Запомнился мне такой случай. На строевом занятии один из командиров рот потребовал,
чтобы красноармейцы пели популярную перед войной песню, припев которой звучал так:
Белоруссия родная,
Украина золотая!
Ваше счастье молодое
Мы стальными штыками оградим.
Так вот рота не захотела петь эту песню. Запевала начал другую, на что комроты
реагировал болезненно:
- Отставить! Запевай, как приказано!
А рота шла, печатая шаг, и молчала...
Сцену эту наблюдал комиссар. Он подозвал командира роты к себе и сказал:
- Вы запомните одно: песня - это голос души народной. Понимать надо, кто и что
сейчас в Белоруссии и на Украине... Вот когда освободим их, тогда и споем "штыками
оградим".
Инцидент, как говорится, был исчерпан.
А через несколько дней после этого случая и мне пришлось выступать перед бойцами
скорее в роли политработника, нежели помощника начальника штаба. Проверял я ход
занятий в пулеметной роте. И вот один боец, Лихоман, его фамилия запомнилась, очень
ловко управлялся со своим "максимом". Похвалил я его на перекуре, он ответил как
положено, а затем спрашивает:
- Как же так, товарищ лейтенант, вышло, что немец нас лупит? За три месяца, почитай,
до тихого Дону допер? В чем тут причина? Как сын трудового народа, хочу знать.
Взгляд у этого Лихомана дерзкий, злой даже. Годами немолодой, где-то под сорок. Рядом
другие бойцы стоят, все ждут, что и как отвечу.
- Временное это явление, товарищи, - сказал я. - Внезапно фашист напал, фактор
неожиданности использовал, вероломство проявил...
- А мне штось от того не легче, - не унимался Лихоман. - Моей жинке Фросе или
дочке Варюхе моей легче от этой временности? Вот докатит фриц до нашего Ставрополья,
что с ними будет? Я так думаю: задурил Гитлер нашему правительству головы, усыпил
бдительность - вот и драпаем!
И опять смотрит в упор. И не поймешь, что у человека на душе: от злорадства он так
говорит или от заботы большой гражданской. Решил я ему ответить построже.
- Вы, красноармеец Лихоман, поосторожнее выражайтесь. Небось слышали, что сказал
товарищ Сталин: враг будет разбит, и точка. Надо верить в победу, а не паниковать.
"Максимом" вы владеете, а вот языком...
- А язык у него - что ударник у "максимки".
Бойцы негромко хохотнули. Кинул Лихоман быстрый взгляд на того остряка и тут же
своей скороговоркой отчеканил:
- Добре, земляк! Ежели как ударник - не возражаю. Ударник у пулемета деталь нужная и
важная.
- Лихоман, - вмешался я, - прекратите разговоры! Еще раз вам повторяю: надо верить
в победу, нот сломим фашистов, может, и до Берлина еще дойдем!
Стоят вокруг меня красноармейцы, помалкивают, а в глазах у каждого вижу тот же самый
вопрос, что и у Лихомана. А я разве не той же заботой живу? Мой отчий [15] край,
Украину, уже топчет враг копаным сапогом, утюжит хлебные нивы танками. И родные
мои там, по ту сторону фронта. Так что же я, командир Красной Армии, буду от этого
паниковать, раскисать? Никогда! Я знаю: победа приходит только к тем, кто сможет
направить свою волю и все силы на святое дело борьбы с фашистскими оккупантами. От
собранности силы утроятся, а помноженные на ненависть к врагу, они удесятерятся. И
если товарищ Сталин говорит: "Наше дело правое, враг будет разбит", то мое понимание
правоты и справедливости - это, прежде всего, убежденность в неодолимости дела,
которое начато Великим Октябрем... Понимаешь ли ты, товарищ Лихоман? Что ты за
человек такой? Ведь не похож на паникера или провокатора...
Эти свои мысли я и высказал пулеметчикам, а закончил так:
- Вот вы, Лихоман, говорите "немец докатит". Что он, так свободно и катит? Нет ведь. С
первого дня Красная Армия обороняется стойко. Вы посмотрите: под Смоленском
фашистов на два месяца задержали, Севастополь геройски стоит. И чем дальше, тем
сильнее будут наши удары. Мы ведь еще пока учимся воевать по-настоящему. Давайте,
товарищи, - я повернулся уже ко всем, - не гадать о том, придет немец в Ставрополье
или нет, а учиться воевать. Проку больше будет. Между прочим, фашиста можно бить, он
только объявил себя непобедимым, а на деле драпает, ежели его прижать...
Я заметил, что вроде бы спало напряжение в нашем разговоре. А пулеметчик тот, земляк
Лихомана, толкнул его плечом:
- Ну, Данила Ильич, как говорится, живы будем не помрем. А помрем, то по-геройски. И
чего ты прилип к товарищу лейтенанту со своими вопросами? У него же забота научить
каждого спой маневр понимать, чтоб тебя завтра не пристукнули по глупости. Уразумел?
Ты бы вместо того, чтобы ныть, попросил бы товарища лейтенанта рассказать, как немца
бьют. Он ведь уже воевал и даже ранение имеет.
Рассказал я бойцам о своих первых боях. И как будто заново пережил я в те минуты и
трепетное ожидание схватки с врагом, и ощутил едко-кислый запах накрывшего мой окоп
дыма от разрыва немецкого снаряда, и увидел искореженную сорокапятку... И хоть на
фронте пробыл я недолго, впечатления о войне вошли уже в меня глубоко. Вошли и
страхом перед пикирующим на тебя [16] "мессером", перед прущим прямо на хрупкий
бруствер твоей траншеи гремящим танком. И еще они обернулись во мне ненавистью к
гитлеровцам, которые, прикрываясь броней, топчут нашу землю, жгут города и села,
убивают, пытают, насилуют матерей и сестер моих - русских, украинцев, белорусов и
других советских людей. За что? За то, что жили мы по своему, советскому укладу - без
помещиков, капиталистов, других эксплуататоров? Что создали еще небывалое на земле
общество свободного труда и веры в высокий разум человека? Что любим этот созданный
нами мир социализма?//////////////////////////
В бой вступила батарея 903-го артиллерийского полка.
Тогда фашисты изменили тактику, пошли справа и слева, намереваясь прорвать линию
нашей обороны с флангов. Танки еще не достигли окопов, но уже несколько машин были
подбиты: одни горели, другие остановились. Первая атака врага была отбита.
Наконец-то начали подходить батальоны 1153-го стрелкового полка майора М. И.
Потиевского. Командир полка минут пять побыл на нашем КП, уяснил обстановку.
- А у тебя тут жарко, Сергей Дмитриевич, - сказал он Василькову.
- Будет жарко: полком держим фронт целой дивизии.
Первая вражеская атака, как я уже говорил, была отбита. Но с большими для нас
потерями. Особенно ощутимы они были в 1-м батальоне. Сюда командир полка приказал
перебросить один стрелковый взвод из 3-го батальона, три пулеметных расчета и
минометный взвод.
- Давай, Науменко, и ты туда иди, - приказал мне подполковник. - Поможешь комбату
советом в случае чего. Наверное, скоро опять немцы полезут.
Добрался я на батальонный КП, комбату сказал, что пойду во 2-ю роту, к Кирьякову.
Навстречу мне из хода сообщения вышел политрук Дудников.
- Подкрепление получили? - спросил я его.
- Получили пулеметный расчет. Кирьяков как раз сейчас определяет огневую позицию
для него на правом фланге.
Командир роты правильно оценил обстановку, укрепив правый фланг станковым пулеметом.
И позицию для "максима" выбрал удачную, на пригорке, с которого хорошо просматривались
и простреливались подступы к участку обороны роты. Это я сразу определил, подойдя
к двум пулеметчикам. Они, орудуя лопатами, углубляли окоп, ровняли бруствер.
- Здравия желаю, товарищ лейтенант, - вдруг обратился ко мне один из них.
- Вот и снова удалось свидеться. Командир расчета красноармеец Лихоман,
- и он приложил руку к сдвинутой на затылок шапке. - Не признаете?
Я сразу узнал в нем того самого настырного бойца, который на учебном поле в Ставрополе
недели две назад досаждал меня вопросами во время беседы с пулеметчиками.
- Здравствуй, товарищ Лихоман, - ответил я. - Помню тебя, как же. И стрелял ты
тогда здорово. Не разучился?
- Бой покажет, товарищ лейтенант.
И вот фашисты снова пошли в атаку. Снова начали бить их пушки и минометы. Наши
окопы тоже ощетинились огнем. Но почему-то молчал "максим" Лихомана. Кирьяков
забеспокоился и послал к нему связного.
- Что случилось? - спросил боец.
- Жду, когда фрицы подойдут поближе, - ответил пулеметчик.
Проявив завидную выдержку, Данила Лихоман нажал на гашетку пулемета в тот момент,
когда цепь фигур в серо-зеленых шинелях поднялась в рост. Огонь он вел метко,
я заметил, как многие из атакующих немцев падали на землю и уже не поднимались.
Когда группа фашистов все же прорвалась к переднему краю, в дело пошли гранаты.
Вражеские минометы и орудия снова открыли огонь. Траншеи и окопы во многих местах
завалило при артобстреле. От разрывов бомб, снарядов и мин трудно было дышать.
И вдруг кто-то крикнул:
- Командира убило!
Я оглянулся на голос и увидел лежащего в траншее Кирьякова, наполовину
засыпанного землей. Его сразил осколок разорвавшегося невдалеке вражеского снаряда.
Вот так в первый же день боя погиб Петр Васильевич.
Прошел через всю гражданскую, а тут... Командование ротой принял политрук В. И. Дудников.
В тот же день был смертельно ранен и пулеметчик Данила Лихоман.
Не дождалась его жена Фрося. Но об этом я узнал позже, будучи в штабе полка,
куда сообщили о боевых потерях.