Воспоминания Маргариты Николаевны Чуприяновой о её

                                     старшем брате Юрии Николаевиче Курочкине.

    Мой старший брат Юрий Николаевич Курочкин, 1922 года рождения, призванный Чусовским райвоенкоматом, Пермской(тогда Молотовской) области, пропал без вести 29 октября 1942 года в районе Бекетовки под городом Сталинградом.

    "Пропал без вести..." Так гласило извещение из военкомата. Коротко, но не ясно.

    Слова "пропал без вести" легли тяжким грузом на сердце каждого члена нашей семьи на все эти годы.

    Что стало с братом в тот страшный день 29 октября 1942 года? Какая судьба постигла дорогого нашего человека?

    Вот уже сорок лет мы ведём поиск, сорок лет - это годы тревог, надежд, ожиданий и пустоты.

    Я не знаю, как воевал мой брат, об этом могли бы рассказать его боевые товарищи, те, кто вместе с ним защищал Сталинград, но я знаю, каким он был до войны. Ведь характер, поведение, поступки каждого из нас формируются на всю жизнь с детства.

    Юрий родился в 1922 году на Урале в городе Кунгуре Пермской области.

    В девятнадцать лет он был выше среднего роста, крепкого телосложения, широкоплечий, с сильными рабочими руками.

    Черты лица - правильные, глаза большие, серые.

    Взгляд открытый, прямой, ясный, внимательный.

    Лицо чистое, с лёгким (девичьим, как говорила моя мама) румянцем. Улыбка застенчивая. Волосы русые. Походка твёрдая, уверенная. Характер - настойчивый, с обострённым чувством справедливости(на уроке мог встать и сделать замечание учителю, проявившего какую-нибудь несправедливость по отношению к ученикам.

    Был парень, как парень. Одно скажу: ангелом он не был. Сколько помню, вся его жизнь состояла из приключений. Без них он просто жить не мог.

    Отец наш, Курочкин Николай Дмитриевич - работник лесной промышленности (лесничий, инженер по спецлесу и т.д.).

    Мать - Зинаида Ивановна Курочкина (урождённая Гилёва, по первому мужу - Чадаева), домохозяйка.

    В семье - трое детей: старший Юрий, средняя я, 1924 г.р., младший - Николай, 1930 года рождения.

    Разница в возрасте у нас с Юрием была небольшая, всего полтора года. Может быть поэтому у нас с ним и наблюдалось родство душ, уважение интересов. Жили мы дружно.

    Воспитанием нашим в основном занималась мама, отец постоянно находился в командировках.

    Мальчишкам, естественно, остро не хватало настоящего мужского влияния. Они его искали сами  на стороне, на улице, где придётся.

    До сих пор удивляюсь, как Юрий, при его моторном заводном характере, будучи подростком, не сошёл с праведного пути.

    С малых лет он имел полную самостоятельность и свободу. В семь лет брат переплывал реку Лялю (жили мы тогда в посёлке Новая Ляля, Свердловской области). Наш двухэтажный коммунальный дом на несколько квартир стоял на самом берегу этой реки. Река хоть и не была широкой, а в брод её не перейдёшь.

На отмелях бурлило. Местами имела омуты. Рыба в ней водилась разная. Особенно ценился налим.

Вот на почве рыболовства и подружился мой старший брат с немолодым уже соседом-пожарным (к сожалению имени его не помню). Сосед жил в другом доме, рядом. В своё время он был активным участником Гражданской войны, его все знали, как заядлого рыболова, отличного рассказчика и добрейшего человека.

    Вот к такому человеку и привязался крепко-накрепко наш Юрка. На рыбалку, конечно, они ходили  вместе, но только днём. В ночь юного рыболова мать категорически не пускала - даже с соседом. Но какая же рыбалка днём? Улов - одна мелочь и Юрку это, конечно, не устраивало. И вот, однажды, тайком от всех, сам по себе, один-одинёшенек, ещё совсем затемно, через окно, в полном рыбацком снаряжении, отправился он "на налима" - на Высокий берег. Рыбацкое счастье улыбнулось ему: сразу же поймал налимчика сантиметров двадцати.

    Удача разожгла азарт, но после второго закида пришлось ждать долго. Уже стали замерзать босые ноги и потихоньку постукивать от холода зубы, да и спать хотелось.

    И вдруг - рывок. Сильный и резкий: едва рыбачок удочку удержал в руках. И тут началось: Юрка тянет к себе, а рыба - к себе. Последовал такой сильный рывок, что Юрка плюхнулся в воду, но удочку не выпустил. Не знаю, сколько бы бились в воде, рыбак и рыбка (силы-то у них, видимо, были равные), если бы на Юркино счастье не возвращался с дежурства домой сосед-пожарный. Ещё с тропы услышал он шумные всплески большой рыбы, подумал - играет налим. Когда подошёл к крутому берегу и заглянул вниз - враз всё понял... Спустившись вниз, он вытащил и рыбку (которая оказалась около шестидесяти сантиметров) и незадачливого рыбака - мокрого и дрожащего от холода и счастья...

    Пирог мама испекла отменный, по всем правилам кулинарного искусства, с налимом, вязигой, хрустящей верхней корочкой. Запивали домашним квасом. За столом сидела вся семья и, конечно же, самый большой Юркин друг, добровольный его наставник и воспитатель - сосед-пожарный.

    Может быть, поэтому первая его мечта "кем быть" была "стать пожарным и ещё немножечко красногвардейцем". Пожарными хотели быть все мальчишки посёлка Новая Ляля. Как завораживали их лихие выезды местной пожарной команды на лошадях! С красными бочками, насосами, пожарными

рукавами, с колокольчиками под дугой! А каски? С ума сойти можно было только глядючи на начищенные золотистые пожарные каски!

    Это он, один из рядовых пожарных, простой душевный человек, научил маленького брата плавать, секретам рыбной ловли, научил грести вёслами на лодке, метко стрелять в цель из лука, мгновенно разжигать костёр, научил искусству терпеть боль, не хныкать и т.д. Я даже не в состоянии перечислить всего того доброго и нужного в жизни для мальчишки, чему научил моего брата этот добрый человек.

    Никогда не забуду случая, который призошёл с Юрием ранней весной, на Пасху.

    Религию в нашей семье не признавали, но от "вкусненького" не отрекались. Мама стряпала и пекла отлично. Родители были гостеприимными. Вот и тут на воскресенье ожидались гости - друзья родителей.

Мама вместе с двоюродной сестрой отца Людмилой хлопотали всю ночь, жарили, парили, пекли и только к утру угомонились, прилегли отдохнуть, предварительно выпроводив нас с Юркой во двор - погулять.

Погода стояла солнечная, для ранней весны относительно тёплая.

    Я тут же занялась ручейками, но брату этого было мало. Ему зачем-то понадобился снег, который во дворе уже стаял, но в огороде ещё местами белел. Туда и направился мой братец.

    Много или мало прошло времени - не помню. Как вдруг выбегает на крыльцо тётя Люда: растрёпанная, калоши на босу ногу, кричит дурным голосом "Где Юрка?!!". Я махнула лопаткой в сторону огорода.

Она - туда. За ней побежала мама, за мамой - я.

    Юрку мы нашли возле бани, плавающего в огромной бочке-кадке с талой водой, вкопанной метра на  полтора в землю. Оказывается, он присмотрел в кадке рейку, потянулся за ней и нырнул в холодную воду.

Рейка так и осталась в его руках, но вылезти из такой ловушки не было никакой возможности. Одежда, ботинки с калошами намокли, отяжелели. Шапка плавала рядом. Брат кряхтел, барахтался, пытался ухватиться за  край кадушки - всё безрезультатно. При этом замечу, он не плакал и не кричал. Парня притащили домой, натёрли водкой, переодели, напоили чаем с сухой малиной... Боялись, что заболеет...Ничуть не бывало - даже не чихал...

   Всех интересовал тогда один вопрос, как же Люда узнала, что с Юркой случилась беда?

   Ведь она спала. Оказалось, что она во сне увидела, что её драгоценный племянник тонет в реке.

   Бывает же такое! Несомненно, что для брата такое спасение было настоящим чудом!

   На здоровье своё брат и впоследствии никогда не жаловался. Аппетит у него всегда хороший, в еде не копался. Не помню его болеющим, лежащим с компрессами, или принимающим лекарства.

   Единственно – любил гематоген, употреблял его, как лакомство.

   Правда, в детстве тело его было вечно в ссадинах, царапинах, синяках и шишках.

   Не помню его плачущим.

   Так уж случилось, что в Новой Ляле в нашем доме в других семьях не было мальчиков, но брат не унывал. Здесь у него был верный «оруженосец», девочка – Людка Печёрская. Черноглазая его ровесница, подружка, соратница во всех его делах и похождениях. Чистый бесёнок. Очень подвижная, с короткой стрижкой, летом босая, без платья, в одних трусишках, вечно с палками или железками в

руках. Людка, по мнению моего брата, была лучше всякого другого мальчишки. Она умела пронзительно свистеть, ловко лазать по заборам и деревьям, падать с них, не ушибаясь (значит, без рёва), громко орать песни: «По долинам и по взгорьям» и «Из-за острова на стрежень».

    Но вот брату исполнилось восемь лет. Он пошёл в школу в первый класс: жизнь его стала интересней. Учился он хорошо, с большой охотой. Школа находилась далеко, километра три от нашего дома, возле станции, но он ходил в школу без провожатых.

     Однажды, в праздник в школе у них ожидали приезда настоящих артистов. Ставили какую-то сказку. Брат взял меня с собой. Из всего спектакля мне запомнилось лишь одно: злой царь почему-то кричал на свою дочь-царевну, стучал палкой в пол, хотел заточить её в башню, но она убежала, и спряталась. Тогда царь со сцены спустился, и стал её искать среди зрителей, пошёл по проходу прямо к тому месту, где сидели мы. Помню, меня охватил ужас. Я соскользнула под стул. На вопрос брата: «Ты что?», я едва прошептала: «Боюсь злого дядьку!». И брат защитил меня. Он выпустил царю в живот три пули (палочки на резиновых присосках). От неожиданности царь «замолчал и встал, как вкопанный». Брата моего за хулиганский поступок вывели в коридор. Ну, а куда я без него? Домой мы возвращались вместе.

      В другой раз он бросил вызов «страшному огородному чудищу – полуднице».

      Кто-то из ребят нашего дома заболел серьёзным кишечным заболеванием, и потому всем остальным ребятам родители закрыли доступ в огород. А там были все ребячьи радости: горох, бобы, морковки, репка.

      Мы продолжали пастись в огороде. Тогда и придумали родители «страшное чудище - полудницу», чтобы отпугнуть нас.

     Полудницу изображал леспромхозовский кучер Александр (этого мы тогда не знали). В вывернутом наизнанку чёрном полушубке он ползал по борозде от бани к калитке, рычал и хрюкал. Что тут было! Вся ребятня бросилась с огорода вон, визжа и плача. Юрка тоже бежал с нами, но держал меня за руку, не визжал и не плакал, как мы. Он быстренько сбегал домой и прихватил свой лук с самодельными стрелами. Выскочив через окно, пробрался через заросли петухов поближе к «полуднице». В это время кучер Александр решил, что его миссия выполнена и стал подниматься, чтобы «сбросить свою шкуру», как вдруг на него обрушилась масса стрел. Тогда «полудница» стала кричать человеческим голосом – голосом кучера Александра: «Прекрати это безобразие!»

       Так Юрка узнал тайну «страшного огородного чудища – полудницы», а Александр, к счастью, отделался несколькими царапинами на шее и на руках.

       Шли годы. Мы росли. Набирались ума-разума. Брат, на правах старшего, по-прежнему опекал меня, старался воспитать в своём духе. И, надо сказать, что многое ему удалось. В восемь-десять лет я отлично лазала по заборам и черёмухам, хорошо плавала, зимой каталась на самодельных деревянных коньках по льду, прилично ходила на лыжах (но кататься с гор,  нырять с вышки в воду, прыгать с парашютом – это было не для меня. До сих пор я боюсь высоты).

      Вместе с братом мы с увлечением дрессировали кошку Муську. Кошка была беспородная, «тигровой масти», но большая умница!

     Прыгала по счёту через сомкнутые руки, открывала и закрывала за собой лёгкие створки комнатных дверей, ловила брошенную рыбку, а потом несла её к нашим ногам.

     В этот период два года мы жили в городе Чёрмозе Пермской области. Там брат учился в пятом и шестом классах. Летом мы любили загорать на крыше сарая, откуда хорошо было наблюдать за проплывающими причудливыми облаками. Мне они напоминали дома с садами, животных. Но фантазировали мы с братом по-разному, если мне облако напоминало крокодила – брат «видел» в нём корабль.

     Читать на крыше сарая было одно удовольствие. Брат любил читать про войну и путешествия.

     Учился он неплохо, хотя мог бы учиться отлично. Способности у него были отменные, учителя отмечали живой ум, завидную память.

     На неё-то он и надеялся, уроки, особенно устные, не учил.

     Ещё в пятом классе на спор выпрыгнул из окна второго этажа школы с маминым зонтиком. Приземлился удачно, только повредил мамин зонт (замечательный, красивый розовый зонт, работы китайских мастеров – подарок маме от её брата, дяди Гены Гилёва, тогда заместителя начальника разведотдела штаба Особой Краснознамённой Дальневосточной армии  В.К.Блюхера).

     За этот «прыжок в бездну» (оценённый учителями, как хулиганский поступок) была вызвана в школу мама, а потом дома последовало наказание – он был поставлен в угол, получил подзатыльники  от мамы со словами: «И за что  мне такое наказание?!»

     Как правило, Юрка ни пощады, ни прощения не просил. Достойно и терпеливо выстаивал в углу положенный срок наказания.

     Да и соответствующие выводы он, по-моему, не делал, потому что через некоторое время такая экзекуция повторялась, только причина уже была другой.

     После первого года учёбы в Чёрмозе родители отправили нас в пионерский лагерь. Лагерь был недалеко - в посёлке Пожва. Это несколько часов плавания на пароходе вверх по Каме.

     Занимала пионерия часть бывшего особняка князя Сергея Львова, брата бывшего первого председателя Временного правительства России. Остальная часть дома сгорела ещё в Гражданскую войну. Был это лагерь – по нынешним меркам – убогим во всех отношениях, но мы тогда этого не понимали и не замечали, а потому радовались жизни и не унывали.

      В лагере всё делалось по команде и по звуку горна (подъём, линейка, завтрак и пр.). На моего брата такой распорядок дня нагонял тоску. Он уже думал о побеге домой.

      А тут ещё услышал как-то от старшего пионервожатого легенду об имении князя Львова, о его подземельях, потайных ходах к церкви, к пруду и ещё куда-то, об оставленных спрятанных колчаковцами оружии и боеприпасах (бомбах, патронах и т.п.). Это уже что-то значило. Юрка загорелся желанием немедленно найти тайники. Несколько дней он разыскивал входы в подземелья и до поры до времени никого в свои планы не посвящал.

     Почти везде, куда пытался проникнуть брат, подземные ходы обрушились и заканчивались тупиком. Но вот, в один из тихих «мёртвых» часов вожатый вдруг обнаружил пропажу – исчезло несколько мальчишек, в том числе, конечно, мой брат.

     Он и был заводилой. Несколько ребят в подвале лагеря нашли ржавую дверь, а за ней – помещение, где на полках лежали бомбы и какие-то ящики, наверное – с патронами. В подвале было темно, у них быстро кончились спички и они не смогли как следует рассмотреть эти  бомбы и эти ящики. В темноте они взяли несколько бомб и один ящик с патронами. Когда находки вынесли на белый свет, то страшно удивились.

     В руках у ребят были обыкновенные советские банки с консервами, а в ящике находились конфеты-подушечки.

     Тут появилось лагерное начальство. Остававшиеся в комнате ребята сказали ему(начальству), что Юрка Курочкин увёл мальчишек за бомбами и патронами в подземелье. Всем участникам подземной эпопеи на линейке примерно досталось, а с главного руководителя-зачинщика этой провалившейся экспедиции сняли пионерский галстук и отправили домой по этапу.

     Никаких разговоров, объяснений, оправданий! Как же, чуть-чуть не обворовали кладовую своего пионерского лагеря!

     Долго ещё помнил потом мой брат свою эпопею -  экспедицию в поисках подземных потайных ходов и запасов белогвардейского оружия, и очень жалел, что так глупо провалилась эта интересная экспедиция.

     Ведь не грабить же, в самом деле, кладовую они тогда ходили! Не поняли взрослые ребят!

     Брат был честным: в семье нас с детства приучали к этому. Никогда нигде не брать чужого – даже игрушек.

     За самый тяжкий проступок не наказывали, если мы честно сами признавались в этом. Ох, как нелегко было так поступать!

     В Чёрмозе у брата вдруг обнаружился абсолютный музыкальный слух и способности  к музыке.

Открытие это сделал учитель музыки и пения Николай Матвеевич Михайлов. Это был второй человек в жизни брата, оставивший глубокий след. Это был не просто учитель – это был старший товарищ и друг. Чуткий, внимательный к своим воспитанникам, страстно любящий музыку, свой предмет. Со временем он не считался – готов был сутками пропадать в школе. Вёл кружки пения и струнный.

Николаю Матвеевичу удалось настолько  заинтересовать брата музыкой, что он стал ею бредить. Быстро овладел игрой на всех струнных инструментах, которые имелись в школе: гитарой, балалайкой, мандолиной и домрой. Играл на слух, но учителю надо было, чтобы он играл по нотам. Занимался с братом основами музыки. Дома ему купили гитару, балалайку, мандолину, выписали из Москвы самоучитель и ноты.

      Наступил период, когда искать приключений брату стало просто некогда. Мама была счастлива.

      Николай Матвеевич продолжал постоянно, очень тонко подогревать интерес брата к музыке.

      Всё время теперь у брата было расписано: на учёбу в школе, на уроки дома, на репетиции и,  иногда – на выступление в клубе.

     Брат не мог терпеть, чтобы рядом с ним дома жили музыкальные неумехи. Мало того, что он меня определил в школьный хоровой кружок, дома терпеливо и настойчиво учил играть на гитаре и балалайке, но – увы! – ни желания, ни усердия я не проявляла, чем огорчала брата. Толку из меня не вышло. За весь курс обучения я усвоила только одну-единственную мелодию «Синекрылый самолёт». Её играла на балалайке.

     В 1937 году наша семья переехала на житьё в город Чусовой Пермской области. Юрий пошёл в седьмой класс. Учились мы в школе-новостройке №7(теперь это школа №8) – совсем близко от нашего дома.

     Школу эту почему-то Юрий невзлюбил. Причины не знаю. Учиться стал совсем плохо, спорил с учителями, искал свою правду, защищал свою справедливость, и вообще, за поведение и дисциплину имел кол.

     За последний год брат сильно вырос, стал выше и крупнее всех в классе. Думаю, что и это в числе прочего, стало его удручать.

     Директор школы Пётр Петрович Иванов частенько беседовал с ним по душам. Говорил, что  бороться за правду и справедливость хорошо, но только и самому надо быть на высоте, то есть быть выдержанным, не силой, а спокойным словом доказывать правоту.

      А то, «ты, как сохатый(лось) в тайге все поступки совершаешь напролом, не думая о последствиях».

      Больше всех, конечно, переживала за своего любимого сына мама. Советовалась с учителями,  пыталась сама хоть как-то объяснить ему, как важно учиться, особенно при его мечте стать авиатором (такая мечта у него стала проявляться довольно чётко). Но ничего не помогало. На все доводы и примеры у него был один ответ: «Когда понадобится – выучусь, догоню, узнаю!»

      Теперь же у парня было единственное желание - поскорее расстаться со школой. Когда же, с грехом пополам, он окончил седьмой класс – радости его не было предела.

      Он сразу как-то весь распрямился, ещё больше повзрослел. Дома он всегда был деятельным, пилили и колол дрова, носил воду в двенадцативедёрную кадушку, поливал мои цветы в палисаднике, посадил две великолепные липы и тщательно за ними ухаживал.

     Во дворе рядом с сараями он с товарищами установил самодельный турник и день-деньской упражнялись на нём: подтягивались, кувыркались, крутили «солнце». Брат регулярно занимался ездой на велосипеде, стрельбой из мелкокалиберной винтовки,  плаванием, прыжками в воду, прыжками с парашютной вышки на стадионе.

     Осенью 1939 года брат пошёл работать  - сначала чернорабочим на углежжение в сплавную контору треста «Чусовлестяж», а потом перешёл на металлургический завод – учеником токаря.

     Брат стал приобщаться к рабочему классу – закурил. К счастью, выпивка его не прельщала.

     Всю зарплату свою он отдавал маме, на табак оставлял минимум. Однако, когда не хватало монеток, выпрашивал у меня из тех денег, что оставались у меня от школьных завтраков. Или шёл в городской тир, выбивал там призы: себе на папиросы, мне – на флакон цветочного одеколона. Стрелял брат метко, без промаха, чем вызывал всегда неудовольствие работника городского тира.

     Его всё больше и больше тянуло к себе небо. Прыжки с парашютной вышки скоро перестали его удовлетворять, мечтал о прыжках с самолёта, но в Чусовом осуществить такие прыжки было не на чем. Однако, к тому времени ОСОАВИАХИМ организовал клуб или что-то подобное курсам по авиации, на поле за рекой. Юрий появился там одним из первых. Молодёжь летала на планёре, изучала теорию авиации. На самолётные прыжки с парашютом ездили куда-то в другой город (кажется, в Пермь). Значков тогда не было, им дали голубые петлицы на воротники и разрешили на них вышить «парашютист I ступени». Петлицами Юрка и его товарищи очень гордились. И хотя пришиты они были к воротнику простой куртки, куртку эту он почти не снимал с себя. Даже на одной фотокарточке он запечатлён в куртке с этими петлицами.

    Юрий взрослел на глазах. Теперь всё его свободное время после работы уходило только на лётное поле и на чтение литературы по воздухоплаванию. Подумывал он и об  учёбе. И, конечно же, очень жалел, что в школе «был дураком».

     Пришло время юности, но о девочках он никогда не говорил, ещё не думал, видимо, тогда свою любовь пока не встретил. Однако, девушки замечали его, парень он был видный, досаждали своим вниманием.

     Он как-то ровно ко всем относился, катал их на велосипеде, со всеми вместе ходил в кино.

     Близкими друзьями его были Александр Голубцов, Борис Чернов, Александр Ветошев, из заводских ребят – Виктор Слобцов.

     В день начала войны, в воскресенье 22 июня 1941 года, с раннего утра Юрий работал на гавани. Я первая побежала по брёвнам сообщить ему страшную потрясающую новость (весть).

     «Ну, что же, повоюем», - сказал брат спокойно.

     Дома разыскал свой вещмешок-сидор, уложил в него всё, что считал нужным для военных походов и отправился в военкомат.

     Однако взяли его не сразу. Металлургический завод, где работал Юрий, имел оборонное значение. Отсюда – бронь.

     Юрий не находил себе места. После смены на заводе бежал в военкомат. Стал раздражительным, много курил.

     Мама плакала, а он твердил своё: «Не могу торчать здесь, не могу в тылу! Моё место там!»

     Он уже не говорил об авиации, он был готов пойти кем угодно и куда угодно, в любой род войск – лишь бы на фронт. Торба его так и стояла за дверью в полной боевой готовности.

     Однажды на заводе обещали отпустить его, если он вместо себя подготовит и обучит замену.

      Он тут же предложил мне учиться на токаря. Я, конечно, с радостью согласилась. Чего не сделаешь для любимого брата? Но меня безжалостно забраковали по зрению. Подвела моя близорукость.

      Для Юрия всё началось сначала, как сказка про белого бычка (работа, военкомат, дом).

     Но вот в январе 1942 года (наконец-то!) лёд тронулся.

     В военкомате сообщили, что идёт набор курсантов в Тюменское училище связи. Юрий повеселел… Но, пока он два дня оформлял свой расчет на заводе, набор закончился. Только 27 марта 1942 года мечта его сбылась.

     Я как раз мыла пол в комнате, когда среди белого дня, в комнату ворвался брат – возбуждённый, радостный, обняв, закружил меня по комнате, расплескал воду из ведра, схватил свой сидор, и прокричал: «Еду, еду! Наконец-то еду!»

    Дома, кроме меня никого не было. А надо сказать, что в нашей трёхкомнатной квартире жило тогда, кроме нашей семьи, ещё десять человек: эвакуированная женщина с девочкой и семья из восьми человек.

    От радостного настроения брата мне стало как-то тоскливо, сердце больно сжалось, я украдкой утирала слёзы…

    Кое-что из продуктов собрала ему в дорогу.

    Мы попрощались и он убежал. Тогда я горько заплакала…

    И, когда я уже домывала пол в коридоре, пришла мама.

    «Как же так? Как же так?», - спрашивала она растерянно и вдруг сердито набросилась на меня: «Ты почему продолжала мыть пол, когда брат только что ушёл на войну? Ты что, приметы не знаешь? Ты же вымыла его из дома…»

    Эти её слова я никогда не забуду. Горько мне… Ведь брат и в самом деле не вернулся с войны…

г.Москва

Июль 1986 года.