо. У самой сосны выкопали щели в рост человека. По веревке можно было быстро спуститься из гнезда в щель. На второй день нас засекли: огонь был настолько сильный, что гнездо наше оголилось, пришлось перебираться на другую сосну.

В начале лета 1943 года перед Курской битвой  на нашем 1- м Прибалтийском фронте шли местные бои и психологическая война. Мы начали непрерывно передвигаться вдоль фронта. Меняли какую-нибудь часть, занимали оборону. Через день, два нас меняли, а мы двигались снова вдоль фронта на другой участок. Маскировка не соблюдалась: горели костры, непрерывно шумели двигатели. Спали мы очень мало. Я приспособился спать на ходу. Привязывал к повозке или лафету (наша дивизионная артиллерия  была на конной тяге) проволоку, на конце ее привязывал крючок, который зацеплял за ремень и поддерживал крючок рукой. Нужно было только переставлять  ноги. А когда я засыпал по настоящему и падал, то крючок сам  отцеплялся. Это была солдатская автоматика.

Но вот в июле дивизия пошла в наступление. Наши орудия стали ставить для стрельбы прямой наводкой. Мы поддерживали пехоту колесами, двигались сразу же за ней. Тяжело было перетаскивать орудия, я стал такелажником в батарее. Стереотруба стала мне уже не нужна, она осталась где-то в повозке.

Однажды утром немцы оставили свои позиции. Наши ездовые прицепили орудия, а красавец начальник штаба верхом помчался указывать ездовым дорогу. Но впереди оказалось минное поле, и первый взрыв мины прозвучал под конем нач. штаба. Конь взмыл, упал, пораженный противотанковой миной, вместе с всадником. На минах подорвалось несколько лошадей, мы потеряли орудие. Двоих убило, человек 7 ранило. Мы вышли к большаку и всю ночь двигались на запад. Утром остановились перед очередным оборонительным рубежом за небольшой речкой. Я оказался в орудийном расчете, но пока артразведка была не нужна. Мы развернули орудия на небольшой возвышенности метров в 30-ти от наших окопов. День прошел в приготовлениях. Подвозили снаряды, горячую пищу. Но старшина отдал мне приказ отбыть в штаб полка. Мой вещмешок оказался где-то в повозках,  и я его не стал искать, а немедленно потопал в тыл. Ночью уже разыскал своего приятеля  полкового писаря. Он вручил мне предписание в штаб армии для направления потом в военное училище.

В штабе армии собралась группа человек 40 и мы поехали в Челябинск. Ехали весело. Все мы были уже обстрелянные. У многих на груди блестели ордена.

В танковое училище приехало много фронтовиков артиллеристов. Здесь их ускоренно обучали, формировали танковые экипажи и отправляли на фронт вместе с танками. У меня была небольшая близорукость, и я не прошел медицинскую комиссию. Таких ребят оказалось немало, только из нашей армии человек 12. Нам выписали проездные и мы отправились в свои части. Но судьба распорядилась так, что в свой 908 арт.полк я уже не попал.

Старшим нашей группы был москвич Багров, и естественно мы поехали через Москву. Все сопроводительные документы были у Багрова. В Москве он проводил меня в Варсанофьевский переулок, где жил мой брат Федор, а сам поехал к родным в Кунцево. Итак, я оказался в центре Москвы. Федор пытался устроить меня в зенитные части, которые охраняли Москву. Сестра его жены была сожительницей командира зенитного полка. Состоялось знакомство, угощение. Но меня почему-то не влекла такая перспектива. Я решил вернуться в свой полк. Через неделю мы выехали на фронт. Я забыл теперь - на какой станции мы покинули поезд, но это была не последняя предфронтовая станция.  Километров 100 мы решил идти пешком, ведь в предписании не оговаривался срок прибытия. Целую неделю мы добирались до запасного полка. Ночевали в деревнях, питались, как придется, но вообщем терпимо. Особенно мне запомнилось картофельное пюре, запеченное в молоке в глиняном горшке. Аромат этой еды кружил голову сразу же, как только горшок доставали из русской печи.

И вот мы в запасном полку. Мы могли сразу направиться в свои полки, но документ был один, а мы с разных дивизий. Надо было в запасном полку  оформить направление  каждому в свою часть. Другие наши спутники так и сделали, но мы с Багровым не торопились. Багров устроился помощником у писарей полка, я тоже им помогал писать разные бумаги. Мы ухитрялись по нескольку раз обедать, постоянно становились на довольствие и снимались. Вокруг нас непрерывно менялись люди, здесь все текло, и один день не походил на другой. Ежедневно приезжали «покупатели»- представители частей фронта и отбирали нужное количество людей. Обыкновенно выстраивали всех, и покупатель отбирал, как скот, нужных или понравившихся ему людей. Разумеется, вначале он выбирал людей по списку в штабе и потом уже уточнял свой выбор при личном знакомстве. Мы всегда знали, в какую часть, род войска набирают сегодня. Мы решили попасть  в танковую часть и поэтому избегали под  разными предлогами других покупателей. Но покупателя танкиста все не было. Однажды  в штабе появился связист – командир роты связи капитан Даниленко.

Багров был старше меня, и до войны он работал в Кунцевском узле связи. Они с Даниленко познакомились в штабе, где Багров составлял списки. Он убедил меня, что представился хороший случай воевать в составе армейской роты связи, которая обеспечивает кабельно-шестовую связь штаба армии с дивизиями. И вот мы в строю. Капитан Даниленко отобрал человек 12, из них двух сержантов - Багрова и меня.

Итак я стал командиром отделения отдельной кабельно – шестовой роты связи 1060 ОКШР. Это было осенью 1943 года. При наступлении все три взвода роты работали последовательно. Один взвод поддерживал в работе наведенную связь, второй взвод разматывал, третий сматывал.

Наш третий взвод проводил кабельную связь на отдельную высоту, окруженную болотом Впереди, через болото на окраине деревни просматривались окопы немцев. Наше отделение оказалось на этой высоте, где был НП командира стрелкового полка. У блиндажа в несколько накатов были вырыты глубокие щели. У одной из них расположились мы. Пехота уже до нас предпринимала наступление на деревушку. В болоте были видны неубранные трупы наших солдат. Готовилась новая атака. Высотка непрерывно обстреливалась артиллерийским и минометным огнем. Связь оборвалась. Один за другим ушли на линию для исправления обрывов оба мои товарища. Но связи по нашей линии все равно не было. Командир батальона (командир полка еще не перенес сюда свой НП) разговаривал по рации. На какое то время ожила наша линия, но только на время. Командир роты приказал мне не покидать высоту, даже если не будет связи, и в случае ее отсутствия, выполнять функции связного.

На высоте был ад: непрерывно рвались снаряды и мины, а к обеду зашли в пике один за другим пять юнкерсов. Я оказался на дне щели, сверху прыгнули еще солдаты. Вся высотка подпрыгивала, как будто она действительно поднималась над болотом и снова опускалась. Я задыхался на дне щели, чувствовал, что умираю. Но юнкерсы ушли, верхние солдаты вылезли из щели, выбрался и я. Кругом трупы, сбитые деревья, опрокинутые повозки, кухни, пыль и дым, и земля на зубах. Обстрел прекратился. Я отыскал свою шинель, но нигде не нашел своего телефонного аппарата. Связист оказался не только без связи, но даже без своего телефонного аппарата. Блиндаж командира батальона оставался  целым, и там было полно людей. Я снова занял свое место у блиндажа. Подвезли обед пехоте. Есть можно было всем и сколько хочешь. На высотке были для связи и авиаторы, и танкисты, и саперы. К вечеру батальон получил приказ снова атаковать и взять деревню. Командир батальона приказал всем, кто есть на высоте, участвовать в атаке вместе с пехотой. Нас всех – непехотинцев,  выстроили на противоположном склоне от противника. И всего нас оказалось человек 30. Капитан (очевидно заместитель командира батальона по политической части) приказал: «Коммунисты 2 шага вперед». Вышли двое. «Комсомольцы 2 шага вперед». Вышли еще человек 6, в том числе и я. В артполку я просто сказал, что я комсомолец и мне выдали вновь комсомольский билет. Дальше была команда: «Кто желает быть в этом бою коммунистом», и вышло еще человек 5.  Капитан переписал фамилии. Нас распределили по взводам. До этого у меня был карабин, но при бомбежке он остался у щели. Когда я искал телефонный аппарат, то подобрал у убитого лейтенанта немецкий автомат и про карабин забыл. Все лицо мое было в грязи и сапоги, и брюки, а на спине гимнастерки – кровавое пятно. Кровь, очевидно, попала от убитого солдата, который лежал в щели сверху. Я пробрался в траншею у самого болота. Справа и слева от меня были незнакомые солдаты. Один острил: «Ты как командир поднимаешься первым» А я подумал: «Вот попал, как кур в ощип». Уже темнело, началась артподготовка. Залп Катюши, потом зеленая ракета и сзади закричали: «Вперед за родину, за Сталина». Я поднялся и что есть силы кричал: «Ура». Падали солдаты, я бежал. Вот уже близко бруствер окопов. Вдруг почувствовал тугой удар в спину. Когда пришел в себя, оказалось, что я лежу в болотной воде, кругом болотная трава. Никто не кричал ура, Слышалась лишь редкая стрельба. Слышно как из немецких окопов бьет пулемет.  Понял, что атака захлебнулась. Слышалась громкая немецкая речь. Боже мой! Я же у самых немецких окопов. Я врос в землю. Вгорячах не чувствовал холода, хотя лежал в воде. Быстро темнело, немцы стали освещать болото ракетами. Вот ракета погасла. Я быстро пополз назад и угодил в воронку. Я понял  - это моя воронка, она же совсем рядом. Как же я остался жив и не поцарапан? Здесь поверишь в бога. Как говорит наш солдат «ехаладвадни». Я полз к своим в некоторых промежутках между осветительными ракетами. В один промежуток я выбирал место, куда буду ползти, а в другой полз. Это продолжалось долго – несколько часов, и вот я вваливаюсь в свой окоп и слышу: Ребята, еще один приполз». Как оказалось таких было мало. Почти все, кто поднимался в эту атаку, остались лежать в этом болоте. Не мне было судить о том, нужна такая атака или нет, но то, что она была заранее обречена на гибель, это было ясно и простому солдату.

Батальоны меняли. Пехотинцы дали мне брюки, гимнастерку, шинель и даже сухие портянки, все старое, но сухое. Я обещал вернуть. Свое - мокрое перевязал проводом  и побрел вместе с пехотой в тыл. Мой взвод разматывал кабель уже в другом направлении, очевидно, сменили направление главного удара. Наша рота связи также сматывала провода и должна была прибыть в район расположения штаба 4-й ударной амии. К обеду я прибыл неожиданно в свой взвод.

Командир взвода Ванька Блинов сидел в блиндаже вместе с солдатом «ехалодвадни»и названивал по телефону. Так он любил руководить «операцией». «Почему здесь, а не на высоте? Твое место там. Кто приказал? Отправлю в штрафную!. Я ответил: отправляй, я уже там был. Хотел бы только во второй раз с тобой».

Я узнал, что один мой товарищ Сашка Петров был убит на линии, а второй ранен. Командир взвода разрешил не сматывать остатки проводов у той проклятой высоты. Однако позже бедный Блинов пожалел об этом, потому - что его обошли при внесении в наградной список. Что касается меня, то в этом бою я потерял свой «личный состав», технику, т.е. провода. Телефонный аппарат. А также оружие – карабин. Но у меня был теперь автомат………..

Командир взвода лейтенант Блинов не поверил моему рассказу о вечерней атаке. «На этой высоте»,- говорил он- И без атаки можно было чокнуться. А на следующий день меня вызвали в политотдел армии. В сосновом бору было тихо. Здесь ничто не напоминало пережитое на передовой. Просторные чистые землянки в 12-15 накатов(их строили саперы). Даже сержанты ходили в хромовых сапогах, было много красивых девушек в форме с пригнанными по ногам сапожками, которые шили здесь же в хозвзводе. Здесь был совсем другой мир, и я грязный в короткой шинели, полы которой  закрывали мои заштопанные накануне колени, чувствовал себя здесь человеком второго сорта. Вызвали сюда нас несколько человек для оформления партийных документов. Здесь я встретил замполита, который переписывал нас в строю перед атакой. Ходил он в атаку или нет? Я чувствовал, что приглашение сюда было признанием поступка, который мы совершили. С другой стороны, а как могло быть иначе? На войне это было естественно.

В течение дня мы закончили всю процедуру вступления в партию. Вначале заполнили анкеты( очевидно были и рекомендующие), потом пошли в полевую баню. При входе сбросили всю одежду, а при выходе одели все новое. Старшина еле подобрал кирзовые сапоги 45 размера на мою ногу. Сфотографировались, сытно пообедали, потом смотрели кинофильм (здесь была кинопередвижка). А под конец нам вручили кандидатские карточки.

Зимой 1943-1944 года на нашем фронте шли бои местного значения и наша армейская рота связи мало привлекалась к этим операциям. Ранней весной я был назначен командиром взвода сформированного из солдат подразделений армейской связи. Взвод назвали «заготовительный». Нашей задачей было накосить сена для лошадей, так как лошади были основной тягловой силой для многочисленных повозок с имуществом связи.

Мы выехали за сеном километров за 10-15 от линии фронта. Населения здесь было очень мало, а трава поднималась из удобренной кровью земли необыкновенная. Запахи ее кружили голову, хотелось жить, петь, любить. Но любить было некого. Солдаты начали мастерить самогонный аппарат, а я лежал на солнце. Мы думали, что косить начнем дня через 2 , когда обзаведемся  в деревнях косами и граблями. Но косить мы так и не начали. Нам привезли приказ: всем по своим подразделениям  - начинается общее наступление.

Наш взвод уже разматывал кабель за наступающей пехотой. Наше отделение двигалось впереди взвода: я шел по проводу и еще 3 солдата впереди меня. После залпа Катюш началась атака по делянке вырубленного леса. Стоял теплый день. Вокруг дымились остатки деревьев, и вся делянка была покрыта телами раненых и убитых. Санитары тащили раненых. Солдаты лежали в разных позах. Вот на боку лежит такой же, как я – в руке автомат на губах улыбка. Боже мой! Сколько нас здесь закончило свой жизненный путь! Мы подвешивали провод на полках, чтобы он не касался тел убитых.

После форсирования леса мы не успевали за пехотой. Немцы отходили на новые позиции. После лесных сумерек взгляду открылись поля, впереди показались деревенские строения.

Здесь была старая деревня. Видимо из деревень крестьяне были выселены еще перед войной. Строения немцы не сожгли, но все было запущено. В домах уже несколько лет не было жизни, заброшенные поля были похожи на целинные земли.

Утром мы вошли в Лотгалию. Лотгалия – это восточные районы Латвии. Здесь проживало много русских. Латвия представилась для меня как страна из сказки: опрятные хутора, хорошие дороги, всюду телефонные столбы. Все поля ухожены, камни с полей собраны и сложены на межах. Эту хуторскую страну создала сама природа. Клочья полей чередуются с рощами, болотистыми низинами. На хуторах просторные хозяйственные постройки из камня. Все так не похоже на наши сиротливые деревни.  Здесь чувствовалась зажиточная жизнь. Наконец то мы солдаты наелись досыта.

Шло лето 1944 года. Наша рота расположилась на 4 хуторах на короткую передышку, наш взвод занял один из них.

4-я ударная армия готовилась к наступлению и пополняла подразделения пехоты. Мы связисты ремонтировали  трофейные красные провода связи, приводили в порядок все имущество.

Вечером хозяин хутора пригласил нашего командира взвода Блинова и младших командиров  на ужин. В большой гостиной был накрыт стол, перед входом в гостиную стоял медный сосуд с теплой водой, здесь же висело полотенце. Нам всем предлагалось вымыть руки. А мы все чувствовали себя дикарями и не знали как правильно вести себя, начиная от мытья рук и до трапезного стола. Но русские быстро осваиваются. После нескольких маленьких рюмок вина  мы вполне освоились. Хозяин – здоровенный латыш лет пятидесяти. Непрерывно вздыхал и то к одному, то к другому часто обращался с вопросом: « Что будет? Неужели колхозы?» Командир уклончиво отвечал  что это дело правительства и народа, а мы военные. Когда он мне задал свой вопрос, я сказал, что если у вас здесь все такие как ты, то придут двадцатипятитысячники и организуют колхозы, а скорее всего у вас найдутся  свои организаторы. В глазах латыша я увидел печаль, он глубоко задумался. Я тоже думал, дума о том такой же достаток и благополучие, даже в большей степени были в доме моих родителей еще 18 лет назад. Были уже и простейшие сельхозмашины, постройки, скотные дворы, рига. Только жили мои предки не как здесь скопидомно, а весело с открытой душой. Там был простор степей, поля без границ и свобода, там пела душа. Что было бы  за эти 18 , если бы дали русскому мужику свободу?  А что будет с этим ухоженным хутором и печальным латышом еще через18 лет?

С пластинки патефона слетали звуки фокстрота. Блинов пошел танцевать с дочерью хозяина хутора Эльзой. Когда днем мы знакомились с хозяевами, я не обратил на нее внмания. Она была запачкана глиной, что- то мазала глиной, даже на лице у нее были кусочки глины. А вот теперь я видел королеву. Гофрированная юбка чуть прикрывала колени ее красивых полированных ног, тонкая талия подчеркивала ее девичья грудь. Синие, синие глаза бросали насмешливый взгляд в мою сторону (я сидел рядом с хозяином) Чуть вздернутый нос, припухлые губы. Пышная прическа каштановых волос, а на шее перекинут легкий шелковый шарф. Таких девушек я не видел в Кувасае. Все мои думы улетучились, а жизнь показалась хорошей штукой, если в ней есть такие девушки. Она поставила пластинку танго и посмотрела в мою сторону. Мне показалось, что это приглашение – нужно встать и идти танцевать. Мы танцевали танго, вальс, фокстрот, польку. Запах духов, волос, близость горячего тела – все кружило мне голову. Все было в каком то бреду. Я был пьян от прилива каких то душевных чувств.

Сколько раз я мысленно благодарил бога в моменты, когда смерть проходила рядом. Здесь же было совсем другое. Может быть - это была награда судьбы за муки, лишенья и унижения. Я был счастлив потому что видел счастье в ее глазах.

Неделя пролетела как в сказке. Любовь свою мы не скрывали, целыми днями мы были вместе. Но вот пришел приказ – в поход. Хозяин Валеслав пригласил меня в отдаленный амбар, чтобы поговорить наедине. Он сказал мне: « Моя девочка потеряла голову, а какие твои намерения? Все что здесь есть тоже стать твоим». Я сказал, что люблю Эльзу , а богатство меня мало интересует. Он удивился, видимо не поверил мне. Мое воспитание подсказывало мне, что в нашем государстве вся эта недвижимость будет принадлежать государству и пойдет прахом. Но мужики русские или латыши они, как собственники, одинаковые. Нужна была система ( социальная и материальная), опирающаяся на диктатуру, чтобы отучить этих мужиков от земли, от их ненасытного стремления к труду. Мы не понимали друг друга. Потому что я вырос в этой системе, печальный латыш ее еще не испытал. Я простился с дивным хутором и его обитателями навсегда. Непрерывные наступательные бои, тяжелая солдатская работа  поглотили меня духовно и физически.

Несколько суток мы преследовали немцев в направлении Двинска. Только размотаем свои катушки  с …….проводом на шестах и изолированный провод на подручных предметах как приходилось все сматывать, двигаться и снова разматывать.

Вечером командир взвода Блинов получил приказ к 7 часам утра проложить проводную связь на наблюдательный пункт полка. Здесь очевидно предполагалось нанесение главного удара. Впереди была река Западная Двина. Кроме штатного телефонного провода у нас имелась еще целая повозка трофейного немецкого провода. Часам к 12 ночи мы нарвались на минные поля. Еле светил  единственный электрический фонарик лейтенанта Блинова. Тьма стояла кромешная. Не видно никаких ориентиров, невозможно определить по карте где мы. Я понял, что лейтенант не знает как двигаться дальше, кроме того он был болен – его рвало, он хватался за живот. В стороне мы обнаружили хутор, здесь лейтенант организовал контрольный пункт связи. Он доложил об этом командиру роты капитану Даниленко. До НП по карте оставалось километра три.  Время было достаточно, и Блинов приказал мне разматывать провод по краю поля и далее по азимуту, ориентируясь на опушку леса. Нас было человек 12, в том числе мой приятель - сержант Багров и 2 подводы с кабелем. Метров через 500 на мине подорвалась повозка с кабелем – убило лошадь,  ранило возчика. Мы перегрузили остатки провода на другую повозку. Лес заканчивался просто рощей, а впереди снова было поле и снова мины. Мы остановились, в темноте разглядели маленький ручей, пересекающий поле. Я нашел этот ручей на карте. По карте этот ручей должен был привести нас к высоте 141, туда нам и надо. Было решено всем нагрузиться катушками с проводом и двигаться по ручью, не могли же немцы ставить мины по дну ручья. Это была тяжелая работа: мы двигались по колено в воде. Вместе с ручьем мы петляли в кромешной тьме, и только стучала в висок мысль – хватило бы провода. Работа продвигалась медленно, протянули провод по ручью километра за два, когда почувствовали по одиночным выстрелам и редким ракетам передовую. Я подключился в линию. На связи ждал нас командир роты, он не дал говорить Блинову. Я доложил, что чувствую передовую. «Так ты сукин сын чувствуешь ужу 5 часов!» - закричал командир роты - «Где вы шляетесь? В штрафную тебя»

Рассветало и мы увидели рядом высоту. Выручили трофейные провода – связь мы наладили. Доложили адъютанту командир полка, что есть связь с НП армии. Потом доложили по телефону капитану Даниленко, и получили еще «разгон» за плохую слышимость, что было верно. Линия получилась длинная, да и соединения были сделаны кое-как. Даниленко сам командовал, кому в какую сторону идти подвешивать провод и переделывать соединения.

В 6 часов началась наша артподготовка: через наши головы летели снаряды, кругом гудела земля. Немцы открыли сильный  ответный огонь, наше наступление срывалось. Здесь на высоте нас было человек10 связистов (полковая, дивизионная и армейская связь). Вначале наша связь не использовалась. Но вот стали звонить с НП армии. Потом нарушились и полковая и дивизионная связь. Получилось, что связь с дивизией проходит через НП командующего армией. Так было весь день и всю ночь. Несколько раз связь обрывалась, но мы ее быстро восстанавливали. На линии было ранено двое связистов. Все это проходила на подступах к высоте. А в ручье связь не нарушилась в течение всего боя. Ночью наши подтянули к передовой Катюши и тяжелую артиллерию. А утром у немецких окопов был ад. Огненные валы  один за другим полчаса перепахивали немецкие траншеи. Когда взошло солнце, мы со своим кабелем оказались в тылу. Весь фронт двигался вперед. К нам подъехал командир роты: «Спасибо, молодцы!»

Я подробно рассказал об этом бое, потому что награжден за него орденом «Красной звезды». Командир роты получил орден «Красного знамени» А лейтенант Блинов был обойден и затаил злобу на Даниленко.

Осенью 1944 года мы перешерстили своими проводами всю Латвию, и вот мы на подступах к Мемелю, впереди Пруссия. Бой за Мемель (Клайпеда) был для меня последним в Отечественной войне. Танки, пехота артиллерия, машины, повозки – все это плотной массой двигалось к городу по шоссе. Забита была не только дорога, но и ее обочины, где двигались люди и лошади. Прокладывать телефонный провод по этой движущейся массе было бесполезно. Первый взвод прокладывал провод именно там. Связь непрерывно обрывалась, так что иногда не находили только что проложенный провод. Примчался на скакуне капитан Даниленко и отдал приказ: «Второму взводу прокладывать провод в 500 метрах параллельно шоссе.

Чистое поле, стерня от прошлогодней ржи или пшеницы. Хорошо просматриваются все неровности земли. Видно, что поле не заминировано. Накануне меня командировали к саперам освоить технику разминирования. Поэтому (и еще потому  что в нас обоих теплилась неприязнь) командир взвода Блинов приказал мне и еще двум солдатам  идти впереди и прокладывать телефонную линию. Итак, мы быстро разматывали катушки. До высокой железнодорожной насыпи, которая опоясывала город, оставалось метров 300. Кое где двигались еще подбитые  танки. Вдруг сзади взрыв – подорвалась на мине лошадь с повозкой и сержант крикнул: «Ехалодвадни!»- видимо подорвался на мине. Теперь я увидел, что впереди, где развороченная стерня, установлены свежие шесты с натянутым проводом. Выходит: мы прошли противотанковое минное поле, а у насыпи были еще и противопехотные мины. Мы все остановились, как бы в плену минного поля. Бессилие и злоба, и какая-то беспомощность овладели нами. Я увидел, что еще дальше от дороги, метрах в 300 от нашей линии подорвался танк.  Танкисты махали нам руками и звали к себе. Тогда мы отошли немного назад и пошли в сторону танка. Я связал два кабельных шеста и шел впереди, ощупывая кое-как землю. Когда подошли ближе к танку, увидели развороченную танковую колею к насыпи. По ней прошел не один танк. А этот наш

нами. Виктор вскрикнул и упал. Я подбежал, он показывает на ногу. Сквозь сапог сочилась кровь. Я разрезал сапог. Кость еле держалась на ноге, очевидно, перебило ногу. Наложили жгут, бинта не оказалось, мы уже не собирались воевать в тылу. Я снял свою шинель, гимнастерку, разорвал рубашку и начал перевязывать его: замотал на скорую руку, остановил кровотечение. И вдруг я почувствовал боль в бедре правой ноги, хлюпанье жидкости в сапоге. Сбросил сапог, в нем полно крови. Затем снял ватные брюки ,разорвал кальсоны – наложил на ногу жгут, перевязал рану. Это была очень холодная ночь марта. Цепь курсантов углубилась в лес, мы остались одинокими. Я попробовал подключиться в линию, но никто не отвечал. Стал кричать – никто не откликается. Виктор лежал у пня и стонал. Я стоял около него голый и кричал санитаров. Затем одел на одну ногу ватные брюки, одел гимнастерку, вторую штанину брюк закрепил за ремень. Я потащил товарища к хутору, мимо которого проходили наши. Через некоторое время резко усилилась боль в ноге. Тут я оставил своего товарища, а сам поковылял к шоссе. На мое счастье у хутора остановилась машина с нашими курсантами.

На этом записи моего отца обрываются. Он не успел дописать еще очень много. Но то, что он нам оставил очень важно для нас – детей и внуков.