РАССКАЗ БЕЗВЕСТНО ПРОПАВШЕГО

Был призван в ряды Советской Армии в октябре 1940 года. Но  предоставили отсрочку до весны 1941 г. для окончания учебы в техникуме (учился на последнем курсе техникума). Но этой отсрочкой не хотел воспользоваться и просился, чтобы его направили служить в армию. Эту его просьбу горвоенкомат удовлетворил. И в 19-летнем возрасте стал солдатом. Прибыл состав с призывниками в г. Белосток, и там распределили призывников по частям, и он был направлен в г. Цехоновец недалеко от Белостока. До февраля 1941 года служил здесь      сначала в разведроте, затем в пулеметной роте 330 сп. Все командиры воевали в Финляндии и прошли суровую закалку. Служить было трудно, не один раз гимнастерка пропитывалась потом. Учили быть в любых условиях солдатом и к тому же достойным и выносливым. Часто повторяли: «Тяжело в учении, легко в бою». Служил честно, добросовестно, не боясь трудностей, не жаловаться.

В феврале часть солдат из этого полка передислоцировали во вновь создаваемую войсковую часть в рестскую область в м. Наревка. Здесь стал артиллеристом. Здесь не было специальных казарм. Разместили по квартирам в частных домах. Сначала зачислили в артбатарею 45 мм пушек, а затем батарею расформировали, оставили при части только взвод. В этой части служил до начала войны. 19 июня подняли по тревоге и поехали на тактические занятия ( часть была механизированной) в западном направлении. Наступали, стреляли из пушки боевыми снарядами, преодолевали водные преграды, переправлялись через маленькую речушку. На тактических занятиях были не только наша часть. Говорили, что на занятиях участвовала часть чуть ли не с Минска. В первый раз здесь видел генералов. 21 июня кончились тактические занятия и наша часть прибыла  в свое расположение ( в летний лагерь недалеко от м. Наревка). Помылись в Наревке в бане, посмотрели кино в лагере    и с песнями прошли вечернюю прогулку, разошлись по палаткам. Утром 22 июня снова подняли по тревоге и бегом к машинам. Здесь сказали, что на нашу страну напала Германия.

Подцепили пушку и поехали в склад боепитания. Но почему-то снарядов не дали. Сказали, что привезут на позицию. Поехали без снарядов. Мы заняли оборону у какой-то деревни. В составе нашей роты и роты пехоты недалеко от шоссейной дороги. Мы выкопали окопы, замаскировались. Первый день нас не тревожили. Привезли снаряды, но снаряды без взрывателей. Сказали, что машина со взрывателями едет. Но взрывателей так и привезли. Второй день появился над нами самолет. Покружился над нами и улетел. Мы не располагали защитными орудиями и пулеметами. Слышно было как произвели очередь из станкового пулемета, то ли у пехотной роты, то ли там были еще какие-то пулеметные подразделения. Самолет улетел и примерно через час  начался артобстрел нашего расположения. Начали рваться снаряды около нашего расположения. Снаряды визжали и с тыла, и с фронта. Мы не могли определить откуда стреляют. Если бы даже знали, нам все равно нечем было стрелять, снаряды без взрывателей. Обстрел продолжался недолго. Но немцы к нашему счастью не появились, ни танки, ни пехота. К вечеру появились наши отступающие части: пехотинцы, конная артиллерия и несколько машин. Но мы не получали приказа на отступление. Потом уже полковник-артиллерист приказал отступать. Вытащили из окопа пушку и потащили к машине. Но пока мы дотащили пушку к машине, кузов машины был полностью занят отступающими пехотинцами. Успели подцепить пушку к машине. Подобрал лимонку с поля около машины. Но мне пришлось на ходу заскочить на ствол пушки. В это время пехота то ли наступала, то ли отступала, массой бежали по полю к лесу под пулеметный огонь и разрывом пушечных снарядов немцев. Стреляли со стороны в каком  направлении отступали, получается с тыла, значит, мы уже были окружены. Сколько здесь осталось безвестно погибших. Подавить огневые точки немцев было видимо нечем. Пушки конной артиллерии не стреляли, видимо, не было снарядов, а у нас тем более. Наши пулеметы тоже перестали стрелять, видимо кончились ленты. 

Наша машина ехала по полю, к лесу мимо хлебного поля. Это я видел. Машина доехала до поляны и вдруг повалилась. Оказалось она топкой заросшей в траве лужайкой. И  это почти время около машины взорвался снаряд, выпущенный немцами…..

Повалился и я с пушкой вместе. Соскочил и ползком к хлебному полю. Дополз до хлебного поля. А с правой стороны палила немецкая пушка по месту, где повалилась наша машина. Бегу нагнувшись по хлебу и слышу почти рядом строчит пулемет. Остановился. Лежу. Слышу немецкая речь. Это та пулеметная точка, которая в упор расстреливала наших отступающих солдат. Я оказался почти в лапах немцев раз слышен немецкий говор. Но есть у меня спасение от плена – в кармане лимонка. Если меня заметят немцы и попытаются взять в плен, то взорву этой гранатой себя и этих немцев. Мы так были воспитаны – живьём не сдаваться. Потащу с собой на тот свет и этих гадов. Осенил меня и другой выход. Я ведь почти рядом с немцами. Мог докинуть гранату до них. А если промажу? Риск большой. Страшно думать. Но и соблазн был слишком большой. Или-или. Кинул гранату на немцев. Пулемет перестал строчить. Я бегом согнувшись от этого места и вышел к картофельному полю, уже бегу по картофельному полю во весь рост к лесу. Слышу снарядный визг, падаю. Снова поднимаюсь, бегу. Опять визг, опять падаю. Добежал до леса, а там недалеко машина ….. с солдатами. Не добежал до нее. Она тронулась и поехала. Побежал вглубь леса. И пошел не зная куда. Утром вышел на узкоколейную дорогу в лесу. Пошел по ней. Вышел в городок. А это оказался Чайновка, а оттуда я знал, как идти до местечка Наревка, оттуда я ушел на войну. Там встретился с солдатами из моей части. Нам сказали, что наши отступают по направлению к Барановичу и мы пошли их догонять. Конечно, мы их не догнали. Заблудились. Долго бродили по Беловежской пуще   по болотам, по тропинкам, не зная в каком направлении идем. Голодные. Когда выходили к населенным пунктам, по очереди ходили, а иногда все трое, добывать пищу. Белорусский народ – добры народ. Бывало накормят и когда скажешь о  том, что там еще остались товарищи, еду на дорогу дадут. Долго мы бродили. Оружия у меня не было. Перед войной у нас отобрали винтовки, обещали выдать автоматы. Но видимо не успели или не хотели. Мы артиллеристы, а на войну пошли без личного оружия.

Что было дальше? Мы попали в плен. Вечером, когда в деревню пошли за едой, нарвались на немцев.  

 Что было дальше – это отдельная и очень мучительная жизнь. Об этом другой рассказ.

Этого безвестия пропавшего из плена освободила Советская Армия 9 Мая 1945 года.

Как видно я не участвовал в боях под Смоленском и Ельней, под Москвой, в Сталинграде, на Курской дуге, не форсировал Днепр, не атаковал Кенигсберг. Что же мне теперь делать, если не пришлось? Ветераны празднуют Победу, вспоминают бои с однополчанами и заслуженно гордятся боевыми заслугами. А я что? Один эпизод войны и то без свидетелей, один на один. Вот почти 50 лет я ношу эту боль в себе. Просто боялся, что меня назовут хвастуном. Мол попал в плен и строит из себя. В то время не было времени отмечать подвиги да и некому, если они должны быть. Были подвиги не менее геройские. Но многие подвиги ушли вместе с без вести пропавшими. Многие совершались в одиночку без свидетелей. Сколько неизвестностей случалось на территории Западной Белоруссии от Бреста до Минска. Ни один писатель не может описать, ни один военный историк не знает, а только гадает или рисует популистски искаженном виде. Это война, которой не суждено войти в историю в правдивом виде. В плену находились не предатели Родины. Предатели с первых дней пленения стали служить фашистам, стали полицейскими в лагерях, уходили к Власову воевать против советских солдат.

Сейчас принимается за умышленное скрывательство то, что не имело отражения в печати в годы войны. Вот очередная статья «Запоздалая правда о Могилевской битве» члена союза писателей СССР, участника Великой Отечественной Войны Александра Путько. Я не оспариваю героизм, проявленный частями Могилевского окружения. Любая часть, оказавшаяся в окружении дралась героически, но они в силу военных обстоятельств были оторваны, теряли связь и часть почти полностью уничтожалась естественно знать подробности о героизме узнать было крайне трудно и почти невозможно. К тому же многие героические поступки тех времен просто не могли быть подтверждены документально. Ведь верить на слово – это просто несерьезно, тем более они часто совершались отдельными солдатами в ходе прорыва из окружения, свидетели то погибали, то ли их вообще не могли быть, потому что они(подвиги) совершались иногда индивидуально  и совершившие такой подвиг в начале войны часто или погибали, или безвестно пропадали, попадали в плен. Рассказы о таких героизмах после освобождения из  плена просто показались бы бредом, хвастовством и они замалчивались, т.к. этому трудно верить при отсутствии свидетелей, да и свидетели могут быть только из числа пленных. Можно ли верить такому рассказу? Вот такое случилось со мной в первые дни войны (я не могу вспомнить какие это числа). Я уже говорил, что отступали по полю. Но с пашни вышли на поляну и наша машина с ходу врезалась на  топкое место и остановилась. Пока вся масса людей шевелилась, чтобы спрыгнуть с машины (так они при такой тесноте и не могли так быстро спрыгнуть с машины), фашистский снаряд угодил прямо в машину. И было месиво из трупов, а меня вместе с пушкой перевернуло, и я упал в воду, оглушило, но не ранило, только получил маленькую царапину на ноге, и размером с ладонь разорвало брюки. Думать было некогда. (…..) снял, бросил в воду подальше, в лужу, заросшую камышовой травой. Пушка осталась лежать на боку, а сам побежал в хлеб. Вспомнить, что у меня есть одна лимонка. Другого оружия у меня не было. Перед войной у нас были винтовки, но их у нас забрали и сказали, что нам дадут автоматы и карабины, но получить их мы не успели и пришлось на войну идти с лопатой и противогазом, и вот с этой лимонкой. И ту подобрал когда подцеплял пушку к машине. То ли кто-то уронил, то ли кто-то вообще выбросил. Эту лимонку я хорошо держал в руке. В случае, если нарвусь на немцев, подойду поближе, если дадут сделать это, взорвусь вместе с ними. Мы так были воспитаны. Кроме того, я был комсомольцем, а комсомолец живым не сдается. Это мы четко знали. Когда шел по хлебу, наткнулся на пулеметный расчет, увидел в метрах двадцати. Шел я по хлебу все время нагнувшись. Видимо поэтому я так близко подошел незамеченным. К тому же был такой гул и треск разрывов, стрельба и поэтому не удивительно я шел на пулемет, не зная, что там пулеметный расчет. И слышу он тарахтит пулеметом. Тут соблазн был большой. Я остановился, лег. Сердце колотится. Надо было решать, что делать. Размышлять долго не было времени и расчета не было. Видимо это был единственный выход бросить гранату в пулеметный расчет, который косил идущих лавиной перебежками пехоту. Это я сделал и оказалось удачно. Он замолчал. Сам скорее где ползком, где пригнувшись побежал обратно к выходу от посева к картофельному полю. Слежки за мной не оказалось. Я запыхавшись добежал и ползком до картофельного поля дошел, по борозде ползком стал ползти в сторону леса. Он мне показался не таким далеким. Полз, полз, устал. Думаю, отдыхать некогда, надо до леса, там менее опасно. Встал, в открытую побежал. Слышу вой, падаю, опять бегу и т.д. хотя ведь знал, что скорость снаряда быстрее звука. Но инстинкт. Получилось так, будто снаряд взрывался после воя. Потому что я оказался не убитым, ни раненным и снаряды миновали меня, все время взрывались хоть и недалеко, но осколки меня миновали. Видимо было суждено видеть еще страшнее. Я добежал до опушки леса. Недалеко от меня шоссейная дорога, там битком набитая машина. Кричал, кричал, так она меня не дождалась, тронулась и уехала. Конечно, если бы дождались, то все равно я не смог бы там сесть. К тому же немцы обстреливали дорогу. Машина была в опасности. Это сейчас так думаешь. А тогда был зол, что они не подобрали меня. Так я один пошел по лесу, стараясь не терять эту дорогу, т.к эта дорога куда-то приведет. Так кончился один из эпизодов моей жизни. Об этом я никому не рассказывал. Да если даже рассказал бы, могли ли поверить? Ведь все произошло так, что никто не видел, нет свидетелей даже. Свидетелями могли быть только те, которые почувствовали этот пулемет перестал стрелять, которые в этом остались живыми. И то они не знали, почему пулемет перестал стрелять. Было ли у нас это чувство, потому что была сплошная трескотня. Я об этом даже родным не рассказывал. Чтобы меня не называли хвастуном, как будто я пленный бывший хочу показаться героем.я и сейчас не хочу об этом говорить. Да, зачем.