Житель блокадного Ленинграда
Мария Милова: «Было тяжело. Мы выжили…»
Старейшая жительница Светлогорского городского округа Мария Семеновна Милова появилась на свет через два года после Великой Октябрьской социалистической революции, 24 декабря 1919 года. В Псковской области, в деревне Ярусово.
Век назад деревня была многолюдная, а сейчас, скорее всего, исчезла с лица. Во всяком случае, в 2010 году в ней проживало только 6 жителей.
Печально.
Мама и мороженое
А Мария Семеновна, вспоминая свою более чем столетнюю жизнь, вздыхает:
– Самое яркое впечатление о детстве – это мама и мороженое. Мама никогда не пробовала мороженое, а нас, детей, очень редко баловали этим деликатесом в школе, которая на старый манер называлась церковно-приходской.
И вот однажды я решила преподнести маме подарок. Получила свой вафельный стаканчик с пломбиром и буквально побежала домой в деревню. До нее было 6 километров. Было жарко, и очень скоро мороженое начало «капать». А я на ходу слизывала сладкие капельки, и за этим занятием не заметила, как прибежала во двор. Не помню, осталось ли мороженое, но вафельный стаканчик маме вручила.
Вот так она и попробовала мороженое.
А потом мама умерла. При родах. И моего самого младшего братика не удалось спасти. А кроме меня в семье были папа, старший брат, а после – сестра и еще один брат.
Наревелась, как сейчас помню. А после похорон отец объявил: «Закончились твои университеты, Маша. Читать-писать научилась, и на том спасибо». 
Три класса церковно- приходской школы не Бог весть какое образование, но кто-то же должен был за младшими приглядывать…
Крестьянский труд был мне знаком с детства. Тяжелый и как любили писать раньше – беспросветный.
Я фактически заменила маму: готовила, стирала, убирала, следила, чтобы младшие были опрятны, чисты, накормлены. Да еще и все хозяйство на мне…
Отец, с моим братом Михаилом, уходили затемно, возвращались поздно. И только на несколько дней мне давали послабления – когда шла уборка льна. Детей присматривала какая-нибудь «баушка», а мои рабочие руки приходились очень кстати в рабочей бригаде.  
Ленинград
В 1938 году, когда младшие подросли, я засобиралась в Ленинград. Из деревни тогда никого практически не отпускали, да и паспортов у нас на руках не было. Хорошо, что дядя работал в колхозной управе, переговорил с председателем и тот, скрепя сердце, отпустил. Мне дали справку на получение паспорта, а через какое-то время я перебралась в город на Неве, где жили мои дальние родственники. Они и приютили меня на первое время.
Конечно, здесь поначалу было страшновато – людей тысячи, но постепенно привыкла. В апреле 1939 года устроилась на работу на асбо-технический завод, мы изготавливали на ткацких станках асбестовое полотно. Тогда потребность в нем была большая – первое средство при противопожарной безопасности.
Конечно, девчонки мы были молодые, очень скоро передружились, но самая близкая подруга у меня была Танечка, мы с нею были не разлей вода, почти как родные сестры. Все делили пополам, и радости, и печали.
Война постучалась к нам еще до нашествия гитлеровских войск. У меня до сих пор хранится фотография, где мы, восемь девчонок, стоим у гроба нашего знакомого парня, погибшего в советско-финскую войну, в 1940 году.
А потом началась Великая Отечественная война, и уже 8 сентября 1941 года Ленинград оказался в блокаде. Вот тут-то мы и хлебнули горя по-настоящему.
Блокада
Приказ: «Все для фронта – все для Победы», который появился 29 июня 1941 года, стал для нас жизненным девизом. И вообще наш быт резко изменился. Всех переселили на территорию завода, в наспех оборудованное общежитие. Теперь до цехов не нужно было добираться несколько километров.
Места для проживания хватало – наше предприятие располагалась на промышленной площадке объединения «Красный треугольник», это фактически город в городе – около 35 гектаров земли и порядка 80 производственных корпусов. 
Мы работали очень много, на сон оставалось не так много времени.
Но иногда «отдыхающую» смену отправляли на рытье противотанковых окопов. Девушки с трудом вгрызались в замерзшую почву, но ездили мы на эти работы очень охотно. Да, была опасность попасть под обстрел немецких самолетов, это случалось неоднократно. Но несколько раз в комьях земли после удара киркой вылетали и смерзшие клубни картофеля. И тогда у нас был настоящий праздник – из этой сладковатой и водянистой массы мы выпекали лепешки. И это было настоящее объедение.
Зимой первого года войны, когда Ленинград замерзал, нас отправляли и на разбор деревянных домов, в которых почти никто не жил. Бывало, мы обнаруживали в комнатах мертвых людей, умерших от истощения.
С трудом вытащенные бревна мы везли на санках на склад клуба «Ильича», где их рубили и превращали в дрова.
Как мы выжили – ума не приложу. Спасло, наверное, то, что с Танюхой держались до последнего, часто делились скудным пайком, буквально крошками…
А во время бомбежек и подавно не расставались – вместе тушили зажигалки, накрывая их специальными колпаками, дежурили на крыше, ожидая ночного налета фашистской авиации.
И когда долго не было сигнала воздушной тревоги, начинали тихонечко петь. Только песни помогали не сойти с ума в этом аду…
А больше всего досаждал голод. Если перед началом блокады нам, рабочим, выдавали по 600 грамм хлеба в день, то к 20 ноября паёк снижался пять раз и достиг своего минимального значения – 125 грамм. Наш хлебушек весил 250 грамм. Он, конечно, даже не напоминал довоенный хлеб – слишком много в нем было примесей…
С открытием Дороги жизни питание начало чуточку поправляться. 25 декабря впервые со времени блокады норму хлеба чуть-чуть увеличили.
Дорога жизни
А в апреле 1942 года сотрудников нашего предприятия решили по льду Ладоги эвакуировать на Урал. Выдали всем двойную норму хлеба.
Мы так обрадовались с Таней, что потеряли бдительность. Какой-то оборванец выхватил у нас из рук наш хлеб и убежал.
Это практически обрекало нас на голодную смерть.
В дороге мы сидели молча, экономя силы, которые постепенно таяли.
И даже на гитлеровские обстрелы мы мало реагировали.
Только одно вывело нас из равновесия – когда груженый хлебом автомобиль после разрыва снаряда угодил в полынью и камнем ушел на дно…
Мы вскочили, и не могли поверить в происшедшее и только потрясенные шептали: «Там же хлебушек…»
Но самое страшное было еще впереди. Каждого жителя блокадного Ленинграда на том берегу кормили под присмотром. Дело в том, что истощенный организм не мог переработать сразу даже несколько кусочков хлеба – появлялся заворот кишок, и человек мучительно умирал.
И далеко не все выдержали это испытание хлебом. Порой желание наброситься на хлеб становилось непреодолимым. И последним в жизни.
На Урале я проработала до 24 января 1946 года. За мной приехал муж моей сестры Зины, с которой они жили в советском, но еще по-прежнему, Кёнигсберге. У них уже было двое деток, и за ними нужен был присмотр. А Зина очень хорошо помнила, как я ухаживала за младшими.
Я написала заявление по семейным обстоятельствам. Если бы нужно было ехать куда-то еще, а не в Кёнигсберг, меня бы вряд ли отпустили. Но самая молодая советская область нуждалась в рабочих руках. Меня отпустили.
Так я оказалась в Калининграде.