Здесь и далее приводятся воспоминания сослуживцев Андрея Фёдоровича Мордачёва, участвовавших в тех же боях, что и он. За бой 24 июня 1944 года, при прорыве обороны немцев северо-западнее Рогачёва в направлении на Тихиничи и Бобруйск в составе 120-й гвардейской стрелковой дивизии, Андрей Мордачёв получил медаль "За Отвагу". 2-й взвод 141-й отдельной роты ранцевых огнемётов поддерживал 334-й гвардейский стрелковый полк, но бойцы соседнего 339-го гвардейского стрелкового полка той же дивизии переживали всё то же самое на том же самом поле, в том же самом бою.

"...Я воевал в составе 120-й гвардейской дивизии 339-го гвардейского полка. В 1944 году, перед наступлением, нам раздали листовки с обращением Военного совета армии, в конце которого был призыв "Вперед к славе и победе!". Всю ночь позиции немцев бомбила наша авиация. Под этот грохот и шум саперы прокладывали проходы в минных полях и проволочных заграждениях для пехоты и артиллерии. На рассвете "заговорили" орудия и минометы. Взяли первую траншею, но за ней были минные поля. Пылали наши танки. Активизировалась немецкая артиллерия. Второй день также начался с 45-минутного артобстрела. Наконец прорвали оборону и продвинулись вперед на десять километров к деревне Тихиничи. Окружавшее ее ржаное поле пулемет косил без устали... После ночного привала снова двинулись вперед — закрепиться, не дать врагу опомниться! С ходу форсировали реку Олу. Так начиналась для меня операция "Багратион"..."

При прорыве мощных укреплений немцев в Белоруссии Красной армией применялись различные виды техники. Если 334-й гвардейский стрелковый полк в бою 24 июня 1944 года поддерживали огнемётчики 2-го взвода 141-й отдельной роты ранцевых огнеметов, то на участке соседнего 339-го гвардейского стрелкового полка в бою 25 июня 1944 года в направлении на деревню Виричев применялись огнемётные танки ОТ-34 из состава 510-го отдельного огнемётного танкового полка. Этот полк был придан 120-й гвардейской стрелковой дивизии еще 31 мая 1944 года. Огнемёт в танках ОТ-34, созданных на базе среднего танка Т-34, устанавливался в корпусе на месте курсового пулемёта. В башне находились пушка и 7,62 мм пулемёт Дегтярёва танковый. Производство таких танков шло с 1942 по 1944 год. Самое интересное в рассказе танкиста Евгения Хлебникова - описание полевых укреплений немцев, и то как они преодолевались. Через эти минные поля под огнём из орудий, миномётов и пулемётов шёл и мой дед...

"24 июня 1944 года севернее Рогачёва оборона противника проходила по реке Друть. Получив приказ от командира на прорыв вражеской обороны, еще раз проверяем готовность танка к бою. В 3 часа 30 минут в глубине леса словно скребнули железом по железу. В небо взвились огненные стрелы и вслед за залпами «катюш» загрохотали, замолотили пушки и минометы. Багрово-черные разрывы кромсали на части фашистскую оборону, заволакивали ее дымом. Красная ракета высветила часть хмурого июньского неба над головой.
— Вперед! — слышу в шлемофоне приказ взводного.
Десять огнеметных танков нашей роты рванулись на врага. Вслед за танками дружно поднялись гвардейцы 120-й стрелковой дивизии. Стреляя из орудий по дзоту, я не заметил, как водитель сбился с ориентира и направил машину по перепаханной снарядами земле на край минного поля. Раздался взрыв, танк качнуло. Машина скатилась с правой разорванной гусеницы. Снова удар в правый борт. Еще раз подбросило и машина стала. Танк заволокло едким дымом. В ушах звенит, в носу кровь, ноги онемели.
Преодолев минутную слабость, посмотрел вниз и увидел открытый люк механика. Спустился из башни в отделение управления.
Механик-водитель мертв.
Заряжающий Иван Юфаров лежал на боеукладке и стонал (Юфарев Иван Степанович, 1915 года рождения, уроженец города Бердск Новосибирской области, за бой 25 июня 1944 года награжден орденом "Отечественной войны" 2-й степени). Я поднялся в башню на свое место и осмотрелся.
Из дзота снова засверкали вспышки пулеметного огня.
— Осколочным заряжай! — приказал я поднявшемуся на ноги Ивану. Осколочными снарядами убрали землю, бронебойными разрушили дзот. Гвардейцы нырнули под свисавшую с танка колючую проволоку и скрылись в траншее врага.
Остальные танки роты с первых же минут боя встретили ожесточенное сопротивление. Они натолкнулись на четыре полосы минных полей, тщательно замаскированных во ржи. Пять боевых машин подорвались на минах. Невзирая на губительный огонь противника, остальные четыре танка продвигались вперед, используя всю мощь огня. Гитлеровцы, находясь в траншее полного профиля, пытались пулеметным огнем отсечь нашу пехоту от танков. Используя выгодное тактическое положение, я открыл фланговый огонь из орудия и пулемета вдоль траншеи фашистов.
Неожиданное появление внутри немецкой обороны огнеметных машин офицеров Д. И. Уварова, А. Г. Ведерникова, В. С. Карпова и Б. В. Шелуханова ошеломило врага. Наши танки стремительно разворачивались вдоль окопов и пускали в них огненные струи. Фашисты в пылающей одежде с воем выскакивали из укрытий, наводя ужас на других. Началась паника. Вражеские солдаты бежали в тыл позиций в направлении Тихиничи.
Гвардейцы 120-й устремились вперед и взяли Веричев. Они захватывали укрепления, не давая врагу закрепиться на промежуточных рубежах. В ходе преследования, которое продолжалось до реки Добрица, огнеметчики вели огонь по скоплениям пехоты. Саперы-штурмовики, находившиеся на броне, на ходу расстреливали фашистов. Обнаружив минное поле, они соскакивали с машин и делали проходы для танков.
Вечерело. Вдали на западе грохотал еще бой, а саперы молча снимали мины вокруг моего танка. Я сидел на башне и перевязывал руку Ивану Юфарову. На корме машины лежал накрытый брезентом сержант Лазарев... (Лазарев Пётр Ефимович, 1915 года рождения, уроженец села Белгаза Саратовской области, по официальной версии документов военного времени скончался 26 июня 1944 года, посмертно награжден орденом "Красной Звезды")."

Воспоминания Владимира Логачёва дают представление об условиях, в которых воевал мой дед в период боёв в Белоруссии, Польше и Восточной Прусии. За бои в Восточной Пруссии составе 120-й гвардейской стрелковой дивизии Андрей Мордачёв был награжден орденом "Славы" 3-й степени.

"...меня мобилизовали только в июне 1944. Собрали нас... и отправили под Москву, в учебную часть... Там нас обучали военному делу. Тяжело было… Весь наш ...набор учили на пулеметчиков и минометчиков. Недолго, правда, всего месяц, но, думаю, что подготовили нас достаточно. Повезло, конечно, что нас хоть минимально подготовили, а не сразу бросили в бой… Меня обучали на наводчика батальонного 82-мм миномета. В умелых руках - это страшное оружие. Преподаватели были опытные, бывшие фронтовики, которые оказались на этой работе после ранений. Кормили там плохо. Когда только туда приехали и нам зачитали нашу курсантскую норму, то мы обрадовались: «У-у-у будем жить»! А как стали ее получать… Молодым, растущим организмам, конечно, нам не хватало. Дисциплина была очень жесткая, но как я сейчас понимаю, это было оправданно. Жили мы в огромных землянках, рассчитанных на целую роту. Нары в два яруса, солома, но это, конечно, были «царские» условия по сравнению с фронтовыми… По окончании обучения, нас переодели в новое обмундирование и отправили в Белоруссию, где уже заканчивалось ее освобождение. Поразило, конечно, что вся республика была в руинах, а выжившее население жило хуже нищих… В запасном полку мы не задержались, нас сразу отправили на фронт. ...попал я в третью минометную роту 339-го стрелкового полка 120-й гвардейской дивизии, 3-й Ударной Армии 2-го Белорусского фронта. ...вместе с пехотой, потопали мы по Белоруссии и Польше. А я ведь был совсем пацан, весил 51 кг… Там были постоянные бои, которые не прекращались, и поэтому они слились у меня в памяти в один постоянный бой. Конкретных эпизодов именно первого боя я не помню. Мы заканчивали освобождать Белоруссию, в Польше сходу форсировали реку Нарев в районе города Ружан, захватили плацдарм, и на этом самом Ружанском плацдарме мы были с сентября 1944 по январь 1945 года. 13 января 1945 года началось наступление на Сандомирском плацдарме, а мы пошли вперед на следующий день. Мы пошли вперед за танками, и помню, что за день потеряли всего двух человек. Но, что было страшно? Снега почти не было, но холода стояли сильные, и окапываться было невозможно, так как земля была твердая как камень... При взрывах комья земли поражали также как и осколки..."

Александр Пыльцын участник рейда по немецким тылам совместно с взводом огнемётчиков из состава 141-й огнемётной роты. Во фронтовой судьбе Мордачёва Андрея Фёдоровича Рогачёвская наступательная операция была первым наступлением, в котором ему довелось принять участие после плена и возвращения в ряды Красной армии. Есть основания полагать, что в рейде 8-го ОШБ принимал участие именно 2-й взвод огнемётной роты, в котором как раз и служил в это время Андрей Мордачёв, так как двумя месяцами ранее в боях на Гомельщине именно этот взвод уже оказывал огневую поддержку "штрафникам". Кроме того, внуку Роману Андрей Фёдорович со смехом рассказывал историю о женщинах, которые натянули нижнее бельё на верхнюю одежду, чтобы замаскироваться на снегу. Александр Пыльцын описал этот рейд во второй главе книги своих мемуаров "Штрафной удар...". Здесь приводятся отрывки из главы, посвященные именно рейду и огнемётчикам, а также их роли в боевых действиях.

"...Хотя рогачевско-жлобинская наступательная операция Белорусского фронта длилась, как указано в справочных изданиях о Великой Отечественной войне, с 21 по 26 февраля 1944 года, для нас она началась раньше. В ночь на 18 февраля батальон был поднят по тревоге и в срочном порядке, оставив все свои тыловые подразделения и соответствующую охрану в селе Майское, совершил ускоренный пеший марш, преодолев за ночь километров 25. Сосредоточились мы в лесу ближе к линии фронта уже утром. Там нам немедленно стали выдавать белые маскхалаты, сухие пайки, придали батальону группу саперов и взвод огнеметчиков. К середине дня мы уже были в боевой готовности, еще не зная, какую задачу будем выполнять.
И вскоре нас построили. Оказалось, что кроме нашего батальона рядом была еще одна большая группа, правда, раза в 4 меньше нашей, но тоже в маскхалатах да еще с лыжами. Потом мы узнали, что это лыжный батальон. Оказывается, батальон батальону рознь. Только здесь я понял, каким большим оказался в то время наш штрафбат.
Через какое-то совсем непродолжительное время к нашему общему строю подъехала на «виллисах» группа больших начальников — генералов и офицеров. Оказывается, к нам прибыл Командующий 3-й Армией генерал-лейтенант Александр Васильевич Горбатов. А это значит, что мы перешли из состава 48-й Армии генерала П. Л. Романенко в 3-ю Армию Горбатова. Рослый, статный, этот генерал довольно четко, но как-то не по-генеральски мягко, почти по-отечески рассказал о сути той боевой задачи, которую предстояло нам выполнить. Я обратил внимание на то, что командующий почему-то опирался на большую, крепкого дерева суковатую палку. Подумал, что он, наверное, еще не оправился от ранения. Это уже потом я слышал не то легенду, не то быль о том, как «учил дураков» этой палкой прославленный генерал.
В своем кратком, весьма эмоциональном выступлении генерал сказал, что перед нами ставится необычайная по сложности и ответственности боевая задача проникновения в тыл противника и активных действий там. И он надеется, что эту задачу мы выполним с честью. А характер задачи, подчеркивал он, свидетельствует о том большом доверии, которое оказывает такому батальону, как наш, командование Фронта и Армии. Кстати, он сообщил, что со вчерашнего дня, то есть с 17 февраля, наш Белорусский фронт стал называться Первым Белорусским. Одновременно он пообещал, что если поставленная задача будет выполнена образцово, то всех штрафников, проявивших себя стойкими бойцами, независимо от того, будут ли они ранены, «прольют ли кровь», освободят от дальнейшего пребывания в штрафном батальоне, восстановят в прежних званиях, а особо отличившиеся, кроме того, будут представлены к правительственным наградам.
Детали этой задачи объяснил нам наш комбат подполковник Осипов Аркадий Александрович. Это был высокий, седой, со спокойным лицом и мудрым взглядом офицер, казавшийся нам весьма пожилым. А было ему меньше сорока лет. Задача состояла в следующем: в ночь на 19 февраля незаметно для противника перейти линию фронта и, избегая боевого соприкосновения с ним, смелым броском выйти ему в тыл и дойти до западной окраины Рогачева. А там, во взаимодействии с лыжным батальоном захватить город и удерживать его до подхода основных сил Армии. На все это нам отводилось трое суток, из расчета чего и были выданы боеприпасы и сухой, далеко не богатый паек (консервы, сухари и сахар). Моему разведвзводу была поставлена задача выполнять роль авангарда. Наверное, подумали мы, лыжному батальону будет легче на лыжах-то! Мне лично глубокие снега не казались особенно отягчающим обстоятельством. Еще свежи были в памяти впечатления от зимних лагерей в военном училище на Дальнем Востоке.
А здесь, в Белоруссии, в нашем батальоне на лыжах-то были только волокуши для транспортировки раненых и даже убитых, если они будут.
В случае неудачи с захватом Рогачева или отмены этого задания нам предстояло в тактической глубине противника (до 20 километров), в его войсковом тылу активно нарушать вражеские коммуникации, их связь, взрывать мосты, по которым могут проходить гитлеровские войска, громить штабы. Всеми этими действиями мы должны были дезорганизовать управление, воспретить подход резервов из глубины, при возможности их рассеивать или уничтожать. Главное было — посеять панику и отвлечь внимание немецкого командования от передовой линии фронта, где должно было наконец начаться более успешное наступление наших войск с задачей ликвидировать плацдарм противника на Днепре и освободить город Рогачев. Как тогда было принято, это событие приурочивалось к 23 февраля, Дню Красной Армии, как подарок Родине к этому празднику.
Ну, а так как в разведку, а тем более в тыл врага нельзя было брать с собой награды, партбилеты и другие документы, срочно была организована сдача их на хранение в штаб батальона и в аппарат замполита, остающиеся на этой стороне фронта.
Наград у меня еще не было, но свое офицерское удостоверение и кандидатскую карточку я тоже сдал. Эта процедура в батальоне заняла несколько часов оставшегося дня. Потом был обильный обед, совмещенный с ужином, и отдых, о чем мы все время, пока были в немецком тылу, вспоминали с особым чувством.
В своих воспоминаниях «Годы и войны» генерал Горбатов писал об этом, называя всех нас «лыжниками» в силу существовавших долгие годы цензурных ограничений.
«…В 18 часов они сытно поужинали и легли отдыхать. Лишь у двух батальонов отдых был коротким. В 23 часа их подняли и они пошли на запад. Этому сводному отряду лыжников выпала ответственная задача: перейти линию фронта и той же ночью ворваться в город Рогачев…»
На выполнение этой нелегкой, да и необычной, задачи и повел наш батальон его смелый и опытный командир подполковник Осипов. А был он местным уроженцем, рогачевцем, да к тому же заядлым охотником и рыболовом, исходившим вдоль и поперек всю местность, примыкавшую к Днепру. Поэтому он прекрасно знал места, где можно было незаметно приблизиться к позициям фрицев, преодолеть их заграждения и перейти линию фронта.
До сих пор я не перестаю удивляться, как нашему комбату удалось провести почти весь огромный батальон так искусно хотя и по хорошо ему знакомой, но занятой врагом местности. Армейским саперам, обеспечивавшим наш переход, комбат точно указал место, где они ножницами незаметно для немцев вырезали звено колючей проволоки между двумя колами. И это место оказалось столь удачно выбранным!
Безлунная ночь очень хорошо прикрывала нас. Думается, командование армии специально выбрало время действий наших батальонов в период наступления новолуния.
Хотя немцы периодически подвешивали на парашютах «фонари», как называли на фронте их осветительные ракеты, но жесткий предварительный инструктаж, армейская смекалка да и желание выжить заставляли всех замирать, не двигаться во время свечения этих «фонарей». Ну и наши белые маскхалаты делали нас практически незаметными. Конечно же, этому способствовала и уверенность немцев в надежности своей обороны, притупившая их бдительность. Тем более что по всей длине проволочного заграждения они навешали большое количество пустых консервных банок, гремевших, если хорошо задеть проволоку.
И вот в узенький проход пролез почти весь батальон, не замеченный немцами!
Это было для меня, по существу, первым настоящим боевым крещением, хотя в обороне я уже кое к чему присмотрелся. Наверное, поэтому многие детали этого перехода и, тем более, действий в немецком тылу мне запомнились довольно прочно.
Иногда немцы простреливали некоторые особо опасные места своими дежурными пулеметами. И я помню, например, что при преодолении прохода в проволочном заграждении почувствовал какой-то удар. Только уже днем я обнаружил, что пуля пробила мне солдатский котелок, притороченный к вещмешку («сидору», как их называли тогда). Правда, зачем мы брали с собой эти котелки, если по роду нашей боевой задачи мы не могли ими воспользоваться, мне бывало непонятно — на всякий случай, наверное. Но впоследствии я понял, что котелок нужен солдату всегда.
Замыкала колонну батальона рота капитана Матвиенко, прибывшего в батальон вместе с нашей группой и уже имевшего значительный боевой опыт, о чем свидетельствовали два ордена Красной Звезды. И вот кто-то из его бойцов задел, по неосторожности, проволоку, зацепился за ее колючки и, пытаясь вырваться из их цепкой хватки, «оживил» этот консервно-баночный телеграф, что всполошило фрицев, и они открыли все нараставший по плотности ружейно-пулеметный огонь по этому участку. К тому времени передовые подразделения батальона уже преодолели первую траншею, в которой почти не оказалось солдат противника (они грелись в блиндажах и землянках), а тех, кто был в окопах, застали врасплох и сняли без выстрелов. Теперь нужно было обнаруживать себя и нам, чтобы отвлечь внимание выскакивавших из землянок фрицев и помочь попавшим в беду своим. Все, кто был близко, практически без чьей-либо команды открыли огонь по немцам, а взвод огнеметчиков выпустил несколько мощных огненных струй по скоплениям немцев и по выходам из блиндажей. Впервые в моей жизни я видел горящих и безумно орущих людей! Жутковатое зрелище...
Рота Матвиенко понесла потери, но все-таки тоже прорвалась к основным силам батальона. В подразделениях же, преодолевших линию фронта раньше, потерь вовсе не было. Здесь комбат поставил моему взводу другую задачу — замыкать колонну батальона. Таким образом, взвод превращался из авангарда в арьергард. Это мне показалось более ответственным, так как теперь взводу пришлось действовать уже вдали от командования батальона, и мои решения должны стать более самостоятельными.
Немцы так и не поняли, какими силами русские прошли через участок их обороны, и, может именно поэтому в дальнейшем, столкнувшись с каким-либо нашим подразделением, фрицы в панике кричали «Рус партизанен!» И, как потом мы узнали, эта паника у них была небезосновательной: в партизанских отрядах и бригадах на территории Белоруссии действовало более 350 000 партизан.
На каком участке преодолевал линию фронта лыжный батальон, я не знал, и во время боевых действий в тылу противника соприкосновения с лыжниками у нас не было. Видимо или характер их задачи, или сложившаяся обстановка заставили этот батальон действовать самостоятельно.
Уже потом, когда наш необычный поход в тыл противника был завершен, в армейской газете сообщили, что «этот беспримерный рейд дерзко и смело осуществили отряд Осипова и лыжный батальон Камирного». Стало понятно, что и лыжники тоже успешно выполнили свою задачу. Наш же батальон действовал самостоятельно. После разгрома какого-то крупного немецкого штаба в деревнеМадоры и подрыва нескольких рельсов на железной дороге, только к рассвету 20 февраля он стал приближаться к Рогачеву с северо-запада, перерезав развилку шоссе на Бобруйск и Жлобин.
И только многие годы спустя из «Советской военной энциклопедии» я узнал, что лыжники были из состава 120-го стрелкового полка 5-й стрелковой дивизии и линию фронта они перешли сутками позже и в другом месте — севернее Нового Быхова. А еще через сутки туда же в результате смелого маневра вышел один отдельный полк этой же дивизии. Соединившись, они перерезали железную дорогу Рогачев — Могилев и перехватили шоссе Рогачев — Новый Быхов. Группировка противника оказалась изолированной с севера.
Даже после этого рейда мы узнали о лыжном батальоне только из короткой корреспонденции в армейской газете.
Кстати, это на моей памяти была первая и последняя публикация о штрафбате, хотя и замаскированная: «отряд» (может, какой-то партизанский?). Ни перед этим, ни после и до самого конца войны штрафбат никогда и нигде не упоминался. У нас ни разу не появлялись ни кинооператоры, ни фотокорреспонденты, ни представители журналистской братии, даже из дивизионных газет. Наверное, сверху было наложено «табу» на освещение действий штрафников.
Так что и после войны мы не искали, как другие, себя в хроникально-документальных фильмах о войне. А ведь наши дети, которых мы брали на просмотр таких фильмов, спрашивали, увидят ли они там нас. Мы как-то отвечали на эти вопросы. Выкручивались.
А тогда, в феврале 1944 года, как только наш батальон вышел в район, близкий к северо-западной окраине Рогачева, комбат связался по радио со штабом армии. Вот как это событие отражено в воспоминаниях генерала Горбатова:
«…Получили весть от сводного отряда лыжников. Он дошел до Рогачева, но перед самым городом высланная разведка встретилась с противником, засевшим в траншеях. Командир отряда поступил правильно: поняв, что внезапность утрачена, он не стал ввязываться в неравный бой, а отвел отряд в лес и начал действовать по тылам противника…»
Да если бы мы и попытались овладеть городом, тем более — удержать его, нам бы это не удалось. Ведь основные силы немцев не были разгромлены, а у нас ни артиллерии, ни бронетанковой техники, ни даже минометов не было! Наша минометная рота под командованием майора Пекура, в составе которой был мой друг Миша Гольдштейн, действовала в этом рейде как стрелковая. А роты противотанковых ружей да взвода ранцевых огнеметов в этих условиях было явно недостаточно! Ведь и в самом Рогачеве, и вблизи него у немцев было сосредоточено большое количество войск и техники.
Вскоре поступила команда «действовать», как и было предусмотрено заранее — громить тылы, чем мы активно и занялись. Панику в стане врага нам удалось посеять большую. Батальон действовал и группами, и собираясь в один, довольно мощный кулак. Мелкие наши группы уничтожали технику противника. Захваченные орудия, предварительно перебив их прислугу, поворачивали в сторону заметных скоплений вражеских войск, складов и пр. Среди штрафников были артиллеристы, танкисты, даже летчики, поэтому произвести несколько выстрелов из орудий не составляло труда. Затем эти орудия и минометы взрывали или приводили в негодность другим способом. Поджигали захваченные продовольственные склады и склады боеприпасов, брали под контроль перекрестки дорог, уничтожали подходящие войсковые резервы противника и перерезали линии связи. Временно взятые в плен («временно», потому что после допросов их, естественно, не отпускали, а уничтожали) немцы говорили, что их командование считает, будто в тылу действуют откуда-то взявшаяся дивизия, а то и две, да много партизан. Так начались наши оперативные действия в тылу.
«…Лыжники перекрыли все дороги, идущие от Рогачева на Мадоры и Быхов, в том числе и железную дорогу, тем самым лишив фашистов путей отхода и подтягивания резервов…»
Так оценил наши действия Командарм Горбатов.
Одним из эпизодов было и освобождение угоняемых в рабство жителей Белоруссии. Кажется, на вторые сутки, ближе к полудню наши передовые подразделения заметили, что по дороге на запад немцы конвоируют большую группу мужчин и женщин с целью угона в Германию (мы уже знали о массовых угонах трудоспособного населения в рабство). Комбат принял решение отбить у немцев своих земляков (наш командир, как уже упоминалось ранее, был родом из этих мест). Немецкий конвой был сравнительно малочисленным — человек 15, и буквально в минуты с ним было покончено. Мы освободили около 300 советских граждан, которых гитлеровцы под дулами автоматов заставляли рыть в промерзшей земле траншеи. По нашей команде все освобожденные бросились врассыпную, чтобы скрыться в лесу или уйти по своим деревням. Однако как командир взвода, находящегося в арьергарде, то есть в тыловом охранении нашей большой колонны, я заметил, что группа из шести женщин неотступно следует за нами. Конечно же, по своей одежде эта группа уж очень заметно отличалась от нас, одетых в белые маскхалаты, и, безусловно, могла нас демаскировать. Мне пришлось не раз им это растолковывать, но, увы, всегда безуспешно. До самых сумерек они так и шли за нами. Боялись снова попасть в лапы к немцам. С наступлением темноты я снова им разъяснил, что теперь они могут под покровом ночи отстать от нас и незаметно возвратиться в свои села. Показалось, что наконец моя «разъяснительная работа» подействовала на них. Однако едва забрезжил рассвет и наше движение возобновилось, мне доложили, что за нами движется какая-то странная группа людей. Подумалось, не сели ли «на хвост» немцы? Присмотревшись, мы с удивлением узнали своих «старых знакомых», но, странное дело, одетых в какое-то подобие маскхалатов. Оказалось, что, воспользовавшись темнотой, они в мороз, раздевшись донага, сняли свое нижнее белье, а затем, одевшись в свои немудреные зипуны и шубейки, поверх них натянули свое исподнее, а часть полушубков, имеющих внутри белый или просто светлый мех, вывернули наизнанку и вот в таком «замаскированном» виде предстали перед нами. И жалко было их, и нельзя было удержаться от смеха! Пришлось смириться с их находчивостью и позволить следовать за нами еще какое-то время. Вскоре было обнаружено движение в сторону Рогачева большой автоколонны немцев. Завязался бой, и это женское «отделение» как ветром сдуло!
Надо сказать, что колонна нашего батальона была построена так, что и в ее голове, и в основном составе, и в хвосте следовали и пулеметчики, и подразделения противотанковых ружей (ПТР), и огнеметчики. Последние были вооружены малознакомыми нам «РОКСами» — ранцевыми огнеметами с жидкостью «КС» (почему-то теперь, через много лет эту жидкость, самовоспламеняющуюся на воздухе, называют «Коктейль Молотова», тогда мы и понятия не имели о таком названии).
Когда была замечена немецкая автоколонна, батальон замер и, как только передние машины поравнялись с нашими замыкающими подразделениями, по фашистам был открыт шквальный огонь из всех видов имевшегося у нас оружия.
В хвосте нашей колонны находился взвод ПТР под командованием 19-летнего, но уже имевшего солидный боевой опыт и ранения старшего лейтенанта Петра Загуменникова, с которым я успел подружиться. Его бойцы сумели подбить два передних автомобиля, возглавлявших немецкую автоколонну. И вся эта немалая кавалькада машин оказалась запертой с обеих сторон на узкой дороге, ограниченной с обочин глубоким, рыхлым снегом, так как и замыкающие автоколонну машины тоже уже были подбиты бронебойщиками, находившимися в голове колонны батальона. Попав под плотный огонь, успевшие выпрыгнуть из кузовов автомашин фрицы в панике бросились в разные стороны. Кто-то из них, обезумев, кинулся в нашу сторону, навстречу свинцовому вихрю пулеметчиков и автоматчиков батальона. Большая же часть немцев с криками «Рус партизан!» бросилась в противоположную сторону от дороги и была добита догонявшими их штрафниками.
Одного из немцев, ловко метавшегося от дерева к дереву, я никак не мог достать огнем из автомата, наверное потому, что в запале стрелял «от живота», не целясь. И тогда, выхватив из кобуры свой наган, тщательно прицелился и с первого выстрела, на расстоянии около ста метров все-таки уложил его! Это был мой первый личный «трофей»...
Вместо запланированных двух-трех суток наш рейд продолжался целых пять. За это время были разбиты еще несколько вражеских пеших и гужевых колонн, двигавшихся к линии фронта, а в одну из ночей разгромили штаб какой-то немецкой дивизии, подорваны несколько мостов на дороге, подходящей к Рогачеву с запада. Два охранявшихся склада с боеприпасами были подожжены «РОКСами», и еще долго эхо взрывов доносилось до нас.
В общем, батальон действовал настолько активно, что практически уже к началу четвертого дня были израсходованы почти все боеприпасы к пулеметам и автоматам. Поступил приказ: на каждый автомат оставить НЗ (неприкосновенный запас) по 10-20 патронов, но у многих солдат этого количества уже не было!
О ходе наших действий комбат докладывал в штаб Армии по радио. Доложил он и о почти полном расходовании боеприпасов к стрелковому оружию. Там, видимо, решили сбросить нам на парашютах какое-то количество патронов. И когда во второй половине дня два «кукурузника», как называли тогда маленькие двукрылые У-2, подлетали к указанному квадрату, вдруг заговорили немецкие зенитные установки. К нашему удивлению, оказалось, что ночью ни мы, ни немцы не заметили того, что батальон наш очутился в том участке леса, который был избран фашистами для размещения одной из их зенитных батарей. Летчики, правильно оценив ситуацию, быстро развернулись и улетели. А нашим огнеметчикам удалось выйти на звуки выстрелов и буквально испепелить и пушки, и обслугу. Как хорошо, что нам придали огнеметный взвод! Кстати, выручил он нас еще раз, когда уже в конце четвертого дня была замечена большая пешая колонна противника. Огнеметы практически уничтожили и эту колонну.
Технику, которую бросали фрицы, мы, конечно, не могли тащить с собой, брали только автоматы («шмайссеры»), да ручные пулеметы, ну и конечно, пистолеты, в большинстве «вальтеры» и «парабеллумы». Так что у многих уже было по два автомата — свой и трофейный, хотя и тот, и другой с весьма малым запасом патронов. Остальные трофеи, как могли, приводили в негодность, а продовольствием, захваченным у немцев, по мере возможности пополняли свой скудный сухой паек, которого почти не осталось. Особенно удивил нас трофейный хлеб, запечатанный в прозрачную пленку с обозначенным годом изготовления: 1937-1938. Сколько лет хранился, а можно было даже замороженный резать и есть! Не сравнить с нашими сухарями. Такое же удивление вызывал у нас какой-то гибрид эрзац-меда со сливочным маслом в больших брикетах. Бутерброды из этого хлеба с таким медовым маслом были как нельзя кстати и оказались довольно сытными. В продовольственных трофеях встречалось и немало шоколада, который тоже хорошо подкреплял наши вконец ослабевшие от физического и от нервного перенапряжения силы.
Много было непредвиденного и неожиданного, но потерь у нас почти не было. На волокушах везли раненых, которые не могли ходить, да несколько убитых, среди которых был и парторг батальона майор Желтов, погибший во время преследования убегавшей группы немцев из той большой автоколонны.
Это был прекрасный человек (бывший учитель сельской школы) и редкой душевности политработник. Такие, к сожалению, в моей длинной армейской службе и в войну, и в послевоенное время встречались довольно редко.
Всего теперь и не вспомнить, но достаточно сказать, что за все эти 5 дней и ночей мы не могли нигде обогреться, разве только кое-кому это удавалось накоротке у горящих штабов и складов, подорванных или подожженных. Но какой это был «обогрев», если нужно было немедленно уходить, чтобы не навлечь на себя ответной реакции фрицев. Спать приходилось тоже урывками и только тогда, когда ночью на какое-то время батальон приостанавливал движение. Многие умудрялись спать на ходу, что мне было знакомо еще по военному училищу. О горячей пище даже и не мечталось.
На пятые сутки комбат передал приказ без крайней необходимости бои не завязывать, беречь патроны.
Наконец войска нашей 3-й Армии перешли в наступление и стали продвигаться вперед. В этих условиях нам приходилось маскироваться, чтобы отступающие в массовом порядке немецкие части не обнаружили нас, почти без оружия.
В один из таких моментов невдалеке затрещали пулеметы, стали слышны выстрелы из пушек. Один из штрафников, наверное в прошлом артиллерист, закричал оказавшемуся в это время поблизости одному из заместителей комбата подполковнику Александру Ивановичу Кудряшову: «Товарищ подполковник! Это же сорокапятка бьет! Наверное, уже наши наступают!»
Подполковник решил проверить предположение штрафника, послал его и еще одного бойца в качестве то ли разведчиков, то ли парламентеров. Они очень осторожно стали продвигаться в сторону стрельбы. Время, казалось, остановилось. Тогда нам уже было известно и о «власовцах», и о «бульбовцах» («бульбовцы» в Белоруссии — это почти то же, что «бендеровцы» на Украине). Были опасения, что вдруг напоремся на них, а патронов-то у нас нет! И вот мы видим вскоре, что наших парламентеров ведут по направлению к нам под конвоем не власовцы или бульбовцы, а несколько советских офицеров и красноармейцев! Радости нашей не было предела! Все вскочили и бросились к ним, к нашим, к своим. Оказалось, они тоже, было, заподозрили нас в причастности к тем же предательским войскам.
Горячие объятия закончились. Командование батальона поговорило с офицерами встретившихся нам подразделений. Вскоре и нас ввели в курс боевой обстановки. Наша 3-я Армия и ее сосед, 50-я Армия, все-таки прорвали оборону немцев (правда, на 2 дня позже намеченного срока) и уже овладели Рогачевом. 3-я Армия очистила тогда от противника на левом берегу Днепра плацдарм по фронту 45 километров и в глубину до 12. При этом, как указано в книге генерала Горбатова, армия потеряла всего несколько человек ранеными, которые подорвались на минах. Вот как о своей позиции пишет сам генерал:
«…Я всегда предпочитал активные действия, но избегал безрезультатных потерь людей. Вот почему при каждом захвате плацдарма мы старались полностью использовать внезапность; я всегда лично следил за ходом боя и когда видел, что наступление не сулит успеха, не кричал «Давай, давай!» — а приказывал переходить к обороне…»

Так случилось, что только из мемуаров Горбатова я узнал эти подробности. А тогда мы еще не знали того, что 24 февраля 1944 года Москва салютовала войскам Армии в честь освобождения Рогачева из-под ига оккупантов. А причиной нашего неведения стало то, что аккумуляторы раций разрядились, и последние дни связи со штабом армии не было..."

Это первые мемуары военнослужащего 141-й огнемётной роты, которые удалось найти. Известно, что старший лейтенант Николай Конин лично доставил Мордачёва Андрея Фёдоровича в 141-ю огнемётную роту вместе с пополнением из 20 человек 27 декабря 1943 года. В Центральном архиве Министерства обороны Российской Федерации сохранились документы подписанные самим старшим лейтенантом Кониным о получении этой группы солдат для доставки в подразделение. Фотокопии этих документов можно увидеть на этой странице внизу в разделе "Документы". И хотя фронтовые дороги Андрея Мордачёва и Николая Конина вскоре разошли, поскольку Николая Яковлевич убыл в другую часть в начале 1944 года, тем не менее его пусть короткие воспоминания дают некоторое представление о боевой работе огнемётчиков. В 141-ю огнемётную роту сам Конин попал не ранее осени 1942 года. Вместе с ротой он участвовал в ее первых боях у сел Городище и Красное и в районе Мценска.

"...В составе роты огнеметчиков я прибыл в 3-ю армию, которая в то время вела наступление со стороны города Ефремова на город Мценск. А через три дня после прибытия вступил в бой с немецко-фашистскими захватчиками. Я со своими санинструкторами следовал в первых рядах атакующих, перевязывал раненых, санинструкторы отправляли их на полковой пункт оказания первой медицинской помощи. Бывало, что и я огнем из своего оружия поддерживал своих товарищей. Бойцы огнеметной роты за спиной несли ранец с горючей жидкостью, а сам огнемет в виде ружья при нажатии на курок производил не выстрел, а выброс струи горящей жидкости на расстоянии около 50 м. Этой огненной струей поджигали даже танки. Мои фронтовые пути-дороги пролегли через Брянскую область на Днепр, в Белоруссию. С берегов Днепра в начале 1944 года я был переброшен на Ленинградский фронт. В июне 1944 года участвовал в боях под Выборгом, который и освобождал. За бои на этом направлении я был награжден орденом "Боевого Красного Знамени"..."

Далее приводится отрывок из книги мемуаров Ивана Михайловича Орлова «Правофланговый солдат первой роты». Хотя эта книга в основном посвящена времени и обстоятельствам пребывания при штабе 269-й стрелковой дивизии известного советского писателя Константина Федина, в ней также есть краткое описание событий Рогачёвской наступательной операции глазами работника дивизионного политотдела. Известно, что в период 1944-1945 годов 141-я огнемётная рота силами как минимум одного своего взвода постоянно поддерживала 269-ю стрелковую дивизию во всех наступательных операциях. За бои конца февраля 1944 года эта дивизия, как и 141-я огнемётная рота, получила почётное наименование «Рогачёвская». Ещё раз упомяну, что для Андрея Фёдоровича Мордачёва Рогачёвская наступательная операция была первой наступательной операцией Красной армии, в которой он принял участие после плена и специальной проверки в запасном полку. Всего в 269-ю стрелковую дивизию во время этой операции, согласно архивным документам, были направлены 32 огнемётчика 141-й отдельной роты ранцевых огнемётов. Среди них были солдаты, прибывшие в роту в одной группе с красноармейцем Мордачёвым в конце декабря 1943 года, среди них были его друзья и земляки. Некоторые из них погибли в боях на Днепре и были похоронены в братских могилах в районе деревни Юдичи…

«…в начале сорок четвертого года еще не вся Белоруссия была освобождена. На нашем участке фронта предстояла великая битва за Днепр.
В частях и подразделениях шли последние приготовления к штурму крутого, обрывистого берега, густой сети колючей проволоки, сплошных минных полей, а за ними – по берегу и в глубь – дотов, дзотов, разветвленных линий ходов сообщений. Одним словом, надо было не просто прорвать очередной оборонительный рубеж неприятеля, а сокрушить «неприступный вал» на Днепре, о котором твердили немецкий генеральный штаб и гитлеровская пропаганда.
В Белоруссии ни много ни мало около трех тысяч рек, и Днепр – самая крупная из них. Справа она принимает воды Друти, Березины, Припяти, слева – Сожа. В полосе действий нашей дивизии возвышался правый берег, высоко над водами реки простирался сосновый лес, переходящий в тенистые дубравы, а за ними город Рогачёв.
…Поступил приказ о наступлении. Поставлена задача – форсировать Днепр, овладеть городом Рогачёвом, выйти к реке Друти. Это было в начале второй половины февраля.
Север Белоруссии называют Поозерьем. Здесь больше двух тысяч озер. Климат в лесной зоне влажный: частые оттепели сменялись в ту пору морозами, и земля покрывалась ледяной коркой. Если к этому приплюсовать образовавшиеся к двадцатым числам февраля вдоль берегов закраины – открытые пространства, – то каждому станет очевидна вся сложность осуществления операции. Но бойцы не унывали. Царили приподнятое настроение, высокий наступательный порыв.
Перед самым наступлением на переднем крае в штабах и тыловых службах усилия многих тысяч людей достигли своей кульминационной точки. В густом хвойном лесу вдоль большого участка по левобережью саперы заготовляли бревна и делали гнезда для мостов. Не знали сна и отдыха разведчики. Ночами они переправлялись на противоположный берег, преодолевая минные и проволочные заграждения, добывая все новые и новые сведения о системе немецкой обороны, расположении огневых точек. Изредка приводили «языка». Стрелковые роты и батальоны до седьмого пота отрабатывали тактические задачи применительно к той обстановке, с какой встретятся на правобережье и в глубине обороны противника.
Штаб 1022-го стрелкового полка расположился в двух километрах от реки в деревне Юдичи. Небольшая хата выстроена из толстых круглых бревен, обмазанных внутри розово-белой глиной. Крыша соломенная, у стен земляная насыпь – прызба, как говорят белорусы. Хата состояла из отапливаемой жилой части, холодных сеней (сенцы) и помещения для инвентаря и продовольствия (свирон). И всюду, где только можно было мало-мальски пристроиться, а тем более поставить стол, табуретку, ящик, работали штабные офицеры, связисты.
В семь утра 22 февраля вздрогнули приднепровские берега, пришла в движение вся дивизия. Вслед за огневым валом пошел полк, а взвод Молодикова [Михаил Григорьевич Молодиков, лейтенант, Герой Советского Союза], как и под Орлом, – впереди.
Развертывалась гигантская битва за Днепр, за плацдарм на его правобережье. Она нарастала с каждым часом. С невиданной дерзостью штурмовали наши воины долговременные огневые точки немцев, отвоевывая метр за метром родной земли. Многие из числа наступающих окропили ее своей кровью. Многие отдали за нее жизнь. Таков неумолимый закон войны. Гремело, выло, ухало вокруг.
Между тем Совинформбюро лаконично сообщало, что на днепровском участке фронта идут «бои местного значения».
Форсировав Днепр, наши войска прорвали сильно укрепленную оборону немцев на фронте в пятьдесят километров. За три дня наступательных боев продвинулись вперед на 20-25 километров и 24 февраля штурмом овладели городом и крупной железнодорожной станцией Рогачёв – важным пунктом обороны немцев на бобруйском направлении. Столица [нашей] Родины Москва вновь салютовала своим победителям. Нашей 269-й стрелковой дивизии приказом Верховного Главнокомандующего было присвоено почетное наименование «Рогачёвская».
В эти дни я встречался с Молодиковым и Ардашевым [Ардашев Валентин Кузьмич, сержант, Герой Советского Союза] … на похоронах командира роты Ивана Ивановича Хмелева. Тяжкой была эта встреча. С одной стороны, радость победы, с другой – боль утраты. За умелое руководство боем при форсировании Днепра, прочное закрепление на правом берегу, за создание плацдарма для наступления полка, за проявленное личное мужество командиру первой стрелковой роты старшему лейтенанту Ивану Ивановичу Хмелеву посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Его именем названы улица и школа в городе Старый Оскол Белгородской области…»