Всегда, как занедужу, снится мне этот яростный июльский день сорок второго года. От ужаса просыпаюсь, и ясные, но рваные события давно минувшего громоздятся передо мной до утра.
Тогда мы с боями через украинские степи шли из-под Харькова к Сталинграду. Побросав обозы, еле оторвались от беспощадного противника. Небо дышало зноем. Раскаленная земля жгла ноги через подошвы сапог. Пыль, жара, жара, пыль. А сзади вот-вот нагонят вражеские танки: разметают, подавят всех! Надо быстрей двигаться, быстрей! А я чувствую, что тело мое, сустав за суставом, выходит из повиновения.
Через миг я все же встрепенулся, зацепился за явь. Пронзила мысль: если уж такое со мной, то, что же творится с моим другом Петей Вяземским? Он-то как?
Мотает моего Петра из стороны в сторону. То и дело припадает к моему плечу. Иногда повисает на мне. Ловит ртом воздух. Пытается схватиться за пространство, чтобы не рухнуть.
Огромное солнце заполнило собой все вокруг. Словно через пылающий костер плетутся
остатки полков.
Прошли мы , еще черт знает сколько километров – то ли тридцать, то ли три. Петя уже даже не мог переставлять ноги. Я стащил его с дороги, чтобы не мешал бойцам двигаться в сторону Сталинграда.
- Полежать бы, - Петя еле шевелит губами. – А ты иди, иди.
Ну да разве мог я его бросить? Ни в жизнь! И вот остались мы одни в голой степи под испепеляющим солнцем. А на нас, громыхая, казалось, двигалась вся Германия, вся покоренная ею Европа.
Место было ровное. Лишь кое-где серебрились кустики полыни. Степь блекло трепетала. Петя немного пришел в себя, и мы намеревались уже двинуться дальше, но вдруг, как это уже не раз случалось на войне, к нам присоединился один, потом – другой боец. Окопались рядом. Кто-то припал около нас с пулеметом. И вот уже можно сказать, образовался оборонительный объект. На что мы только и рассчитывали при таких мизерных силах?..
И тут случилось чудо. Такие чудеса не раз происходили на войне: подтянулась опамятовавшаяся артиллерия. А в тылу начальству удалось сколотить из обезумевшей толпы отступающих красноармейцев роты, батальоны и полки. И степь ощетинилась штыками и пушками. Бойцы пришли в себя, и мы даже отбили несколько атак противника, никак не ожидавшего в этих местах встретить отчаянное сопротивление.
Оборона наша быстро окрепла. Да вот только воды не было ни глотка. А солнце располыхалось еще шибче. Степь раскалилась, как чугунная сковорода, и небо накрывало нас пышущим жаром, прижимая к горячей земле. Кругом незаходящее солнце и палящая степь без капли воды и лоскутка тени.
Моментами виделось, будто наяву целая полноводная река текла мимо рта, ускользая от растрескавшихся губ. Вспоминались каждый недопитый стакан, каждый выплюнутый глоток. И казалось невероятным, что воду можно было выплескивать, мыть ею руки, ноги. Воду нужно только пить!..
Нет слез. Нет пота. Восемнадцатилетние превращаются в столетних. Без пищи еще можно как-то продержаться, перетерпеть, но как быть без воды среди невыносимого зноя?
Отойти бы к реке. Хорошо бы на восток – там Дон и Волга! Добежали бы в момент. Но нельзя. Нам зачитали приказ Верховного Главнокомандующего: «Ни шагу назад!» За невыполнение – расстрел на месте! И даже раненый должен прибыть на перевязку с оружием в руках. Ни в коем случае не бросать оружие.
- Никто не имеет права расстаться с винтовкой, даже тяжелораненый? – подумалось мне. – Вот как!
И я выразил эти мысли вслух. Но Петя не поддержал меня. Он сказал печально, но твердо:
- Сеня, такой приказ совершенно необходим сейчас. Жесток он, конечно. Но война целиком жестока. А этот приказ, пожалуй, единственная мера в данной ситуации, чтобы спасти Родину. Фашизм – это не шутка. Он шутить не станет с нашим государством!
- Я все равно не согласен. Это уж слишком – расстрел на месте, - говорю я.
- А как же сейчас воевать? – спросил Петя. – Как победить, если драпали от немцев, как трусливое стадо? Я думаю, что в душе человека находятся две сущности: одна от льва, другая от зайца. Надо задавить в себе зайца, чтобы льву просторно было. Только львы сейчас в состоянии отстоять нашу Родину.
Налетели немецкие штурмовики, щедро бросая на нас бомбы. Ударили вражеские орудия. Раскаты взрывов слились в сплошной грохот.
Собрав последние силы, я выскочил из гудящего мешка, потащив за собою Петю. Куда бежим? Зачем бежим? Позади дождем рассыпаются осколки. И вдруг осенило: за нами на бреющем полете гонится «мессер».
Я зацепился обо что-то ногой и тут же свалился в воронку. Падал, увлекая за собой своего друга. Мы прижались к стене воронки, вдавились в нее, самолет уже не мог достать нас. Но он сделал круг и застрочил по нам, падла! Мы успели прижаться к другой стороне. Так и метались пока «мессер» полностью израсходовал весь свой боеприпас и улетел. Мы выскочили из воронки. И я рванул вперед. Мчусь во весь дух и чувствую: бегу один. Оглянулся: Петя далеко. Еле переставляет свои ноги. Побежал к нему.
И тут появился другой «мессершмитт». Резкая пулеметная очередь. Тоскливый крик: «Мама». Вот и все. Моего друга фашист рассек пополам.
Я не могу оторвать глаз от Пети, распростертого в ковылях, стараясь совладать со спазмами в горле. А над головою бесконечное небо и несмолкающий стон пространства.
Слышу: «Вперед!» И скинув оцепенение, хромая, бегу туда, где, по моему предположению, бьются наши наступающие роты. . . Еще более трудным был для нас следующий день. . .
Далеко-далеко осталось то грозное военное время. Но до сих пор помню я слова моего фронтового друга Петра Вяземского:
- Родиться стоит даже для того, чтобы встать на пути пули, летящей в сторону моей Родины.
А за Сталинград мы дрались, как львы, и отстояли его. Весь мир об этом знает.