Мой дед, Мальцев Григорий Григорьевич, был призван на фронт в 1941 году, в возрасте 34 лет. Дома остались ждать его жена Пелагея Ивановна и трое детей: Валентина 4 года, Николай 2 года и маленький Анатолий 6 месяцев. 

Из воспоминаний моей мамы, Валентина Григорьевны: "...я помню войну хорошо тем, что было очень голодно. Мама меняла на еду все, что можно, да сильно то, что было менять? Несколько постилок самотканых, да папины хромовые сапоги. Все время хотелось есть. Мама уходила на работу в колхоз, в колхозе легкой работы не было, а я качала маленького Толю, у него глазки были закрыты, а сам не спит и губки шепчут: "леба, леба, леба (хлеба)". Ну разве можно такое забыть! Но мама была сильная и никогда не плакала. И все женщины не плакали. Лица были у них суровые. Губы сжаты, платки завязаны до бровей. Они работали с темна до темна, а дом же тоже на них, дров надо и сена коровке-все возили на себе, на тележках. Мама говорила: "Нам плохо, но мы не видели крови, не видели, как немец убивает, там тяжелее, где идут бои, там, где гибнут дети и старики". За 4 года от папы не было ни одного письма. Мама ходила ворожить на станцию, ей наворожили- жив, но ранен в ногу. Я помню, как мама спрашивала у маленького Толи, посадившего его под божницу: "Папа живой?" Он сказал живой, скоро придет. Маленькие всегда говорят правду. 

И вот кончилась война. Я хорошо помню, мне уже восемь! День такой теплый, солнце. Женщины пилили чурочки, дрова около мельницы. Все стали обниматься и плакать и смеяться. Я хорошо запомнила, они все сказали: "Бабы, мы этот день-9 мая, будем праздновать лучше Пасхи!". Но некогда было им праздновать, в мае самая работа. Еще долго нечего было есть. А нарядиться им бедным. не пришлось и до старости. Сапоги кирзовые, да телогрейка, вот наряд деревенской мадонны! Это нам уже стало лучше: и ели до сыта, и наряжались. 

Папа пришел в ясный, теплый осенний день, я почти голая, на мне только трусики и какая-то майка. Есть хочу-умираю. Где мои братики? Наверное, с дедом. И я решила у соседей скрутить подсолнух. Помню, что очень боялась, спрятала под резинку в трусы. И слышу, кричат: "Валя, Валя, где ты? Папка пришел!" Он меня взял на руки и поцеловал. Папа был все 4 года в плену. Еще целый год допрашивали, потрепали последние нервы. когда он ел, то ложка так стукала об чашку, как-будто он нарочно стукает. так тряслись руки. Когда я подавала ему квасу. то половина ковша разливалось на пол, когда он пил. Наконец-то ему выдали военный билет с красными корочками. Чтобы папу лишний раз не расстраивать, никто ничего о войне не спрашивал, а сам он не любил говорить на эту тему. Это теперь все всё поняли, а тогда был предатель, хотя попал в плен по ранению в ногу, ранение сквозное, чуть ногу спас. А вылечил ногу сам, обменяв целый сапог на марганцовку. Лежали в каком-то бараке, было много раненых. Предлагали операцию, а сами грузят в машину, и прямо живых выгружают в яму. Папе об этом шепнули, и он отказался от операции на свой страх и риск. Когда раненые немного поправлялись, их пораздали прибалтам в работники.

Ну и пошла жизнь все лучше, да лучше. У нас еще родилось трое детей: брат Миша, Брат Вова и сестричка Люба. я их всех нянчила и очень любила. Папа маму очень любил. Очень красиво пели, он много чего умел сам делать. Сам выделывал овчинки, потом шил нам полушубки, сам кожу выделывал, потом звали сапожника и всей семье шили сапоги. Но это надо было делать тайком. не разрешалось, так же, как и самогон. а денег в колхозе не давали, работали за так. Мужики строили, торопились, у всех почти стали новенькие домики, а в домиках полно деток, по 6-8 человек, и не бросали. Папа прожил всего 64 года".