Мамин отец, мой дед Павел Степанович Минько, 10 января 1901 г.р., по образованию преподаватель языка и литературы, позже получил второе образование: историко-географический факультет. До войны работал в разное время учителем; преподавателем в техникуме; директором школы; корректором, корреспондентом, а затем и редактором газеты в Лохвице Полтавской обл., затем редактором газеты «Колективний шлях» в Купянске. Верный ленинец, преданный партии, всю жизнь посвятил строительству «новой» жизни, свято верил в справедливость «новых» идеалов.

Историческая справка.

Павел рос в православной семье, был с детства верующим. Судьба свела его, ученика старших классов, со священником, к которому он прилепился всей душей, и который оказал большое влияние на жизнь молодого человека. Павел стал ходить в церковь, пел в церковном хоре и собирался поступать в духовную семинарию. В это время грянула революция, смела все на своем пути, и судьба Павла сложилась совсем по-иному.

С первых дней Великой Отечественной войны деда назначили председателем особого отряда, который занимался эвакуацией в тыл заводского оборудования, с/х техники, скота и пр. В 1942 г. Павел Степанович получил бронь  (освобождение от мобилизации на фронт) для того, чтобы переправить в тыл семью. Его жена, Наталья, тяжело больная (врожденный декомпенсированный порок сердца), и дети: Маечка, 4-х лет и Юлик, 11 лет нуждались в сопровождении.

Деда до последнего держали в Купянске, было много работы по эвакуации. Немцы уже «сидели» на подступах, уже бомбили ж/д станцию, уже горела нефтебаза, когда семья деда в числе последних покидала город. Ему дали лошадь и повозку. Маленькая Маечка сидела на узлах, остальные шли пешком, чтобы не нагружать лошадь. В это время начался налет вражеской авиации, поднялась паника, все смешалось, лошадь понесла. В суматохе дед едва сумел догнать обезумевшую от страха лошадь и выхватил Майю из повозки.

Семья деда поселилась в Саратовской области, в селе Мессер, бывшем поселении обрусевших немцев. В начале войны немецкие семьи были вывезены в Казахстан, а в пустых домах поселяли беженцев из-под Москвы и из Украины.

Семье деда Павла досталось хорошее жилье. Просторный, крепкий дом на два входа, большая комната с высокими дощатыми потолками, выкрашенными в белый цвет. Все здесь было совсем не похоже на привычные украинские хаты. Широкий коридор с окнами во двор никак не напоминал украинские сени. Встроенная печь топилась со стороны коридора, тут же находилась и плита, на которой готовили еду. Другая часть печи широким выступом вдавалась в жилую комнату. На поверхности выступа двумя углублениями зияли встроенные котлы, один побольше, другой поменьше. Если с вечера протопить печь, утром в котлах еще сохранялось тепло. В большом простилали рядно, и там зимой сидела маленькая Маечка, играясь с камушками и тряпичной куклой.

Сразу по прибытии в Мессер Павел Степанович прибыл для отметки в горком. Там ему продлили бронь и определили на работу замполитом в Каменлаг НКВД. Каменлаг был создан в начале войны для строительства железной дороги Саратов – Сталинград, по которой планировалось снабжать фронт  продовольствием, боевой техникой и пр. Для работ привлекали заключенных из лагерей, многие из которых были расконвоированы, свободно перемещались в пределах места, проживая в брошенных домах.

В обязанности Павла Степановича входил контроль Каменлаговских структур по партийной линии, надзор за сотрудниками, включая руководящий состав. Курировал он и другие производственные цеха, например, цех по производству валенок, рукавиц и телогреек для фронта.

Человек «со стороны», строгий и принципиальный, сразу не пришелся ко двору в уже давно сложившейся и «спаянной» номенклатурной начинке Каменлаговского пирожка. Несколько раз предпринимались попытки «приручить» деда.

В отсутствие взрослых в дом к детям пришли тетеньки с фабрики, ласково порасспросили их, во что они обуты, и между делом сняли с них мерки. На следующий день Наталье Васильевне принесли три пары новеньких валенок и тут же обули в них детей. Отец не на шутку рассердился, когда увидел детей в новых валенках, немедленно возвратил их назад на фабрику и строго-настрого запретил принимать какие бы то ни было подношения от разных людей. Мама плакала: дети голы и босы, а отец запретил брать на фабрике даже лоскутки для куклы.

- Это война, время лишений и тягот, сейчас главное – обеспечить фронт, а мы тут как-нибудь проживем, - часто повторял он.

Вскоре положение деда осложнилось до крайности. Решающая попытка сделать деда «своим» оказалась неудачной. Его привезли куда-то на заимку, где руководство Каменлага проводило время в кутежах и пьянках, куда им доставляли несовершеннолетних девочек из среды заключенных. Дед возмутился:

- Что же вы делаете, сволочи! Люди гибнут за Родину, а вы тут…

Ситуация была критической. Ему пригрозили расправой с семьей. Делать было нечего, и дед в течение трех дней ушел добровольцем на передовую. Было это в марте 1943 года, положение на фронтах складывалось самым тяжелым образом, был объявлен дополнительный набор в армию. Деду исполнилось 42 года. С тяжелым сердцем он оставил семью: больную жену, которая была физически слаба настолько, что не могла набрать воды из колодца, шестилетнюю Маечку и 13-летнего Юлика, на которого, собственно, он и надеялся. Для получения «фронтового» пайка семье надо было дождаться от отца справки, что он является участником боевых действий. Кроме того, дед боялся, что жене и детям могут навредить Каменлаговские стервятники. Тревогой и тоской пронизаны все письма деда с войны.

В небольшой стопке писем, написанных карандашом на клочках бумаги,  на обрывках газет, на полях листовок, вдоль и поперек – вся его краткая фронтовая биография, трагические обстоятельства которой  вмещают в себя всю историю огромной войны. И большое сердце простого русского солдата, который жил, думал и погиб, как герой. Только никто об этом не узнал. Кроме трех осиротевших людей, которые были для него всем.

Дед Павел провел непосредственно на передовой всего около двух месяцев, но такая была его судьба, что это были самые жаркие и страшные сражения той великой войны: Курская дуга, где он был ранен, и битва за Киев, пожалуй, самая кровавая и бессмысленная, где он был убит в октябре того же 1943 года.

Несколько месяцев после ухода из дома и до того, как их часть была в срочном порядке отправлена прямо в пекло под Курском, группу деда готовили к боевым действиям. Профессия у деда была самая что ни на есть мирная, как и у многих других, поэтому требовалось какое-то время, чтобы научить их азам военного дела. Их часто перемещали с места на место, и адрес полевой почты постоянно менялся. Этим объясняется то, что дед Павел почти не получал писем из дома, хотя сам писал регулярно. Родные отвечали ему едва ли не чаще, но когда письма приходили по указанному адресу, деда уже там не было. Он мучительно переживал отсутствие вестей из дому, и это сильно омрачило и без того крайне тяжелые последние полгода его жизни.

Впрочем, все это – в письмах…

20 марта 1943

Дорогие мои дети и мама!

Сегодня мы пережили самый тяжелый в нашей жизни час разлуки. Я ехал с Бедрицким нашей машиной. Всю дорогу перед глазами видел наше родное гнездышко, был под впечатлением разлуки.

В военкомате уже был вывешен список. В части нам выдали направление на г. Татищев (40 км за Саратовым). На меня возложили обязанность старшего команды из 7 человек, я получил документы. До Саратова мы должны следовать пешком, а от ст. Саратов – поездом до Татищева. Выдали нам по 17 рублей на два дня. Ввиду плохой погоды мы решили переночевать в Красноармейске, а завтра рано двинуть на Саратов, может, удастся подъехать на чем-то. Эти 7 человек – все Каменлагцы, из них один знакомый – Дзюбенко, который был нач. 1-го отделения. Молодежь почти всю оставляют в Красноармейске в пулеметном училище.

Что дальше будет – увидим, потом напишу, а вы напишите все мне. Вы, мои дорогие сыночек, дочечка и мама, самое главное – не отчаивайтесь и не плачьте, будет жива наша Родина, будем жить и мы. Паек вы должны получить, а что удастся – менять. Идет лето, летом легче. Я просил Пураса устроить тебя. Ты, когда немного успокоишься, зайди к Пурасу. Будешь в Гримме, зайди в политотдел. Должны помогать, будь настойчивой. На тебя, сынок, надежда моя, что ты меня заменишь, будешь хорошим работником в семье, опорой для мамы и сестрички. Крепитесь перенести все невзгоды, тем радостней будет наша счастливая встреча.

По прибытии в часть сразу напишу. До счастливой встречи, мои родные дочурка Маек, сыночек Юлик и мама. Обнимаю и целую с любовью, ваш Павел.

5 апреля 1943

Горячий привет вам, мои дорогие!

Письмо я вам написал и три дня носил в кармане, ожидая перемещения и, может быть, изменения адреса. Но пока ничего не произошло, и сегодня решил отправить. Пока мы работаем по укреплению оборонного рубежа (копаем). Погода скверная, холодно, дожди, заморозки. Даже на деревьях листья померзло.

О себе добавить почти нечего. Чем дальше, тем больше дорожишь каждой вещью, что напоминает мне о доме, о вас. Я до сих пор жалею, что Юлик не вышил мне полотенце. Бритвенный прибор и нож храню, ножницы и пр. мелочи. До сих пор тянулась понемногу соль, так хорошо, а дальше не знаю, что я буду делать без соли. Плохо еще без зеркала.

Ну, пока все. Будьте здоровы и счастливы, мои милые сын и доця, несчетно раз целую вас. Привет всем.

14 апреля 1943

Добрый день, мои дорогие!

Не писал, все хотел узнать свою дальнейшую судьбу, но пока ничего не изменилось. Неизвестно, когда будут отправлять, может, еще долго пробудем. Поэтому пишу о разных своих будних мелочах. У меня до последнего времени тянулись домашние сухари. Когда какой прорыв, я заполнял сухариками. Главное, воспоминание о доме. Вы бы наверное сейчас меня не узнали: когда мы прибыли в часть, нас всех постригли. Ребята ведь еще не видали меня стриженным. Ну и, разумеется, «красивее» стал.

Из домашних вещей ничего не удалось отправить домой (некем было передать). Пальто пропало, в сапогах я хожу. Ботинки с обмотками пока не хочу брать, тогда сапоги пропадут, хоть они уже и с дырками, но жаль бросать, и в них все же лучше, чем в обмотках. Белья лишнего пару и рубаху тоже напрасно взял.

Без мыла плохо, нечем умываться. Наверное, и у вас дома так же. Так хочется видеть вас, отдохнуть и покушать по-домашнему… Ну, Маечка и Юличек, как вы провели именины, что вы делаете, как гуляете? Вспоминаете ли своего папку?  Я вчера сел писать письмо Юлику – слезы капают, не удержу их, окаянных, и вытираться стыдно, рядом люди. Сегодня у нас выходной, всех куда-то повели, а меня оставили писать стенгазету. Сижу сам в ленинской комнате, дописываю письмо, чтобы сегодня сдать. Я послал уже два письма, одно из Красноармейска, одно отсюда. Получили ли вы их? Я от вас еще не имею. Мне очень обидно, что я даже во сне ни разу ясно не видел никого из вас. Ложусь спать – все мысли с вами, а сниться всякая чушь. Снюсь ли я вам?

Я очень хотел бы, чтобы вы нашли газету «Коммунист» от 31 марта и прочли «Письмо домой» (забыл фамилию автора). Оно укрепит ваш дух. Не горюйте только. Будет и на нашей улице – добавим, и в нашем доме, - праздник! Ну, будьте здоровы и счастливы, мама, Юлик и Маек. Крепко целую, ваш Павел.

21 апреля 1943

Не знаю, успеет ли мое следующее письмо дойти к вам к 1 Мая, поэтому поздравляю вас, мои родные, заранее. Желаю вам встретить праздник в радостном настроении с надеждой на скорую победу и счастливую встречу. А я невидимо буду рядом с вами.

Не знаю, где и как мне придется в этот раз праздновать 1 Мая. Я потом напишу.

А теперь не знаю, что и писать, когда я от вас уже месяц не имею вестей. Вы знаете, я просто не представляю себе, как вы живете после моего ухода в Красную Армию. Самое главное, меня беспокоит, как начальство 1-го отделения отнесется к вам, как вас будут снабжать хлебом, пайком. Хоть насчет топки пока не надо беспокоиться, лето идет. Если тебе позволит здоровье и удастся устроиться на работу в отделение, как мы говорили, то как-то прожить можно будет. Если это не удастся, то смотрите, может, в ближайший колхоз перекочуете, там хоть Юлик сможет ходить на разные работы, и то кое-что за лето заработаете. А военкомат обяжет правление колхоза оказывать необходимую помощь.

Держитесь Харитоновны, может быть, она поддержит в трудную минуту. А самое главное – настойчивость перед начальником отделения, перед политотделом и военкоматом. Только не теряйте мужества в борьбе с трудностями и лишениями военного времени. Война в этом году должна окончиться, и снова мы заживем счастливо. Так же и я буду в любую минуту грозной опасности надеяться на счастье, которое обязательно ждет нас впереди.

Ну, до счастливого свидания, мои ненаглядные деточки Юлик и Маенчик, и мама. Крепко обнимаю, горячо любящий вас отец П. Минько.

27 апреля 1943

Мои родные, мама, Юлик и Мая!

Я смотрю, везде люди садят огороды. Не пропустите момент, все что можно садите поближе к дому. Обращайтесь за помощью к нач. 1-го отделения Пурасу, я ему послал письмо, просил его помочь, если ты обратишься. Передай привет ему и всем нашим знакомым и соседям. Скажите Харитоновым, если буду в Купянске, зайду к ее родным и напишу вам и ей. Письмо это пускаю со станции Воронежа.

У меня так много накопилось чувств, что я сегодня решил сделать маленькую разрядочку - излить свои чувства в этом письме к тебе, милая и ненаглядная моя дочечка Маянчик, а через тебя и к Юлику, и к маме.

Проезжая города и села, я часто вижу на станциях маленьких девочек, как ты. Мне каждый раз кажется, что я вижу перед своими глазами тебя, моя миленькая доця, я пристально вглядываюсь, хочется схватить на руки, обнять, крепко прижать к груди, подбросить вверх или вокруг себя, как это, помнишь, Маек?  бывало дома, когда мне выпадала свободная минутка. Но теперь я от вас уже далеко, позади остался Тамбов, и я все ближе к родной Украине, но дальше от вас. Природа все краше и милей сердцу. Зеленеют вербы, травка, поют жаворонки, приветливо греет солнышко. Когда поезд останавливается за семафором, выйдешь, полежишь на травке. Все напоминает сердцу о прошлых веснах, когда мы все вместе ходили на огород или в лес. Какое большое счастье отнял у нас распроклятый людоед Гитлер! От этого еще больней сжимается сердце, наполняется ненавистью к фашистским убийцам, и хочется скорее изгнать из нашей родной земли и вернуть наше счастье. Чтобы весна снова приносила буйную радость, чтобы цвели сады и пели птички, и мы все вместе радовались весеннему солнышку.

Ты мне очень мало снишься, Маек. Один раз только запомнил, что ты грязная, как и я, мы собирались с тобой мыться. Не болела ли ты?

Ты мне, дочечка, нарисуй хорошие картинки и напиши письмо сама и пришли с мамой и Юликом. Как я буду рад и счастлив получить от тебя и от всех вас письмо. А пока расти счастлива, моя рыбка, до счастливого свидания.

4 мая 1943

Добрый день, мои родные – Юлик, Мая и мама!

Хочу поделиться с вами, как я в этом году праздновал 1 мая. Нам повезло. Как раз 1-го мы были уже не в поезде, а за городом в лесу. Пошел маленький дождик. В лесу так хорошо, зелено. Цветут фиалки. Мы варили себе кашу. На моем вещмешке красовался букетик цветов, я рвал цветы и мечтал, что тут рядом со мной рвут цветы моя доця Маечка, сынок Юлик и мамка, что мы справляем праздник у себя дома в мирное время. Ну, а солдат, как известно, живет мечтами. И легче становится на душе. В наше время это хороший был праздник.

Мы отдохнули, а другие, на передовой, может, и этого не имели. Конечно, хотелось бы в этот день, хоть письмо от вас получить, но, к сожалению, это невозможно. Да и писать в лесу трудно, а сдать совсем некуда. Письмо несу в кармане, а мы идем маршем на запад. Идем  через освобожденные территории. Везде следы разрушений, кровавые следы фашистских варваров. Многих наших людей отсюда увезли в Германию на поругание. Только те села, где немцев почти не было, похожи на наши родные села.  Люди нас принимают хорошо, рассказывают о зверствах фашистов. Правда, я предполагал, что нас направят на (вымарано цензурой), и я побываю в родных местах и напишу об этом вам. Но нас направили севернее (вымарано цензурой) на запад. Но тут недалеко до нашей Украины, рукой подать. Сердце рвется на родину. А быть может, еще и придется побывать.

Вот мои первомайские впечатления. Прибудем скоро в часть, допишу и пошлю. А пока – будьте здоровы и счастливы. Обнимаю и крепко несчетно раз целую вас, мои родненькие доця, сыночек и мама. Ваш любящий папа Павел.

14 мая 1943

Добрый день, дорогие мои родненькие дочечка, сыночек и мама!

Наконец, пишу это письмо уже не с дороги (кончились «путешествия с приключениями»), а со своей части с адресом с горячей надеждой получить и от вас долгожданную весточку. Два месяца как я их дому, а мне они кажутся длиннее долгих двух лет. Сама природа как бы утверждает этот долгий период нашей разлуки. Ведь я из дому ушел, была еще зима. Мы шли на Саратов по метели и снегу, а сейчас зеленеют хлеба, цветут сады, поют птички. Уже второй день тут сильная жара, после обеда прошла гроза, дождик.

О себе нового ничего не могу сказать, потому что в часть только прибыл. Мечты мои не исполняются: моя специальность, которую я кровью выстрадал на протяжении всей своей сознательной жизни и считал, что владею ею в совершенстве, - пока на войне не нужна. Нужно с винтовкой и другим оружием в руках защищать Родину и скорее кончать с проклятыми фашистами. Так приказал нам наш вождь – великий  Сталин, и мы этот приказ выполним.

Теперь меня интересует, как вы провели эти два месяца, как с пропитанием, как обстановка, кого еще забрали в армию, что слышно с родного Купянска.

Крепко обнимаю, целую своих милейших на свете Юлика, Маенчика и мамочку.

20 мая 1943

Ровно два месяца прошло со дня нашей разлуки, а кажется, так давно я вас видел, мои милые! Сколько передумал и перечувствовал я за вас в эти два месяца! Ну хоть бы одним глазком в щелочку глянуть на вас, мои золотые. Мне почему-то кажется, что я вас оставил где-то на краю света, и вы представляетесь какими-то точками. Часто проснусь – что-то снилось с вами, но не помню никого в лицо из вас. Иногда так на привале между занятиями вздремну и ясно увижу глазами прямо возле себя – раз Юлика, а вчера доця… и так мгновенно и проснешься. Головка Маенчика, как одуванчик, и сейчас еще стоит у меня в глазах… Как вы там живете, живы ли, здоровы ли все – вот сверлящая мысль неотступно мучает меня. Когда я дожду того счастливого дня – получу от вас первое письмецо, которое облегчит, ответит на все волнующие меня вопросы.

Наше подразделение стоит недалеко от передовой, слышно стрельбу из орудий и пулеметов. Живем в землянке в поле. Жаворонки нас чаруют песнями от ранней зари до ночи. Природа, весна торжествуют. Они не признают наших войн и прочее… Нежная, бархатная трава, благоухают распустившиеся деревья. Рядом с нами лесочки. Мы ходим туда на занятия. Я с детства безумно люблю цветы, пение птиц, природу. И мне радостно, что и вы все  у меня тоже заражены этими чувствами и можете меня понять, какое наслаждение мне доставляет пение жаворонка, соловья, кукование кукушки, переклик перепелов, каждая лесная опушка и полянка. Я всегда в эти минуты вспоминаю вас. Жаль, что вы не на родине, а в Мессере, наверное, ни зелени, ни птичек не видите. Проклятые людоеды гитлеровские опоганили нашу святую землю. Обильно польем ее их черной кровью – и зацветет наша родная земля опять садами и розами. Радостный счастливый праздник мы будем праздновать тогда в нашем родном городе.

Да, чтоб не забыть, я ж стал минометчиком, уже знаю напамять материальную часть миномета. Я стал гвардейцем. Осталось оправдать это высокое звание в грядущих боях с ненавистным фашистским зверем. Из тех, кто был со мной на учениях, я остался один. Всех распределили по разным частям. Но мне все люди хороши, которые думают, как я, у которых бьется сердце отважных патриотов, русских людей.

Ну, уже темно писать. Я дневальным на посту. Разговор в землянке стих. Хлопцы  уснули. Последний жаворонок умолк. Скоро и я сменюсь и пойду спать. Спите спокойно и вы, мои милые.

28 мая 1943

Добрый день, мои дорогие!

Пишу вам еще одно письмо. У меня изменения, новость. Меня посылают на курсы младших командиров. Не имея военного звания, я решил начать сначала. О званиях я и не думал, считая, и не без основания, что по возрасту мне уже не положено. Но теперь война, а война требует, есть еще и старше меня. Теперь взял обязательство окончить курсы на отлично, чтобы получить звание старшего курсанта, а там уже в бой с фашистом. Если ничего не помешает, то здесь буду больше месяца, так что надеюсь получить здесь от вас письмо. Я недавно послал вам письмо с новым адресом, если придет письмо на старый адрес, то я просил переслать, тут недалеко. Очень надеюсь, что от вас скоро получу письмо. Я так страдаю, что от вас ничего нет. Сам пишу письмо за письмом, и иногда тревожная мысль стучит мне в голову, а вдруг и мои не доходят до вас?.. Ведь я хоть знаю, что вы дома, в тылу, а вы обо мне можете думать всякое. Боюсь, чтобы там в 1-м отделении какой-нибудь мерзавец вам не напакостил. Успокоюсь только тогда, когда получу от вас весточку и узнаю, что с вами все в порядке.

У нас почти весь этот месяц дрянная погода, все время дожди, грязь, холодно. А тут – не дома, в летней форме я утром и вечером мерзну. Один день шли в поход, дождь сеял без перерыва, промок до рубчика, а сушиться негде (в лесу), и костра нельзя зажечь. Дома обязательно б заболел после такой перетряски. Но армия, знаете, закаляет людей, и я еще ни разу не болел. Вы там тоже закаляйтесь, как сталь.

Подъем в четыре утра и строем в одних рубашечках на зарядочку и умывание. Готовят у нас иногда вкусный суп, но всегда хочется покушать по-домашнему вместе с вами. Особенно скучаешь за домашним борщем, за молочным, за зеленью. Здесь же, в основном, каждый день каша без масла и кипяток без сахара.

Но в общем, вы за меня не беспокойтесь, вы знаете, что я вынослив, терпелив, здоров, и все будет в порядке. Все мы живем верой в то, что в этом году война закончится, фашистскому гаду придет конец. Тогда мы опять заживем спокойно и счастливо. До счастливой встречи! Ваш папка.

14 июня 1943

Мои дорогие, в этом письме посылаю вам справку для предъявления в военкомат, а также в др. организации на получение пособия. Пишите, получаете ли вы пособие или нет. У меня было еще с дороги немного денег (кое-что с барахла домашнего продал). Носил, носил, тут они мне не нужны, а если приедем на передовую, то и подавно. Решил послать их вам – 230 рублей. Хоть на хлеб вам. Изворачивайтесь там, как можно, перебивайтесь до конца войны.

Пишите скорее мне обо всем. Тут уже стали очень много получать писем каждый день, один я не получаю. Пишите, как живут наши соседи Харитоновы, фронтовой привет им от меня. Что нового в отделении, кто сейчас там у руководства, что слышно с Купянска? Я читал в газетах, что на митинге украинской молодежи выступила колхозница с Кондративки (возле Купянска) и рассказала о зверствах фашистов.

Пишите, посадили  ли вы огород, как им занимаетесь, как живете, не забыли ли меня еще?

Добавление

Немножко не вышло со справкой. Оказалось, еще не готова, и, может быть, еще несколько дней протянется. Имеете ли вы возможность читать газеты или слушать радио, чтобы как-то узнавать новости. Используйте Ткаченка и Харитоновну.

А я сейчас сыт газетами. В моих руках «Правда», «Известия», чем я очень доволен. Газета для меня все.

Ну, будьте здоровы и счастливы, мои родненькие, моя дочурочка Маенчик, мой наследник драгоценнейший – Юлар и моя «старушка», Наталья Васильевна. Крепко целую, горячо любящий вас всех папа.

17 июня 1943

Почти уже три месяца я не получаю от вас весточки. Тяжело на сердце от этого, но ничего не сделаешь. Мое спасенье в том, что я увлекаюсь работой и этим заглушаю боль разлуки и тоски о вас. Все это переплавляется во мне и превращается в ненависть и ярость к людоеду гитлеру и его разбойничьей армии. Каждая капля наших страданий и лишений от войны миллионов семей, таких счастливых, как мы, сливается в единый могучий поток, нет – море – ненависти и ярости народной, от которой коварный враг приходит в трепет и ждет своей неминуемой катастрофы и гибели.

Уже половина июня, а в настоящих боевых действиях не побывал еще. Наши силы с каждым днем растут, а  силы врага подтачиваются, загнивают изнутри, и они с ужасом ждут суровой расправы. Быть может сегодня-завтра пробьет час возмездия, и наш великий Сталин, наша Родина дадут приказ о решающем наступлении. Пусть враг беснуется в звериной злобе предсмертной, пусть он даже где-нибудь попытается наступать, и нас ждут еще жаркие бои и жертвы – но с каждым днем ближе наша победа. Судьба врага предрешена. И все ближе тот час, когда мы снова, если жив останусь, радостно и счастливо встретимся дома и заживем еще счастливейшей жизнью!

Не знаю, как вы там, но я здесь в упоении от прелестей лета. Живем в лесочке, как на даче. Соловьи, кукушки, разные птички и днем и ночью веселят нас своими песнями. На лесных полянах, в поле зацвели наши любимые цветочки, особенно васильки, которые я безумно люблю. Вчера я ходил в свои подразделения по полю, через рожь – как все напомнило наши мирные и счастливые дни и годы! Рожь выше головы, цветет, опьяняет хлебно-медовым духом… Возвращаясь назад, я не выдержал, нарвал букет васильков, ромашек, колосьев и поставил на столе в штабной землянке. Командиру тоже понравилось.  Милые василечки! Они перед моими глазами, как они много мне говорят и как напоминают о прошлом, милая моя Наталочка, когда еще не было наших ненаглядных детей, а мы с тобой юные, вольные пели: «Эх, васильки, васильки…» и многое другое. Пусть же скорее придет времечко, когда мы вместе с выросшими нашими детками будем петь о василечках и любви. А пока скрепим наши сердца крепче стали, все силы, чувства и мысли – на разгром врага.

21 июня 1943

Привет вам, мои дорогие детки – сынок Юлик и доця Маечек с мамой!

Я рассчитывал, что буду каждую неделю говорить с вами через письма и в этом буду находить утешение. Но увы! надежды обманули меня. Сколько горячих дум и чувств о вас терзают меня! В Татищевом и в дороге хоть никто почти не получал вестей, а здесь каждый день я сам принимаю от почтальона десятки писем, некоторые получают сразу по 3-4 письма. И как больно тогда мне. Когда же, наконец, я получу письмецо от вас? Как неудержимо хочется вас видеть! Кажется, вот полетел бы, если бы крылья, хоть бы разок взглянул на вас, прижал бы крепко к груди вас всех, мои единственные для меня в мире! Если бы я оставил вас обеспеченными, кажется, не так бы и беспокоился. А то часто всякие мысли лезут в голову – быть может, вы там голодаете, да вдруг ты заболела… Немного забываешься только в напряженной работе. А работать приходится много: и писарская работа, и партийная, и нужно же урвать время для занятий, ведь я сюда на курсы прислан и скоро сдавать зачет. Спать приходится очень мало – 3-4 часа. Но вы знаете, что я и дома сном не балован, а теперь война, на фронте готов работать, сколько хватит сил. Хорошо, что я не голодный. Хлеба я дома никогда столько не съедал (850 г). Иногда и суп вкусный бывает. Сахар выдают, консервы и пр. Если бы вы имели дома такой паек, три раза кушали горячую пищу, я бы так не переживал.

Скоро, быть может, мы опять переедем, и на письма снова пропадет надежда.

Тут жита очень хорошие. Приходится на занятиях путаться по ржи, которая есть выше меня ростом. Везде трава, цветы. Хоть это меня радует. У нашей штабной землянке на столе всегда букет свежих цветов. У меня здесь два наибольших удовольствия: отрада моей жизни – цветы, природа и газеты. Это для меня все. Если придется умереть за Родину, то по крайней мере, на лоне природы, среди цветов. Ну, об этом довольно. Уже поздно, все спят, и меня в сон клонит. Уже час ночи, а в 4 – подъем. Я уверен, что вы тоже, мои милые, спите глубоким сном…

Пока! Ваш до гроба папка.

7 июля 1943, Курская дуга, за три дня до ранения

…Как вам известно, немец начал наступление на участке Белгород-Орел.  Мы получили срочный приказ и 5 июля выступили на передовую. На нас лезет вооруженный до зубов людоед. Главная его сила – авиация, которая ходит по 30-40 самолетов. Идут танки, автоматчики. Но это им уже не 41-й год: танки, а за ними автоматчики по 2-3 подкрадываются и от ударов нашего огня – назад.

Здесь, под бешеный рев фашистских бомбардировщиков, разрывы бомб и снарядов, стрекот пулеметов, в самом настоящем пекле мне пришлось получить от вас первое письмо! Какая это была для меня радость – услышать, что вы живы, здоровы, не голодаете.

Молодец, мамка, надежды мои оправдала, выдерживаешь все тяготы и лишения военного времени, хотя тебе еще в 41 году некоторые пели заупокойную.

Молодцы и вы, мои ненаглядные сынок и дочка, что растете крепкими, не болеете, помогаете маме. Это придает мне уверенность, что мы все выдержим.

Очень рад за вас, что вы сумели посадить огород – это основа для существования. Нужно, ребятки, постараться как можно больше заготовить разной чепухи, чтобы пережить зиму.

Теперь немного о себе. Наша учеба приближалась было к концу, готовились к сдаче зачетов. Уже составили списки курсантов, кому какое звание будет присвоено. Мне наметили старшего сержанта (выше на этих курсах не дают). Но проклятый фашистский гад не дал окончить и получить документ – начал наступление. И вот мы на передовой.

Здесь у нас одно чувство – уничтожить побольше врагов. О смерти не думаешь. Ничего не страшно (кроме плена). Наша родная земля окружает нас лаской и негой. Вот мой окоп, я вырыл его ночью в рост. Впереди лютует фашист, сверху самолеты, вокруг рвутся мины, снаряды, неся смерть человеку. Но вокруг моего окопа живой венок нежных цветов, моих любимых васильков, ромашек и еще каких-то… И как-то смягчается жуть. Если придется здесь умереть за родину, вдали от родных, то родная земля прикроет тело и украсит могилку огромным венком живых цветов.

Крепко целую вас, мои милые, мама, Юлик и Мая!

13 июля 1943

Здравствуйте, мои милые родные – мама, доця и сын!

Это письмо пишу вам с госпиталя. 10 июля ночью (часов в 11), когда нас двинули на преграждение пути продвигавшимся немецким автоматчикам, меня ранило осколком от разорвавшегося рядом снаряда. Рана не очень тяжелая, осколок попал в левое бедро сзади. Правда, осколок залез глубоко, и его, наверно, будут вытаскивать, чего я, как вы знаете, боюсь больше самого ранения. Одного мне очень жаль, на месте ранения, где я снял всю амуницию, санитар взял мой вещмешок, сказал, что принесет к повозке. Но повозка увезла нас раньше, а вещмешок остался. Самое дорогое там для меня – бритва, ложка, кружка, полотенце и еще разная мелочь. Теперь я остался с пустыми руками.

Вот уже третий день нас продвигают с одного пункта в другой, дальше вглубь тыла. Тяжелораненых направляют в глубокий тыл. О себе пока не могу сказать, где меня определят на лечение. Я тогда напишу и дам адрес, а вы сразу же напишите. А то мне очень жаль, что в первом письме нет от Юлика. А ты, Маечка, молодец, моя дочечка, написала и с картинками: цветы, люди, машины. Я храню это первое письмо, как амулет. Вот доця, потому что ты написала, и твое письмо было у меня в кармане, меня не убило снарядом. Пишите, дети милые почаще. Доця и сынок – когда нас везли раненых на автомашине, такие ребятки, как вы, бросали нам яблоки, махали ручечками, приветствовали. А там, где мы стояли, их мамы приносили нам молока, сметаны, меду.

Ну пока, до счастливого свидания, крепко целую вас, папка.  

18 июля 1943, госпиталь, Воронежская обл. ст. Сомово, Стахановский кордон

Пишу вам, наконец, из стационарного госпиталя. Вчера нас сюда привезли, помыли, переодели, перевязали, накормили, и я спокойно спал уже на койке под одеялом. Четыре месяца я вже так не спал. Наш госпиталь в сосновом лесу. Это дача, бывший какой-то дом отдыха. Здесь так хорошо! После напряженной фронтовой жизни здесь можно отдохнуть, восстановить силы, чтобы снова на врага. На фронте, когда враг начал наступать, нам приходилось несколько ночей не смыкать глаз, целыми днями быть без пищи, быть в крайнем напряжении. Я дома считался больным человеком. Теперь я узнал, сколько во мне еще силы и выносливости! Может быть, это за счет общего состояния организма в критический момент, а в дальнейшем это скажется. Я был уверен в своей силе, что я еще гожусь для строевой и даже для фронтовой службы, и второй раз пойду более уверенно.

30 июля 1943, госпиталь, Воронежская обл. ст. Сомово

Привет, мои милые родные сыночек Юлик, дочурка Маек и мама!

Мне очень жаль, что опять у меня та же история: я вам пишу, а от вас только жду, и все больше напрасно. Пишу вам четвертое письмо после ранения, а ваши письма сюда придут, наверно, когда меня уже здесь не будет. Здесь в клубе лежит до сотни писем. На одну фамилию есть штук по пять, а этих людей уже нет. А мы здесь ждем, нам пока нет. Плохо еще почта работает, не так обслуживает фронтовиков, как того требует партия, правительство и газета «Правда».

Двадцать дней уже, как я ранен, рана понемногу затягивается, скоро буду ходить совсем без палки. Сперва после ранения была сильная слабость, я больше спал и днем, и ночью. Теперь я уже отдохнул, выспался как никогда (дальше не сохранилось).

4 августа, 1943, госпиталь, Воронежская обл. ст. Сомово

…Госпиталь здесь хороший, вот только хочется есть, аппетит  волчий, но, к сожалению,  здесь нечем удовлетворять его полностью. Харчишки здесь не те, что были в госпитале в Купянске. Молочного и мясного совсем нет, иногда дают консервы. Правда, молоко носят ежедневно спекулянты и продают по 10 руб. стакан. У кого деньги есть, тот подкрепляется.  В лесу уже много грибов (каждый день идут дожди). Кто может ходить, собирают и варят. Вчера уже и я попробовал, прошел сам, по-моему, метров двести, насобирал и сварил кошелку грибов. Правда, к ним нужно бы соли и маслица, но ничего, и  так вкусно. И к тому же получил удовольствие от прогулки в лесу.

От нечего делать много читаю. Библиотека здесь бедная, приходится читать все подряд.

Дело на фронте идет к улучшению, и думаю, недалеко тот час, когда будем праздновать победу.

11 августа 1943, госпиталь, Воронежская обл. ст. Сомово

…Вчера исполнился месяц, как я ранен, моя рука уже зажила. Если осколок в ноге не будут извлекать, то скоро выпишут в часть. Все затянулось, только осколок мешает ходить.

Скоро, наверное, снова на запад, а от вас я не успел получить и одного письмеца. В последнее время я приболел, что-то с желудком, печенью. Нахожусь еще в терапевтическом отделении, но и это уже поправляется. Мучает, почему так долго от вас нет писем?

27 августа 1943, госпиталь, Воронежская обл. ст. Сомово

Привет вам, мои родные – мое счастье и жизнь – сыночек, доця и мама! Я стал самым счастливым человеком! Сколько времени я молился, не получая от вас весточки, и как завидовал другим, когда приносили кучу писем, и некоторые получали по два письма сразу. Я больше всего боялся, что выпишут из госпиталя, и тогда придут письма и пропадут, а я опять в дороге потеряю надежду получить письмо. К счастью, этого не случилось. 21 августа я получил одно письмо, а вчера еще два. Они принесли мне столько радости, так полно напомнили всех вас, мои милые, дом, все родное и близкое сердцу, что мне кажется, я повидался с вами, побывал на миг дома. Мои любесеньки сыночок и доця в своих горячих словах и милых картинках дали моему отцовскому сердцу самое счастливое наслаждение, какое только можно представить. Я как будто вместе с вами собирал огурчики и  помидорчики, ел домашний борщ, отдыхал с вами в своем родном уголочке. Жаль, конечно, очень жаль, что я в действительности не могу вас обнять, но, я думаю, вы понимаете, что теперь отпусков нет.  У нас отдельных отпускали на 2-3 дня (Воронеж. обл., кто совсем близко).

Как бы мне хотелось обнять вас каждого и всех вместе и прижать к своему сердцу… Посмотреть в чорни глазки своей доци, сыночка… Но это сейчас невозможно Это еще сильней наполняет меня ненавистью к проклятому фашисту, священным порывом поднимает идти под знаменем нашей славной красной армии на запад, биться за освобождение нашей родной Украины.

Чувствую себя сейчас прекрасно. Вы слишком много беспокоитесь за меня. Я в госпитале хорошо поправился. Правда, осколок остался в ноге (выше колена) и мешает, но пока недалеко хожу уже почти свободно. Кроме того, я хорошо отдохнул, посвежел. За полтора месяца уже шесть раз был в бане, столько же раз менял белье, сплю на хорошей чистой постели, питание тоже хорошее, когда перевели на диетический стол.

В последнее время у меня руки были – страшно глянуть, а тут стали опять «антеллигентские», как были в лучшее время еще до войны. Я много читал, прочел несколько хороших книг: «Ричард, львиное сердце», «Кутузов», «За родную кровь» и др. Вот что мне дал госпиталь.

И получил три ваших письма! Я получил такую моральную поддержку, так спокоен за вас, что спокойно и уверенно пойду второй раз на фронт. Горячо верю, что я жив возвращусь к вам, как верю в скорую и полную победу над гитлеровской Германией. Тогда, милые мои, отдадимся своему счастью, все пропущенное нагоним, будем жить мирно, радостно и счастливо. А как хочется уже работать по своей любимой специальности. Я читал в газетах о подготовке к новому учебному году, о раздельном обучении мальчиков и  девочек. Хочется работать или в родном Купянске, или в Суворовском училище в Чугуеве.

Насчет учебы Юлика, смотрите сами. Желательно, конечно, чтобы ты, сынок, учился в пятом классе. Но, если условия не позволяют – маме одной трудно – придется отложить. Лучше хорошо обеспечить себя на зиму топливом и всем необходимым. Учиться при желании никогда не поздно. И ты сам сынок уже лучше решишь, какой путь избрать тебе.

Сдаю письмо еще из госпиталя, но после десятого сентября меня здесь уже не будет. На днях выписывают. С дороги и при всех обстоятельствах я буду вам писать. Будьте счастливы, целую вас.

9 октября 1943, полевая почта 19782-И, последнее письмо

Привет вам от всего сердца, мои милые доця Маек, сынок Юлик и мой жизненный друг Ната!

Я счастлив сообщить вам, что я жив и здоров, горжусь вместе со всей Красной Армией и вместе с вами героическими победами над фашистским людоедом. Я прошел от Волги до нашего славного Днепра по следам этого кровавого зверя, насмотрелся на картины его злодеяний. Мы проехали вот уже недалеко от Днепра одно село, в котором было 1840 дворов, и не осталось ни одной хаты, даже хлева – все сожжено дотла этими зверями. Теперь мы у самого Днепра, видим наш чудный родной Киев. Он горит и разрушается кровавыми фашистами. Говорят, что он все население угнал из Киева.

Мы готовимся в бой, чтобы освободить наш дорогой Киев – мать городов русских – от этих палачей. А одержим победу – к вам я приеду и заживем счастливо. Жду вашего письма. До счастливого свидания, мои дорогие. Крепко целую вас всех, ваш отец и друг Павел.