Куприянов Александр Николаевич, брат моей бабушки, родился в Ульяновске Самарской обл. в 1923г.
Позже судьба распорядилась так, что семья наша вернулась в родные края, в г.Торжок Калининской обл.
В семье моей прабабушки, Куприяновой Прасковьи Александровны, было четверо детей: Антонина - моя бабушка, Александр, Павел и Зоя.
На фронт ушёл Александр, наш Шурик.
Вот как вспоминали  о нём в нашей семье:
" Мы жили на "Шанхае", так называли эту окраину старинного Торжка в Калининской области.
Сюда, поближе к родным местам, привезла мать своих четверых детей, спасаясь от голода в Поволжье в 1933 году, после смерти мужа.
Жили бедно, но дружно. Мать работала на льнозаводе, дети старшие - Тоня, Шурик и Павлик, рано пошли работать, младшая Зоя училась в школе.
Шурик был душой компании, весёлый, остроумный, хорошо рисовал, играл на гитаре и гармошке.
...Его забрали в армию весной 1942 года, сначала в учебный отряд, потом - на фронт подо Ржев...
В сентябре прислали похоронку...Ему было 19 лет..."
На фронт Шурик был призван Новоторжским РВК.Служил в 285 стрелковом полку в миномётном батальоне в 3 роте,3 взводе стрелком-миномётчиком. Сохранилось 8 писем родным, последние 3- с передовой.
В последнем письме от 18 августа 1942 он писал- "Живём по боевому. Крепко, ох и крепко бьём фашистов, только бы посмотрели!"
1 сентября Шурик был тяжело ранен и 9 сентября от полученных ран умер в полевом госпитале. Похоронили его в лесу недалеко от станции Панино Ржевского района,
у дороги Панино - Гридино. Позднее был перезахоронен в братскую могилу в дер.Глебово Ржевского района.
О чём думал девятнадцатилетний мальчик, тяжело и мучительно умирая от ран в полевом госпитале?
Наверно перед тем, как навеки закрылись его глаза, вспоминал он о родных, по которым так скучал- о брате Павлуше, о сёстрах Зое и Тоне,
о племяннице Раечке, моей маме, которой было 2 месяца, когда ушёл он на войну, о девушке Кате, что прислала ему фотографию на фронт, о маме, увидеть которых ему не суждено было уже никогда...
Он отдал свою жизнь, чтобы мы могли родиться на свет и жить...Всю жизнь мои родные вспоминали и продолжают вспоминать его с тихой грустью и слезами...Такие потери не забываются...
И пусть не получил он наград и орденов, для нас он герой, отдавший жизнь за нас! Видит ли он сейчас нас с небес, знает ли, что мы помним о нём? Он всегда с нами, наш Шурик...

Я убит подо Ржевом,
В безыменном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.

Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, –
Точно в пропасть с обрыва –
И ни дна, ни покрышки.

И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.

Я – где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я – где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;

Я – где крик петушиный
На заре по росе;
Я – где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;

Где травинку к травинке
Речка травы прядет,
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.

Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.

Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю:
Наш ли Ржев, наконец?

Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?..
Этот месяц был страшен.
Было все на кону.

Неужели до осени
Был за ним уже Дон,
И хотя бы колесами
К Волге вырвался он?

Нет, неправда. Задачи
Той не выиграл враг!
Нет же, нет! А иначе
Даже мертвому – как?

И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали.
Но она – спасена.

Наши очи померкли,
Пламень сердца погас,
На земле на поверке
Выкликают не нас.

Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам – все это, живые.
Нам – отрада одна:

Что недаром боролись
Мы за Родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, –
Вы должны его знать.

Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мертвых проклятье –
Эта кара страшна.

Это грозное право
Нам навеки дано, –
И за нами оно –
Это горькое право.

Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.

Всем, что, может, давно
Вам привычно и ясно,
Но да будет оно
С нашей верой согласно.

Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли,
И в тылу у Москвы
За нее умирали.

И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
Нам достаточно знать,
Что была несомненно
Та последняя пядь
На дороге военной.

Та последняя пядь,
Что уж если оставить
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить.

Та черта глубины,
За которой вставало
Из-за вашей спины
Пламя кузниц Урала.

И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы,
И Смоленск уже взят?

И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже!

Может быть... Да исполнится
Слово клятвы святой!–
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.

Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие,
Хоть бы плакать могли!

Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг,–

О товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне.

В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.

Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.

Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос наш мыслимый.

Братья, в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали,
Были мы наравне.

И никто перед нами
Из живых не в долгу.
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу.

Чтоб за дело святое,
За Советскую власть.
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.

Я убит подо Ржевом,
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?

В городах миллионных,
В селах, дома в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?

Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу...
Я вам жить завещаю, –
Что я больше могу?

Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.

Горевать – горделиво,
Не клонясь головой.
Ликовать – не хвастливо
В час победы самой.

И беречь ее свято,
Братья, счастье свое –
В память воина-брата,
Что погиб за нее.