Со слов моего отца, Паленого Николая Андреевича: Мой отец, Андрей Григорьевич Паленый, родился 16 октября 1901 года. О себе он рассказывал крайне мало, только недавно я узнал, что его отец был урядником царской полиции. О его детстве я знаю только два штриха. Он закончил семь классов церковно-приходской школы, что по тем временам было не просто высоким образованием, а чуть ли не высшим. У многих было два – три, максимум четыре класса. Вероятно, он мог бы успешно закончить и какой-нибудь университет, если бы положение и средства позволили. Почему я в этом уверен? Отец был на удивление грамотным человеком. При семи классах образования, он писал практически без ошибок, только некоторые новые слова ему иногда не давались. Почерк до самой старости у него был четким, ровным, имел все яркие черты мужского почерка. Я читал не только его письма, но и конспект во время его обучения в годы войны премудростям зенитного дела. Все разборчиво, понятно и грамотно. К тому же отец много читал, даже несмотря на то, что всю жизнь много и тяжело работал. У него была отличная зрительная память, и правильно написанные слова он запоминал и сам писал так же.Второй штрих из детства отца – с юмористическим оттенком. Когда ему было семь лет, отец, Григорий Иванович Паленый, послал Андрея в лавку с пятью копейками денег. Не сказать, чтобы это были большие деньги, но на пятак можно было купить фунт мяса (400 граммов). Боясь потерять пятак, хоть он был довольно крупной монетой, мальчик положил его себе в рот и побежал в лавку. Он так старался, так торопился выполнить отцово поручение, что запыхался, открыл рот, чтоб легче дышалось. И проглотил пятак. Домой вернулся в ужасе, не зная, что ему будет за это. А ничего не было, кроме дежурства матери утром следующего дня в отхожем месте, куда мальчик пошел по нужде. Пятак нашли и помыли. А история о проглоченной монете жива вот уже сто лет.Никто не знает, ибо отец никогда об этом не говорил, почему 16-летний сын царского урядника после Октября 1917 года ушел на гражданскую войну на сторону красных. Может, его увлекла революционная романтика или юношеский протест против существующего порядка? Так или иначе, а Андрей Паленый прошел всю гражданскую, не за страх, а за совесть, воюя против белых, то есть тех, кому до революции всю жизнь служил его отец. Наград он тогда не заработал, орденами награждали редко кого, в основном командиров, а медалей еще не было. Но не думаю, что воевал отец плохо – не в его характере было делать что-то наполовину, ведь мог бы и дома потихоньку отсидеться, всеобщей воинской обязанности тогда не существовало. Судьба его хранила на войнах. В гражданскую он не получил ни одного ранения, только буденовка оказалась прострелена.А когда советское государство окрепло, ввело свои законы, то вспомнило, что в каком-то там селе Глушково живет парень, достигший призывного, 19-летнего возраста. И недавно вернувшегося с фронтов гражданской войны Андрея Паленого в апреле 1920 года призвали на действительную военную службу в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии. И направили в 61-й особый дивизион войск ГПУ командиром отделения. Я не знаю, никто мне не мог рассказать, что это были за войска, какую функцию они выполняли. Только прослужил наш Андрей Григорьевич ровно четыре года.Отец жил в семье строгих правил, можно сказать, в пуританской семье, где не поощрялись вольные отношение с женщинами. Может, поэтому он женился поздно. А может, потому, что тогда было незыблемым правило: когда сможешь сам содержать семью – тогда и женись. Во всяком случае, только через четыре года по приходу из армии Андрей Паленый решил создать свою семью. Жену ему подобрали из крепкой, кулацкой как тогда говорили, семьи. Старшая дочь Михаила Коробкина Ольга в начале 1929 года стала женой Андрея Паленого. Отец перенял у своего отца профессию столяра, и тяжким трудом и потом зарабатывал на кусок хлеба. Как в Писании: в поте лица своего будешь ты добывать свой хлеб. А 19 ноября у молодых супругов родился первенец, сын Владимир. Позже мой брат Вова будет вспоминать, как с малых лет отец его учил тому же, чему спустя много лет он учил потом второго моего брата Славу, потом меня: сначала выдергивать и выпрямлять на железке гвозди, потом строгать рейки, потом делать рамки для фотографий, посылочные ящики. Этим отец занимался всю жизнь, с этого он имел приработок к основной зарплате. А когда 12 мая 1936 года роился второй сын, Слава, отец и вовсе перешел на три работы. Днем плотничал и столярничал, получая основную зарплату. После работы столярничал дома, делая рамки и ящики. Поздно вечером шел в школу, куда устроился истопником, и топил печи в классах торфом. Горит он очень быстро, не давая особого тепла, так что топить приходилось до глубокой ночи. А утром снова шел на основную работу. По выходным была еще одна должность. В парке у нас стояла закусочная, куда мужчины приходили, чтоб посидеть в компании друзей, выпить рюмку-другую водки, закусить и поговорить «за жизнь». Отец в этой закусочной продавал водку, закуски, убирал со столов. В общем, был буфетчиком. И за это имел лишний рубль в бюджет семьи. Вот в таком темпе жил отец. Ругал ли власти за такую жизнь? Да, ругал, но тихо, в кругу семьи. Знал, что лучше молчать, ведь его отец, Григорий Иванович, оттрубил на Беломоре свой срок как враг народа и скончался от чахотки. А Андрея Паленого регулярно, несколько раз в год, вызывали в НКВД на беседы. Грехов за ним лично не водилось, служил он в свое время в войсках ГПУ (предшественник НКВД), но, тем не менее, был он сыном врага народа, и поэтому все время находился под недремлющим оком чекистов. Так что вслух ругать власти ему было нельзя, мог и сам загреметь туда, где Макар телят не пас. Жаловался ли на жизнь? В общем-то, нет. Во всяком случае, не скулил, как многие теперь, мол, куда там детей рожать, жизнь тяжелая, зарплата маленькая, купить не за что, зачем нищету плодить и так далее. Да разве тогда жизнь не тяжелая была? Просто Андрей Паленый был настоящим мужчиной: коль взялся – вези, тащи свой груз, находи, как добыть лишнюю копейку для семьи. Хотя так тогда жили все: бедно, перебиваясь с хлеба на воду. На фронт отца призвали в неполные 40 лет, когда у него было уже двое детей. 18-летние пацаны, мобилизованные на войну сразу после школы, были не намного старше, чем первый сын Андрея Паленого. Но вместе с ними он ушел из военкомата 24 августа 1941 года, вместе в октябре принял присягу и был зачислен в 732-ю отдельную зенитно-пулеметную роту 9-го зенитно-пулеметного полка командиром расчета. Может, потому и определили его командиром расчета, что был старше всех, а может, потому что в «учебке» старательно записывал и запоминал, какие у противника типы самолетов, с какой скоростью и на какой высоте летают, как правильно определить упреждение.Как и все красноармейцы, отходил мой отец на восток под натиском фашистов, пока не уперся в Волгу под Сталинградом. О том, какие там были бои летом и осенью 1942 года и особенно зимой начала 1943 года можно почитать в мемуарах полководцев. Я скажу лишь, что в сентябре 1942 года его 732-я зенитно-пулеметная рота была почти полностью уничтожена, в живых остались считанные единицы. Тех, кто уцелел, вывели из боя на юг Сталинграда для пополнения и обучения новобранцев. Но пока ждали пополнения, к уцелевшим обратился командир канонерской лодки «Киров» старший лейтенант Поздняков: «Солдаты, немецкие самолеты не дают кораблям нашей флотилии доставлять в Сталинград боеприпасы. Есть ли среди вас зенитчик?». Вот так сержант Паленый на время стал матросом Волжской военной флотилии. Месяцем позже командир корабля Поздняков и комиссар канонерской лодки «Киров» политрук Тверской выдадут справку следующего содержания: «Справка выдана сержанту Паленому в том, что он находился со своим расчетом на канонерской лодке «Киров» с 13 сентября по 14 октября 1942 года включительно». Подписи и печать. Интересно, что командир расписался красным карандашом, а политрук автографа не оставил. И еще один штрих: после службы на этой вот канонерской лодке к отцу прилипла кличка «матрос». Что ж, он и был матросом флотилии, хотя всего месяц…После короткой передышки сержант Паленый снова оказался в пекле Сталинградской битвы. В январе во время артобстрела фашистов вражеский снаряд разорвался буквально рядом с зениткой отца. Утром следующего дня похоронная команда обходила обстрелянные позиции, собирая погибших бойцов. Кто-то заметил, что на сапоге, торчащем из сугроба нет снега, хотя ночью снег шел. Значит, сапог теплый, если снег тает, значит, там живой человек. Контуженного и полузамерзшего сержанта Паленого доставили в медсанбат. До самого сентября провалялся отец в госпиталях. Слава Богу, ноги не отморозил, хотя потом до конца дней своих маялся с ними: ноги (да и руки тоже) всегда в холода мерзли. Да частично утрачен был слух. С отцом приходилось разговаривать чуть громче, чем с остальными, а он, в свою очередь, тоже говорил громко.Вернулся сержант Паленый в свой же полк, только уже командиром взвода, а не расчета. И с наградой – орденом Красной Звезды. Правда, после войны ветерана боев обидели в военкомате, не потребовав наградных документов, написали, что наград не имеет. Когда отец посмотрел на уже выписанный военный билет, стал возмущаться, а ему ответили, дескать, сержант, сам виноват, надо было наградные документы сразу предоставлять, а теперь мы бланк военного билета переправлять не будем, и вообще, солдат, оно тебе надо: есть награды – носи, спросят – покажешь орденскую книжку... Так и не вошли медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды в число наград отца. А я виноват в том, что не уберег их в память об отце. Когда он лежал тяжелобольной, я жил в Шостке, а за ним ухаживал мой племянник Вовка, сын Славы. Ну что возьмешь с 15-летнего пацана, который сначала игрался дедовыми наградами, а потом то ли продал их, то ли поменял на что-то.О том, что отец писал матери письма с фронта, я знаю точно, жаль только, не сохранились эти письма даже до моего детства, не смог я прочитать ни строки отцовых писем. А вот фотографии остались до сих пор, на них короткие надписи: «на память моему семейству – жене Оле, сынам Вове и Славику, 21 марта 1944 год», «Любящей жене от мужа, 15 февраля 1945 года». А с одним из снимков произошел интересный случай. Когда отец уходил на фронт, младшему из сыновей, моему брату Славе, было 5 лет и три месяца. К концу 1944 года – уже восемь с половиной лет. И отец в письме попросил мать сфотографироваться с обоими сыновьями и прислать ему снимок. Мать так и сделала. Но пока ходили письма, фронт перешел уже границы СССР, и отцова часть оказалась в Австрии. Уже в мае 1945 года отец, будучи в Вене, зашел в какое-то фотоателье и попросил фотографа вставить свой портрет в семейное фото. Тот выполнил просьбу. Так в нашем семейном фотоальбоме появилась вот эта, странная на первый взгляд, фотография: на фоне не то замка, не то ратуши Вены сфотографированы отец в военной форме, его жена и двое детей.Воевать отец закончил в должности старшины роты все того же 9-го зенитно-пулеметного полка. И 14 июля 1945 года был демобилизован и отпущен к жене и детям.