Девятнадцатилетний разведчик

Владимир Кириллович нечасто вспоминает войну. Его обычная отговорка – а что говорить? На войне как на войне, вы и сами всё знаете. Всё знаем? Конечно же, нет. Никто из нас не может этого сказать, даже пересмотрев все военные фильмы и перечитав все книги о войне. И ничто не может заменить воспоминаний живого человека, который сидит напротив и рассказывает. А мы слушаем и пытаемся примерить эти ужасающие подробности на себя – как бы мы вели себя в такой обстановке? Что бы мы чувствовали? Как это – был друг всего минуту назад - и нет его? 

«Был у меня приятель, Иван, из Ленинграда, - вспоминает Владимир Кириллович. – Он был командиром второго взвода. Однажды, когда мы наступали,  смотрю – он начал рыть окоп. Наступал вечер, можно было поспать. Я ему говорю: «Зачем роешь, ведь завтра уйдем». Он шутит в ответ: «Ничего, трудно в учении, легко в бою». Ушел я к себе, не успел дойти, как  меня догнали и говорят: «Его убило». Я вернулся – а он лежит в яме с пятнышком во лбу. Снайпер, по-видимому. Жалко его было. Похоронили. Но каких-то сильных эмоций не было – это же война, привыкли мы к смерти, она была закономерностью».

Владимиру повезло: несколько раз был на волосок от гибели, получил два ранения и контузию, стал инвалидом в 20 лет, но выжил.

А один раз он даже видел смерть… 

Она пролетела мимо, оставив маленький скол от пули на тоненькой сосенке. Если бы он мгновение назад не вжался ничком в землю, там был бы его лоб. 

«Как-то вижу – пулеметчик немецкий сидит, метров в пятнадцати всего от меня. А там лесочек сосновый был, с молодыми деревцами. И одна сосенка стояла, прямо передо мной. Смотрю, он начал стрелять –  прямо в меня. Я упал, прижался к земле, слышу – щелк. Поднял голову и вижу – откололся кусочек на сосенке. Мне бы точно в лоб было. Я тогда любил к земле прижиматься… Так ушел от смерти – и таких случаев было много…»

Солдаты постепенно накапливали и умение воевать, и опыт выживания на войне. Важнейшим их них Владимир Кириллович назвал умение не тратить во время наступления весь магазин. В фильмах часто показывают, как во время атак первая шеренга бойцов заливает свинцом все пространство впереди себя. В реальности наши бойцы этого не делали, потому что  таким образом 71 патрон в магазине автомата ППШ практически сразу расходовался, а времени на перезарядку или даже на смену диска во время наступлении не было. «Нужно было научиться экономить патроны. Поэтому опытные солдаты стреляли не очередями, а одиночными выстрелами». 

Когда началась война, Владимир Лифар только что закончил 9 класс. Все тут же забыли об учебе: было не до уравнений и грамматики. Пошел работать, стал учеником механика по наладке швейных машин, и, пока не исполнилось 18 лет, работал на швейной фабрике, производившей ремни, форму, плащ-палатки и разные другие военные принадлежности. 

В феврале 1943 года его призвали в армию и направили во Второе московское военно-пехотное училище. «Самый трудный предмет был тактика. Госэкзамен сдали всего двое – шурин маршала Георгия Жукова и племянник начальника училища. Вот такие были сложные задачи. А может, блат – кто знает».

В июле часть училища перебросили под Курск, где готовилось сражение, вошедшее в историю как битва на Курской Дуге – самое крупное танковое сражение в мировой истории и одно из ключевых сражений Второй мировой войны. На протяжении 49 дней там сражались около двух миллионов человек, шесть тысяч танков и четыре тысячи самолётов[1]. По советским источникам, потери составили около полумиллиона человек[2]. 

Но Владимир на Курскую дугу не попал. «Мне, конечно же, повезло. Ведь тех, кто попал под Курск, мало осталось. Еще в училище мы мечтали встретиться после победы в хорошем большом ресторане в Берлине. И в 1947 году я встретил одного сокурсника из московского училища, по фамилии Киселев и спросил, был ли кто на встрече в Берлине. Он сказал, что после войны встретил всего одного или двух человек, которые были в Берлине. Конечно, ни в каком ресторане они не встречались, ведь Берлин был в руинах». 

В конце весны 1943 года с оставшейся половиной училища Владимира отправили доучиваться в Ярославское военно-пехотное училище.  Однако закончить обучение и стать офицером Владимиру так и не удалось. В конце 1943  - начале 1944 года в ранге старшины его отправили на фронт. Сначала на Центральный фронт, но вскоре приказали срочно отправиться на 1-й Прибалтийский. 

Во время 4-суточного марша-броска на Прибалтику Владимир научился спать на ходу. «Я шел, а просыпался тогда, когда падал. Шли день и ночь, засыпали на ходу. И так много раз. Привалы были только по 40—50 минут, и опять идешь. Все так шли – и солдаты, и офицеры». 

В феврале-марте 1944 года 1-й Прибалтийский фронт под командованием Ивана Харитоновича Баграмяна пытался взять Витебск, но операция провалилась. Затем была разработана и осуществлена мощная Белорусская стратегическая наступательная операция «Багратион», в ходе которой была полностью освобождена Белоруссия, а также очищены от немцев Литва и Латвия, а, затем и Кёнигсберг (ныне Калининград).

Все эти дороги прошел и старшина Владимир Лифар. На Прибалтийском фронте Владимира, имевшего хотя и неполное, но специальное военное образование, назначили командиром взвода разведки, хотя он и был моложе всех своих подчиненных. Основным заданием его взвода было брать «языков» – живых солдат или офицеров противника. Но это нужно было не каждый день, и в остальное время взвод воевал, как и все остальные. 

Брать «языков» было рискованным занятием. Ведь разведчикам приходилось проникать через нейтральную полосу на вражескую территорию, которая отлично охранялась и просматривалась. Поэтому ходили за «языками» только по ночам. Походы за линию фронта намного чаще кончались потерями своих, чем выполнением задания. «В большинстве случаев нас обнаруживали, открывали сильный огонь, мы теряли людей и возвращались. Из десяти попыток удавалось, наверно, одна — смотря по обстоятельствам, погоде — и то далеко не всегда: за все время мы взяли всего несколько «языков». 

Во время одного из наступлений Владимир был ранен в ногу. Его подразделение тогда брало с боем мост через реку в литовском городе Скуодас, в Клайпедском уезде. Ранило его ночью, когда в Скуодасе его взвод прорывался из окружения. 

«Я шел первым, мы напоролись на пулеметы, залегли. Увидели дот, откуда шла стрельба, закидали его гранатами. И вдруг я почувствовал, будто по мне – по голове, спине, руке, пальцам, ноге  - будто дубиной проколотило: это меня прошил пулемет. А до этого я почувствовал, что мне на спину упала граната и отскочила. Немецкие гранаты обычно первые пять секунд не взрывались, так что немного времени у меня было. Я хотел ее отшвырнуть подальше. А вокруг темно, ничего не видно, но я чувствую, что она рядом. Ищу – не могу найти. Тогда я прижался к земле, и слышу - она взорвалась где-то, и меня осколками не задело. А вот пулеметчик меня прошил, и пуля в ноге осталась, прошла через голень и лодыжку, а остальные пули прошли по касательной. Но хорошо, что рядом был санитар, он меня вытащил в медсанбат. Я только потом вспомнил, что мне в знак выхода из окружения надо было дать три ракеты, а я не дал. Но нас свои увидели, закричали: «Славяне?» Это мы так там друг друга называли: мы все были славянами – и русские, и казахи, и евреи… А я был доволен, что жив остался…» 

Нога зажила, но спина осталась в шрамах. Через три месяца госпиталя – обратно в строй. После того боя на Владимира было послано представление к награде, но, поскольку от был вскоре ранен и попал в госпиталь, та награда его не нашла.

Владимир Кириллович рассказывает, и фронтовые эпизоды сыплются из него, как дождь из грозовой тучи. Уму непостижимо, сколько мог выдержать на войне один обычный, к тому же очень молодой, человек!

«Это было в Прибалтике, мы наступали, и много людей погибло… Нас было около 30 в моем взводе – осталось девять человек. Мы ворвались в немецкие траншеи, и снайпер убил двух наших пулеметчиков. Мы уже в окопе немецком были, и я говорю Диме, санитару — ему было около 30 лет, казался мне тогда пожилым: «Слушай, может, сзади кто жив остался, перевязать надо». Он отвечает: «Убьют меня».  И мы продолжаем сидеть в траншее. И вот он смотрит: один из лежавших повернулся и застонал, и пополз к нему, метров 9-10 от нас. Стал перевязывать, а потом смотрю, он вдруг вскакивает, бежит ко мне, ложится ничком и говорит: «Вот меня и убило». Я ему : «Ты что?» Я ползком перелез через него — подниматься было нельзя, снайпер бил рядом, — нажал на спину, он выдохнул, и все. Оказалось, что пуля попала ему в рот. По мне потом пару раз снайпер выстрелил, но промахнулся». 

«А через несколько часов мы опять пошли в наступление этот город брать. Смотрю – дом 4-этажный стоит, и из него стреляет пулемет, но человека не видно. Я начал из пулемета все окна простреливать, все этажи по очереди. И вдруг смотрю: пулеметная очередь идет впереди меня, бугорки прямо по земле бегут. Ну, думаю, дело плохо – может, он вон в том окне? Выпустил еще одну очередь, и вижу – его очередь уже прямо на меня идет, попадает в пулеметный диск, и он загорается. Я отцепил диск, бросил и думаю: «Он же убьет меня! Он меня видит, а я его нет…» Я видел только, что он бьет, но так и не понял, откуда. В общем, мне тогда повезло – он  промазал. А я те очереди и сейчас вижу... Вот такая дуэль была». 

Война не всегда была грустной. Однажды взвод Владимира стоял в обороне. Была осень, солнечный день. А на нейтральной полосе стояла яблоня, а на ней яблоки висели – необычайной красоты. Но дальше по Высоцкому[3]не получилось. «У меня был один солдат, Раков по фамилии, я ему говорю: «Смотри, как бы хорошо яблочка поесть». И так нам их захотелось! Мы на всякий  случай распределили, как вести огонь, если нас будут преследовать. Полезли. Я за ним с автоматом, его прикрыть. Он ползет. А метрах трехстах уже были окопы немцев. Смотрю: дополз, встал во весь рост, рвет яблоки. И вдруг с той стороны открылась стрельба, рвутся мины. Он упал. Но потом вижу: ползет, с яблоками! Сам в крови – ранило его, но, видимо, не очень серьезно. А я ему: «Повезло тебе». Отвели его в медсанбат, а мы яблок поели. Неприятностей потом не было от командира. Мы надеялись – может, немцы не станут стрелять. Но они сами не ходили за яблоками. А если бы они пошли – мы, наверно, тоже стали стрелять». 

«А потом меня контузило. Я даже не обратился в медсанбат, думал, ерунда, да и из своей части не хотел уходить. Сначала были сильные головные боли и тошнота, одно ухо не слышало. Но потом почти прошло, правда, всю жизнь после этого левое ухо слышит слабее правого. 

«Вообще кто непосредственно был на передовой,  тот больше трех месяцев редко был на фронте – или убьют, или ранят. Иногда ранения были хуже смерти. При мне одного солдата ранили в легкое – ему пробило грудь. Он был в сознании, но боли были такие сильные, что он умолял его застрелить. Правда, санитары очень быстро подъехали и забрали его. Там ведь как: сразу в медсанбат, в палатку, что-то отрежут или зашьют, там ведь как конвейер. Думаю, он остался жив».

А были и те, кто ранения симулировал, не выдержав реалий войны. Владимир стал свидетелем того, как один из его сослуживцев подорвал себя гранатой, чтобы попасть с передовой в госпиталь.

«Ночью вдруг разрывается граната. Мы переполошились, и один солдат  из моего взвода, не помню откуда, он плохо по-русски говорил, начинает стонать. Его ранило в обе ноги. Отправили в медсанбат. А я все сразу понял. Это же была наша граната, и потом, никого вокруг не было. Он был в моем взводе. Я никаких заявлений не делал, наверно, его не осудили». За самострелы в Красной армии карали жестоко. Около 200 тысяч человек — более 10 дивизий — были расстреляны за годы войны за самострелы, чтение немецких листовок, «пораженческие» разговоры и «восхваление» немецкого оружия[4].

Но себя Владимир не жалел. Хотя ничто ему было не чуждо, в том числе и обычный человеческий страх. «Я был взводным, и когда надо было идти в наступление, я должен был вести за собой – а это только личным примером. Самое неприятное и страшное на войне – это вылезти из окопа, подняться, когда по тебе стреляют, призвать людей, чтобы они за тобой шли. Тяжелее всего – именно подняться на огонь, перебороть себя, перебороть страх. Уже потом, когда солдаты пошли за тобой, легче, потом уже не страшно. Куда-то страх исчезает. Скопом умирать не страшно». 

Но такая самоотверженность была дана не каждому. Не все могли месяцами не мыться, спать на голой земле, голодать. «Мылись мы от случая к случаю, когда были условия, а иначе – до госпиталя. Ранят, так в госпитале и помоешься. Месяцами не мылись. Речка? Так зимой же не будешь там мыться. И вши были. Бельевая вошь каждого солдата сопровождала на войне. Проще было гонять блох. Мы как-то ночевали на сеновале и подхватили блох. А они более кусачие, чем вши, укус сильно чешется. Ну мы разделись догола, бросили на землю одежду, они и убежали, а мы потом снова оделись. Откуда узнали, что так надо делать? Люди сказали».

А тот сеновал, несмотря на блох, был роскошью. Ведь обычно солдаты спали под открытым небом, в окопах, блиндажах, лисьих норах, укрывались плащ-палаткой. Землянки доставались далеко не всем. И, несмотря на это, солдаты не болели. «Было такое нервное состояние. Оно способствовало тому, что люди болезней не чувствовали. Даже простуд не было – просто постоянный стресс».  

Ну и, разумеется, регулярного питания тоже не было. «Еду подвозили при случае. Иногда ели сухой паек, иногда полевая кухня приезжала, все от времени и места зависело – возможно ли туда еду подвезти. Бывало, что и не было еды вообще.Тогда голодали, иногда целыми днями – искали, что поесть. Бывало, где-то скотину или курицу поймаем, или картошки выкопаем, что найдем, то и съедим. А обижаться было некому: там никого и не было, мы же в наступление шли. А вот в Молдавии, еще на Центральном фронте когда был, я с одним разговаривал, так он обижался : «Вот вы, русские солдаты, как приходите, так начинаете картошку копать». Мы объяснили, что мы голодные. Он плохо по-русски говорил, но, наверное, понял».

«А однажды зимой принесли мне котелочек с супом горячим с кухни. Сидеть было не на чем, но рядом лежали три трупа немцев, подмороженных, вот я на них сел и поел. А иногда, хотя и знали, что есть потом будет нечего, сухой паек выбрасывали. Когда шли в наступление, это было лишним – лучше побольше гранат или патронов возьмем». 

Во время наступлений бойцам было положено выдавать по 100 граммов водки в день. Эту дозу называли «наркомовские сто грамм», потому что инициатива шла от наркомата обороны. Владимир, правда, водку тогда не пил и отдавал сослуживцам. «Я был молодой, не хотел. А людям это помогало отдыхать, расслабляться. Пьяным никто не был».

В конце февраля 1945 года группе войск под командованием Баграмяна было приказано взять город-крепость Кёнигсберг, который Гитлер называл «абсолютно неприступным бастионом немецкого духа»[5]. Среди укреплений, стены которых достигали 3 метров в толщину, были форты, башни, бастионы, укрытые позиции для артиллерийских батарей, кирпичные казематы для пороховых погребов, блиндажи для пехоты. 

Войска приступили к штурму Кёнигсберга 6 апреля 1945 года. Чтобы прорвать мощную оборону, решили сначала провести массированные артиллерийские и бомбоштурмовые удары. 

«Мы были около Кёнигсберга в это время. Его бомбили и англичане, и американцы, и наши. Три часа был сплошной гул, отдельных взрывов было не разобрать, всё в пыли, в дыму, даже пожаров не было видно».

Из-за высокого риска и больших потерь в своем взводе разведчиков, под Кёнигсбергом у Владимира появилась идея использовать в разведке тех, кто фактически все равно были смертниками – солдат из штафбата[6], которые получили задание пойти в наступление и вызвать огонь на себя, чтобы засечь огневые точки противника. 

«Я пришел к ним на передовую, подобрал ребят и предложил не ходить в этот бой, а пойти ко мне в разведку. Так, представьте, они отказались, сказали: « Нет, мы пойдем в бой». Они же штрафники, должны были искупить вину кровью. Они понимали это. И они пошли в немецкие траншеи, вызвали огонь на себя, и их там почти всех перебили».

Вернулись всего несколько человек. «Я двоих взял в разведку. Они хорошо потом служили. Но вообще они, в основном, погибали. Никто не доживал в штрафбате до трех месяцев. За одно наступление обычно по две трети погибало». 

Штурм крепости был таким ожесточенным, что на третий день, 9 апреля 1945 года, комендант Кёнигсбергского гарнизона генерал Ляш, поняв, что дальнейшее сопротивление бесполезно, подписал акт о безоговорочной капитуляции.

Но в штурме Кёнигсберга взвод Владимира не участвовал, потому что его взвод бросили на Пиллау, теперь Балтийск. Однако до Пиллау Владимир не дошел из-за ранения. 

«Мы шли в наступление, прошли в тыл к немцам. Стали немцев брать в плен. Кто-то сам сдавался, кто-то убегал, кого-то приходилось брать в перестрелке. Набрали около 20 человек. Их нужно было вести в штаб армии. Мы повели их вдвоем с еще одним солдатом». 

По пути проходили мимо взвода артиллеристов, и Владимиру пришлось защищать пленных – один солдат с криком, что у него немцы убили всю семью, кинулся с кулаками на пленных и одного сбил с ног. Пришлось дать очередь в воздух. «Бить пленного – не по-человечески, они же сдались. Да и мне надо было их живыми довести до штаба». А на пути обратно, когда Владимир поймал бегавшую неподалеку лошадь, ничейную,  но с седлом — «может, убило или ранило кого?» – и поскакал по дороге, чтобы побыстрее догнать своих, на дорогу налетели два «мессершмита» и обстреляли его. «Пули прямо передо мной прошли. Я быстро бросился в кювет, а лошадь испугалась и убежала. Пришлось идти пешком». 

«Когда я вернулся, наступление еще продолжалось. А мне очень хотелось спать, я не спал до этого момента, наверное, целую неделю. И там стоял домик, а вокруг маленький окопчик. Я лег на бруствер с автоматом, пулеметными дисками, гранатами, и не заметил, как уснул. Просыпаюсь – вокруг взрывы, ну, думаю, всё, убъет. Вижу, идет комвзвода, я ему – меня ранило. Он – меня тоже. Меня тогда ранило во второй раз, а его – в 21 раз! В общем, медсанбат, потом госпиталь».  

Владимира ранило в стопу, пуля разбила плюсневые кости и оторвала два пальца. Рана сильно кровоточила, и потом боль не проходила многие годы. 

Победу Владимир встретил в госпитале. «Началась беспорядочная стрельба вокруг, мы подумали – налет, кинулись ставни закрывать на окнах. А потом через какое-то время пришли и говорят: Это салют победы, война закончилась». Дали нам по 100 граммов водки. На этот раз я выпил…»

Он был демобилизован, и, вернувшись домой, в Москву, получил инвалидность второй группы по ранениям – в 20 лет. Долго ходил с палкой. Потом ему давали из райсобеса легкую работу. Он также организовал пошивочную артель инвалидов, работал механиком, а закончил трудовую карьеру фотографом на ВДНХ (Выставке достижений народного хозяйства). Ездил по колхозам и совхозам, по разным республикам СССР, фотографировал передовиков, готовил стенды об их трудовых победах. А в 1986 году после очередного переосвидетельствования получил пожизненную инвалидность. 

А ратные подвиги Владимира Кирилловича все-таки были отмечены правительственными наградами. Уже после войны его наградили двумя орденами — Отечественной войны второй степени и «За вклад в Победу», а также несколькими юбилейными медалями. 

К наградам, однако, от относился безразлично, даже беспечно: орден «За вклад в Победу»[7] у него украли. 

Но он об этом он никогда не переживал. 

«Для меня лучшая награда – что живой с войны вернулся , что меня не убило, что жизнь продолжается». 

В Новую Зеландию Владимир Кириллович и его жена Людмила Ивановна, самый популярный в Крайстчерче парикмахер русской общины, переехали в 2006 году, к дочери Виктории. Виктория, правда, вскоре решила вернуться в Москву, но ее родителям понравился климат и условия жизни в Крайстчерче, и они решили остаться. Их дом, поврежденный после февральского землетрясения 2011 года, был отремонтирован и всегда сверкает чистотой и порядком.

9 февраля 2020 года Владимир Кириллович отметил свой 95 день рождения.

[1]           «Военно-исторический журнал», 1960, № 5, стр. 86-87, цит. по Википедии)

[2]           Подлинная история Люфтваффе. Взлёт и падение детища Геринга. М., 2006. С. 329, цит. по Википедии)

[3]           Песня о нейтральной полосе (http://www.youtube.com/watch?v=gPA79pKlfnw)

[4]           http://www.newswe.com/index.php?go=Pages&in=view&id=1252

[5]           http://ru.wikipedia.org/wiki/Баграмян,_Иван_Христофорович

[6]           Штрафное подразделение - это альтернатива между расстрелом за воинские преступления, трусость, неповиновение, дезертирство, уклонение от боя и временным, на срок от 1 до 3 месяцев, увеличением вероятности погибнуть в бою по сравнению с обычным подразделением (http://wiki.istmat.info/миф:штрафбаты).

[7]           В реестре Российской геральдической палаты орден Владимира Кирилловича «За вклад в победу» значится за номером 1970 (http://www.geraldica.ru/component/reestr/?catid=6&sort=name+desc)