Про начавшуюся войну узнал Иннокентий Осогосток, когда июньским воскресным днем на противоположном берегу Тунгуски с туринскими комсомольцами корчевал лес под полянку для будущего пионерского лагеря.
– Узнав про войну, мы как будто враз все повзрослели. Вся туринская молодежь и мужчины постарше пришли большой толпой к военкомату и просили военкома Зыкова отправить нас всех на фронт, – вспоминает Иннокентий Васильевич. Но его и сотни других новобранцев из Красноярска повезли во Владивосток. Эшелон подолгу стоял на станциях, пропуская мчавшиеся на запад составы с пушками, танками, солдатами.
-Мы хотели воевать с фашистами, а нас везли все дальше и дальше от фронта. Но на востоке нам тоже не сладко приходилось, – говорит И.В. Осогосток. – Японцы под боком, в Манчжурии, в Китае. Попал я в береговую артиллерию. Нас учили военному делу с утра до ночи, часто поднимали по тревоге. Уставали сильно, но я к трудностям с детства приучен был, и старательно запоминал, чему меня учили. Наверное, поэтому и заметил меня мой командир Лисицин и дал рекомендацию в партию. Очень я этим гордился тогда, горжусь и сегодня.
А где-то в начале 1943 года их посадили в эшелон и повезли на запад. Все думали – наконец-то на фронт, но привезли в Новосибирск, а оттуда молодого коммуниста Осогостока направили в Канск, в полковую школу, на курсы младших командиров.
– Так я стал сержантом. После этих курсов – прямиком на запад. Но снова до фронта не доехали, – продолжает воспоминать Иннокентий Васильевич. – Остановили нас в Люберцах, под Москвой. Попали мы, молодые, еще необстрелянные сержанты, в воздушно-десантную часть, которой командовал подполковник, Герой Советского Союза Ипанчин, лихой такой мужик, вся грудь в орденах. Он поздравил нас с прибытием в гвардейскую часть, и нам, еще не воевавшим, вручили гвардейские значки. Это был первый мой знак отличия, который дорог мне и по сей день.
Почти полвойны, так уж сложилась военная судьба сержанта Осогостока, он был вдалеке от фронта. Но и того, что потом досталось на его долю, хватило с лихвой.
– Участвовать в боевых действиях я начал в Молдавии. Фашист уже был не тот, что в начале войны, но все равно воевал зло, беспощадно и нам от них порой доставалось изрядно, хотя и мы били их на всех фронтах, как говорится «и в хвост, и в гриву». Пришлось мне с боями пройти Румынию, Австрию. За полтора года войны много смертей мне пришлось повидать. Не одного схоронил солдата, с кем еще вчера ел из одного котелка. Но верил, что до победы доживу. И никогда не думал, что уже в преддверии победы стану участником страшного боя, в котором даже попрощался с жизнью, – вздыхает Иннокентий Васильевич. – Это было в Австрии, на реке Раба, протекающей в горах, заросших густым лесом. Противоположный берег немцы укрепили огневыми точками, окопы, траншеи обтянули колючей проволокой, везде были поставлены противопехотные мины. Наши «ура-командиры» решили без разведки, сходу форсировать реку. И послали нас вперед. Такой плотности огня я никогда раньше не видел. Буквально в считанные минуты весь берег был усеян трупами наших солдат. Я в то время уже командовал пулеметным взводом.
У меня было четыре тяжелых пулемета, но половину забрали, и остался я прикрывать эту безумную нашу атаку всего двумя пулеметами. Но правильно говорят – «храбрость города берет». Мы все же переправились, захватили плацдарм. Но, наверное, процентов 70-80 от нашей части остались на этих проклятых каменистых берегах. В моих двух пулеметных расчетах погибли все бойцы. Я разрывной пулей был ранен в бедро. Наверное, истек бы кровью, если бы не мой командир роты, капитан Александр Белобородов. Он, когда вел бойцов в атаку, нашел меня, подозвал санитаров, и меня отправили в госпиталь.
С моим командиром роты (его тоже в этом бою ранило) мы потом встретились в госпитале в Будапеште. Выпили за встречу, за то, что остались живые, помянули наших однополчан, которые не дожили до Победы. Светлый был человек – мой командир роты, Сашка Белобородов. Он уважительно называл меня «комиссар Кешка», и я этим очень гордился. Мы с капитаном были боевыми побратимами и память о нем, моем военном друге, я буду хранить до последних своих дней.
Есть у меня еще один боевой дружок. Единственный оставшийся в живых, это Петр Алексеевич Гаев. Мы с ним начали вместе службу еще на Дальнем Востоке. Потом вместе попали на фронт, ели из одного котелка, укрывались иногда одной шинелью. И ведь оба уцелели в этой страшной войне. Мы иногда переписываемся, он даже посвятил в 2005 году к моему 85-летию большое стихотворение (отрывок из него мы сегодня печатаем – ред.) Как бы хотелось с ним увидеться, обнять. Да видно, уже не судьба, здоровье не то. Пусть же у моего друга Петра Гаева жизнь будет долгой и счастливой.
А я в родной Эвенкии остался последним живым гвардейцем, последним бойцом Великой Отечественной войны из числа эвенков и якутов. Конечно, жалко, что жизнь пролетела быстро и уже ушли с этой земли мои друзья, фронтовые товарищи. И хочется только одного, чтобы наши внуки и правнуки не забывали нас. Чтобы мирно жили на этой земле, продолжали наш человеческий род. Если так будет, значит, мы воевали не напрасно и помирать нам будет не страшно…
Глаза Иннокентия Васильевича влажно заблестели и пальцы рук побелели, так сильно в волнении сжал он свою тросточку.
Какое-то время мы сидели напротив друг друга и молчали. Он под впечатлением рассказанного, я под впечатлением услышанного. И хотел уже распрощаться, как Иннокентий Васильевич вдруг снова заговорил:
– Я счастливый человек. Жизнь прожил большую, остался жив на войне. Большое счастье, что встретил и полюбил замечательную девушку Тоню, Антонину Федоровну Брюханову. Она русская, из Кежмы. Мы с ней прожили 53 года. Она была в этой жизни для меня теплым солнышком и часто снится мне. У меня сын, внуки, правнуки. И это все от нее, моей любимой Тони. Когда мне грустно, я вспоминаю ее, когда смеюсь, она тоже рядом со мной. Смотрю на своих правнучек, и опять вижу ее. Очень хочу, чтобы выросли они хорошими людьми. Что и удерживает еще меня на этой земле