ХРАНЮ СОЛДАТСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК

      Документы переживают лю­дей... В который уже раз держу в руках потертую и слегка поко­робившуюся трудо­вую книжку. Ее бывший владе­лец не ветеран труда, в книжке всего три записи, три скупые строчки, но в них уместилась вся биография, вся жизнь человека...

         Запись первая: «1 октября 1938 г. Принят учеником первого разряда». Ему было всего четыр­надцать лет — моему дяде Кон­стантину Петровичу Огородникову, когда умер его отец и им с сестрой Верой, старшей на 2.5 года (моей будущей матерью), пришлось идти работать.

        Запись вторая: «1 октября 1939 года. Переведен модельщиком в VI цех». С детства Костя любил мастерить, и новая профессия, требующая не только сноровки, но и изобретательности, нравилась ему, да и соответствовала тем наукам, которые он начал изучать в техникуме. Между двумя де­ревянными домами на Охте, че­рез всю улицу протянулись про­вода: Костя с товарищем изгото­вили и заставили работать само­дельные телефонные аппараты.

    Кем бы мог стать и что он ус­пел в жизни — этот высокий, тонкий, красивый юноша, который задумчиво и, как мне кажет­ся, грустно смотрит на меня с немногих выцветших фотогра­фий?

         Запись третья, последняя: «6 но­ября 1941 года. Уволен ввиду ухода в РККА». Он пошел в во­енкомат, не думая, что сразу же будет призван, что не успеет про­ститься с родными, с девушкой, которой еще не сказаны желан­ные, но так трудно произносимые в юности слова...

     Первое и единственное письмо, полученное из армии, еще не с фронта, из района формирования на станции Мельничный Ручей, датировано 23.XI—1941: «..Вот уже полмесяца как я в РККА... учили нас на пехотинцев, вчера отобрали тех, у кого 9—10 клас­сов, и перевели на минометчи­ков, попал во взвод Михайлова. Живем мы в землянках, где теп­ло и темно... Я все-таки хотел, чтобы вы приехали, я ведь даже не попрощался с вами, а как знать, доведется ли нам еще уви­деться. Вероятно. скоро на фронт...». Получив это письмо, мать Кости, Анна Георгиевна (моя будущая бабушка), уже немолодая тогда женщина, собрав скудные «гос­тинцы», прошла пешком, голодная, около 20 км от Большой Охты, где жила наша семья, до Мельничного Ручья, разыскала сына. Их короткое горькое сви­дание было последним — через неделю подкрепление, сформиро­ванное из таких же, как он во­семнадцатилетних ребят, было брошено в страшные, кровавые бои на невских берегах, в райо­не Невской Дубровки...

     На письме еще заметные пят­нышки — следы слез бабушки, которая часто перечитывала этот листок бумаги — последний до­кумент сына. В сумочке много официальных бланков — свиде­тельств безуспешных розысков. Во всех одно и то же: "В изве­щениях об убитых не числится».

    В сентябре 1942 года Вера Петровна Огородникова пошла на фронт добровольцем — заменила в боевом строю брата. Демобилизовалась незадолго до Победы, пришла с фронта с двумя орденами и четырьмя медалями – скоро должен был родиться я…

   В сентябре 1946 года бабушка получила официальный документ, который гласил: «Ваш сын, крас­ноармеец Огородников Констан­тин Петрович, уроженец г. Ленинграда, в бою за Социалисти­ческую Родину, находясь на фронте, пропал без вести, в фев­рале 1942 года». Эти слова уби­вали и одновременно обнадежи­вали. Она не хотела, не могла верить в то, что больше не уви­дит сына.

    С  раннего детства для меня образ Кости соединился с легендой. Мне ча­сто говорили: «Костя так не сде­лал бы! Костя в твои годы это уже умел!..». Помню, с каким лю­бопытством совершал я запрет­ное — открывал старый большой шкаф и рассматривал материаль­ные свидетельства легенды: акку­ратно сложенные, пахнувшие на­фталином Вещи Кости — брюки, курточку со значком БГТО, сви­тер — они ждали хозяина. И я тоже верил, что скоро приедет откуда-то издалека, где его за­держали важные дела, мой моло­дой дядя, у него, конечно, много орденов, и не будет больше пла­кать бабушка, глядя на маленькую фотографию...

    Я рос, а Костя так и не при­езжал. И вот как-то зимой, ког­да мне вдруг нечего было надеть для лыжной прогулки, бабушка достала из заветного шкафа бе­лый свитер и курточку. «На-ка, примерь», — сказала она каким-то очень серьезным голосом. «Но ведь это же Костины!» — возра­зил я, боясь брать в руки вещи, ставшие семейной реликвией. «Примерь, сказала!» — строго по­вторила бабушка. Я повиновался. Мне, ранней "жертве" акселерации, все пришлось впору. Разглядывая себя в зеркало, не сразу заме­тил, как тихо подошла бабушка. Она обняла меня за плечи, ут­кнулась лицом в пахнувшую на­фталином курточку. Я замер — бабушка прощалась с Костей.

      Никогда не забуду последнюю встречу с ней. Я приехал на двое суток из армии, где служил пер­вый из положенных трех лет, и, сбросив шинель, быстро вошел в комнату, где лежала с воспале­нием легких бабушка. Внезапное мое появление в форме произве­ло на нее, еще не отошедшую от тяжелого забытья болезни, разительное впечатление. Припод­нявшись на постели и протянув ко мне руки, она воскликнула: «Ой! Костенька!»... Через несколько ме­сяцев ее не стало. В этот год страна праздновала 20-летие Великой Победы. Часто звучала тогда песня: «Идут полки рожденья 45-го!» С гордостью слушали ее мы — ровесники Победы, с гордо­стью надевали в увольнение медаль «XX лет Победы в Ве­ликой Отечественной войне» - мы были награждены ею вме­сте с ветеранами. Так была от­мечена  связь поколе­ний.

   И вот прошло еще 49 лет! Дя­дя Костя все такой же юный смотрит с фотографии на меня, пережившего его уже на целую жизнь. Он ни­когда не вернется домой, но разве все эти годы он не был с нами? Он и сотни тысяч его сверстников-воинов, так ма­ло успевшие и сде­лавшие так неизмеримо много, отдав свою жизнь за Родину, всегда будут совестью и не­оплатным долгом для всех нас, жи­вущих, для наших детей, внуков, правнуков…

   В преддверии светлого празд­ника — 70-летия Победы в Ве­ликой Отечественной войне—еще и еще раз склоним головы перед вечной памятью известных и не­известных героев и будем их достойны!

    Владимир Огородников, профессор