Петров Владимир Николаевич
Петров
Владимир
Николаевич
Сержант / командир отделения станковых пулеметов
20.03.1920 - 31.01.2002

История солдата

Справка - информация

Петров Владимир Николаевич родился 20 марта 1920 года.

В 1938 году поступил на 1 курс разведочного отделения Ленинградского горного института. После третьего курса был направлен на производственную практику на рудник Адрасман, где и застала его война. В октябре 1942 года призван в армию и после учебного батальона в звании сержанта направлен на фронт в составе 213 стрелковой дивизии. Поле второго тяжелого ранения в ноябре 1943 года признан негодным к военной службе.

В 1944 году поступил на четвертый курс Среднеазиатского политехнического института, в 1946 году защитил диплом с отличием и получил звание «Горный инженер». Назначен главным геологом Чорух-Дайронной геологоразведочной партии треста «Средазцветметразведка».

Первой крупной работой Петрова В.Н. было вольфрамовое месторождение Чорух-Дайрон, по которому отчет о разведке и подсчет запасов был утвержден Государственной комиссией по запасам (ГКЗ) при Совмине СССР.

Затем последовала разведка свинцово-цинковых месторождений в северных отрогах Туркестанского хребта в районе города Исфара, где было выявлено несколько месторождений, по одному из которых (Кон-и-Гут) на основе отчета о разведке и подсчете запасов, утвержденных ГКЗ в 1952 году, был построен свинцовый рудник.

Следующим было свинцово-цинковое месторождение Кансай в Кураминских горах в 30 км от города Ходжент, отчет о разведке которого был утвержден ГКЗ в 1955 году.

В 1957 г. в связи с ликвидацией треста "Средазцветметразведка" Петров В.Н. полтора года проработал в Ташкенте главным геологом горного отдела проектного института "Узгипроцветмет".

С 1959 по 1960 г.г. Петров В. Н. работал главным геологом Самаркандской геологоразведочной экспедиции, затем главным геологом Алмалыкской геологоразведочной экспедиции. Отчет о дополнительной разведке с подсчетом запасов медно-золото-молибденовое месторождение Кальменкыр в Алмалыке, был утвержден в ГКЗ в 1965 году.

В 1965 году Петров В.Н. был направлен на работу в Алжир в качестве главного специалиста на поиски и разведку ртутных и свинцово-цинковых месторождений. Успешно проведенные работы позволили в Алжире открыть новые крупные ртутные месторождения, а также разведать свинцово-цинковые месторождения. Отчеты о разведке с подсчетом запасов по этим месторождениям утверждены в ГКЗ.

Вернувшись из Алжира в 1968 году, был назначен заместителем начальника геологического отдела и главным специалистом по полиметаллам Министерства геологии Узбекской ССР в г. Ташкенте.

В 1971 году переведен на должность главного геолога объединения "Узбекзолото", где проработал до января 1991 года, когда ушел на пенсию. Последние десять лет в "Узбекзолото" работал в должности старшего геолога.

Работа в объединении "Узбекзолото" заключалась в выборе рациональных направлений добычи золота на рудниках Чадак, Кочбулак, Кызылалмасай, Каульды, Мардженбулак, Зармитан и Каракутан и пополнении их запасов путем разведки новых участков.

Петрову В. Н. присвоено почетное звание: "Заслуженный работник промышленности Узбекистана".

Награжден орденом "Отечественной войны" второй степени, медалями "За трудовое отличие", "Ветеран труда", "За доблестный труд" и многими юбилейными медалями и почетными знаками СССР, Узбекистана, Украины, а так же Почетными грамотами Президиума верховного совета УзССР (три), почетными грамотами посольства СССР в Алжире (две), многими почетными грамотами объединения "Узбекзолото".

Скончался в 2002 году. Похоронен на кладбище Урта-Сарай г. Ташкента.

Регион Москва
Воинское звание Сержант
Населенный пункт: Москва
Воинская специальность командир отделения станковых пулеметов
Место рождения г. Красноярск
Годы службы 1942 1944
Дата рождения 20.03.1920
Дата смерти 31.01.2002

Боевой путь

Война

По распределению военкомата я попал в учебный батальон (полковая школа) при 585 полке 213 стрелковой дивизии. Нас, нескольких военнообязанных, посадили в пассажирский поезд и довезли от города Ленинабада до города Термеза, который находится на границе с Афганистаном, и располагается на правом берегу большой реки Амударья. В городе Термезе в крепости шло формирование нового 585 стрелкового полка, а на окраине его в казармах находился учебный батальон, в котором учили и готовили младших командиров - сержантов для пополнения полка.

Вначале новобранцев определили в карантин: сначала подстригли, прошли санитарную обработку в бане, выдали новое обмундирование, прошли полный медицинский осмотр. Затем распределили по отделениям и взводам и приступили к учебе, которая заключалась в строевой подготовке и изучению различного оружия: винтовки, пулеметов, автоматов, гранат и их применению в бою.

Жили в казармах, спали на двухъярусных железных кроватях. Режим был строгий. Особое внимание уделялось при учебе поведению младших по званию перед старшими и четкому неукоснительному исполнению приказов. Ничем особым этот период жизни отмечен не был.

В феврале 1943 года поступил приказ высшего командования об отправке 213 стрелковой дивизии на фронт. В учебном батальоне нас срочно проэкзаменовали, присвоили звания ефрейторов, младших сержантов и сержантов, и распределили по ротам в полку. Мне присвоили звание сержанта и определили командиром отделения станковых пулеметов "максимов" в один из взводов полка. Полк в спешном порядке заканчивал формирование личного состава и буквально через два-три дня был погружен в вагоны товарного поезда и отправлен на фронт.

В моем отделении оказалось совершенно незнакомых друг с другом 12 бойцов. Среди нас были узбеки, таджики, туркмены, татары, один белорус, один украинец и я - русский. Вся дивизия была сформирована в Средней Азии и была многонациональной. В настоящее время только вспоминаю фамилию белоруса Фесюка, который был младшим сержантом и моим заместителем, и фамилию здоровенного детины - туркмена Турабова. Ехали в товарном вагоне, спали на нарах. Познакомиться друг с другом по-настоящему не пришлось.

Дивизия вначале ехала на фронт под Москву, но затем ее повернули на 1-й Украинский фронт. Не помню только дату, когда в конце марта на узловой станции Валуйки на наш эшелон ночью напали немецкие самолеты - мессершмитты и начали бомбить, да так, что вся дивизия вынуждена была выгрузиться из эшелонов и пешком дальше двигаться к фронту. Это событие у меня описано в рассказе "Как я попал на фронт".

Дойдя до передовой, наш полк сменил сильно поредевшее воинское подразделение, и началась моя фронтовая жизнь. О том, как она проходила, и что мне пришлось пережить, за мое сравнительно короткое пребывания на фронте, я изложил в моих коротких рассказах под названиями:

"На наблюдательном пункте";

"Казнь изменника";

"На Орловско-Курской дуге (форсирование реки);

"Напрасные потери";

"Бой под Харьковом 14 августа 1943 года";

"Голод".

За короткое пребывание на передовой я видел врага, как вблизи, так и издали. Непосредственно в рукопашном бою мне не пришлось быть. Как станковый пулеметчик, я пулеметными очередями стрелял по наступающим и убегающим врагам, видел, как они падают, а также видел, как падают наши пехотинцы - бойцы, сраженные вражескими пулями. На моих глазах, вражеский снаряд, уничтожил весь расчет моего второго пулемета.

Трудно было в быстрой атаке, обычно азартной, так как часто приходилось, чтобы не отстать от пехоты, менять позиции, таща за собой тяжелый пулемет и коробки с пулеметными лентами. По моим наблюдениям, тяжелые станковые пулеметы при быстром наступлении и атаке были неэффективны, и мы несли неоправданные потери. Эти пулеметы хороши при обороне и при отражении наступления пехоты противника.

При виде большого количества тяжело раненных и обезображенных пулями, снарядами и минами людей, во всем моем существе всегда возникал внутренний протест против всякой войны. Нет - это была не трусость, я не боялся смерти. Но я, видимо, был и есть сугубо гражданский человек и военного, тем более командира, из меня никогда бы не получилось. Чем дальше я живу, тем больше убеждаюсь в том, что война бессмысленна и аморальна в принципе, какие бы доводы мне не противопоставляли. Говорят, что всякая война кончается миром - так зачем же ее начинать?

После первого легкого осколочного ранения в лопатку 14 августа 1943 года я пробыл на лечении в полевом госпитале полтора месяца, а затем получил назначение вернуться в свою часть, которая уже прошла с боями за реку Днепр. Возвращались поодиночке, на попутных машинах. На одной из машин я сел в кузов, где находились пустые бочки из-под горючего и на одной из ухабин они так подпрыгнули, что одна из них сильно ударила меня по большому пальцу ноги, да так, что я не смог даже дальше передвигаться. Пришлось временно остановиться в крупном украинском селе Нехворощи.

Через несколько дней нога поправилась, и я стал догонять на попутном транспорте свою часть. Но добраться до своего полка мне было не суждено. Меня перехватили другие незнакомые командиры нашей дивизии и поставили на передний край в качестве не пулеметчика (кем я был), а стрелка, так как в этот момент немцы прорвали нашу оборону, и нужно было срочно заполнить образовавшуюся брешь. С ходу мне дали автомат и послали в окоп держать оборону. Так я стал стрелком незнакомой мне воинской части.

Несколько раз в составе взвода ходил в атаку с криком "ура". В одной из таких атак в ноябре наш взвод попал под фланговый огонь немецких пулеметов, а по фронту беспрерывно били минометы. На какое-то время враг прижал нас к земле. И в этот момент, то ли осколок от мины, то ли пулеметная пуля попала мне в левую голень и пробила ее насквозь. Атака наша была продолжена и враг отброшен назад. Перебинтовал мне ногу санитар и я, ковыляя, добрался до медсанбата, где мне срочно сделали операцию, наложили на ногу шину и на машине отвезли на станцию какой-то железной дороги, где заканчивалась погрузка раненых в санитарный эшелон. Уже ночью поезд вывез нас в тыл. Так неожиданно закончилось мое пребывание на фронте.

Санитарный поезд - целый эшелон из пульмановских вагонов - был хорошо оборудован и снабжен всем необходимым. Большинство раненых было лежачие. Стоны раздавались от тех, кто был ранен в органы, или у кого были ампутированы конечности. Атмосфера была довольно душная, иногда тошнотворная от гниющих ран. Несколько человек в дороге умерло. Ехали до места назначения очень долго, почти полмесяца. Поезд шел медленно и только ночью, пропуская более важные эшелоны для фронта. Наконец, приехали в конце ноября в город Слободской, Кировской области (нынче Вятской). Приехали уже зимой, кругом был снег и мороз.

Рана моя оказалась непростой, была повреждена малая берцовая кость, и она долго не заживала и гноилась. После нескольких месяцев лечения пришлась сделать новую операцию, так называемую у медиков "подсадку". Вырезали мне на левом бедре ленту моей кожи и подсадили ее под мою же кожу рядом с вырезкой и зашили, сомкнув края кожи. Пока эта лента под моей кожей рассасывались в течение месяца, за это время у меня зажила рана на голени. Нога в ступне у меня не разгибалась. Вначале я ходил на костылях, потом с палочкой, постоянно тренируя ступню на сгибание. Через год нога уже работала нормально, только жилы на голени сильно натягивались. Потом и это прошло. Выписали меня из госпиталя в июле 1944 года, таким образом, в госпитале г. Слободском я пролежал почти 9 месяцев. Выписали меня как негодного к строевой службе.

Воспоминания

Петров Владимир Николаевич

Рассказы о войне



Рассказ первый



КАК Я ПОПАЛ НА ФРОНТ



Призвали меня в армию 10 октября 1942 года. До военкомата в г. Ленинабаде я, с женой Верой, шли пешком 17 километров с рудника Чорух-Дайрон, где мы работали в геологической партии. Вечером нас, несколько новобранцев, посадили в почтовый поезд и повезли в город Тер­мез, не границу с Афганистаном.
В то время в Термезе формировалась новая стрелковая 213 дивизия. Нас определили в учебный батальон этой дивизии, разместивший­ся в бараках на окраине города, окруженного песками. В учебном ба­тальоне из нас стали готовить младших командиров для вновь формируе­мой дивизии.
Проучились мы в учебном батальоне до февраля 1943 года, когда поступил приказ об отправке дивизии на фронт. Нам присвоили звание сержантов и спешно распределили в часть. Я попал в 585 стрелковый полк, во 2-й батальон. Назначили меня командиром отделения станковых пулеметов. В отделении было 12 человек красноармейцев различной на­циональности, в основном, узбеки, туркмены, татары, один белорус и русский.
В начале марта нас погрузили в товарный эшелон и повезли на фронт под Москву, где в то время или сильные бои. Ехали то быстро, то медленно. Но, не доезжая до Москвы, маршрут эшелона резко изменился, и нас повезли на Украину, в сторону города Харькова, где в то время сло­жилась неблагоприятная для наших войск обстановка.
Чем ближе к фронту, тем медленнее двигался наш эшелон. Ночью подъехали к разъезду крупного железнодорожного узла - станции Валуки.
Приближение свежих войск не стало неожиданностью для про­тивника; вражеские лазутчики сообщали об их прибытии и световыми ракетами указыва­ли самолетам местонахождения эшелонов. Вскоре появились немецкие бомбардировщики "Юнкерсы". Самолеты разбросали световые лампы на парашютах и начали бомбить наш эшелон и другие, рядом стоящие.
Картина была неописуемая и на нас, необстрелянных новобранцев, произвела потрясающее впечатление. "Юнкерсы" цепочкой с пронзительным воем пикировали с высоты на наш эшелон, и когда этот звук дости­гал апогея, раздавался грохот взрыва бомб. Земля от взрывов вся вздра­гивала, огненные вспышки с землей, досками и прочими предметами возникали то тут, то там. Затем "Юнкерсы" делали следующий заход, и снова все повторялось, и так до тех пор, пока все бомбы не были сброшены.
Наша зенитная артиллерия стреляла по " "Юнкерсам", но в темном небе ее результаты были мало эффективными.
Когда в нашем эшелоне одна бомба попала в паровоз, а другая угодила в середину, была подана команда к выгрузке. Из товарных вагонов, в темноте, освещенной вспышками взрывов, выпрыгивали солдаты, выбрасыва­лось все имущество и все разбегались в рассыпную, чтобы было меньше потерь от разрывов бомб и пулеметной стрельбы с самолетов.
Бомбежка прекратилась. Наступил рассвет. Нас всех, разметанных по округе, собрали по воинским подразделениям, отвели подальше от железнодорожной станции и накормили. Мы привели себя в боевое состояние. Потом нас поочередно помыли в деревенской бане, сменили белье.
Обувь выдали нам разную. Ночью были еще сильные морозы, снега было много, и нам выдали валенки. Начиналась весна, днем же светило яркое солнце, снег таял, было мокро, и на этот слу­чай нам дали ботинки с обмотками. Так попеременно, то валенки, то ботинки мы носили в вещевых мешках.
Выдели также сухой паек - консервы, галеты. Построили повзводно и отправили пешкам на передовую, до которой было полутора - двое суток ходьбы.
Орудийная стрельба на передовой слышалась редко и глухо, но по мере приближения становилась все яснее и яснее. Вышли мы днем. Вначале или строем. Дорога была проселочной, степной, с небольшими холмами. Кругом лежал снег. Идти было нелегко: амуниции на себе было много, а дорога неровная из-за того, что днем снег подтаивал, а ночью замерзал. Часа через два строй взвода нарушился. Шли уже, кто как мог, в зависимости от ловкости и выносливости каждого. Вольное движение разрешили, так как для всех было точно опреде­лено время и пункт сбора в одной деревне.
К вечеру уже брели по 2 - 3 человека с остановками: возможно, это было и безопаснее в связи с налетами вражеской авиации. Наступила лунная, светлая зимняя ночь. Было очень тихо, безветренно, и слышалось только похрустывание снега под валенками, на кото­рые я сменил ботинки. От луны и снега стало настолько светло, что дорога хорошо просматривалась на насколько километров, однако почти никого не было видно. По крайней мере, совершенно не чувствовалось, что к фронту движется крупное воинское подразделение. На неровном рельефе между буграми и низиной (балкой) расстояние составляло около 1 - 1,5 километра и на этом большем расстоянии можно было различить 2 - 3 группы людей по 1 - 3 человека.
Я шел уже один, и так как знал, что большинство солдат еще оста­лось позади, шел неторопливо. Иногда останавливался и приседал от­дохнуть на обочине дороги. Мимо меня проходили идущие следом солда­ты. Некоторые останавливались и присаживались ко мне отдохнуть и поговорить. Так мы брели всю ночь.
Наступило утро, в нескольких километрах показалась большая деревня. Дома в ней были раскинуты на большом пространстве. Через деревню протекала река.
Часам к 10 я уже подходил к деревне. Светило солнце. В это время в деревне стали рваться вражеские сна­ряды - это немцы вели утренний обстрел наших населенных пунктов из дальнобойных артиллерийских орудий. Снаряды падали и на дорогу, по которой двигались мы. Быстро изменился весь ритм нашего движения. Мы уже бежали по дороге, чтобы быстрее достичь деревни и спрятаться в ней.
На подходе к деревне стояли регулировщики, которые указывали, каким подразделениям куда идти.
Наш взвод разместился в одной крупной деревенской избе. Там еще можно была найти место и приткнуться, не мешая другим. Многие, кто пришел раньше, уже спали. Потом объявили ужин, так как подошла кухня, и мы гуськом с котелками в сумерках пошли за похлебкой. Покушав и проверив оружие, все завалились спать. В избе набилась столько наро­ду, что некуда была ступить. Ночью, если кому приходилось выходить во двор по нужде, пришлось пробираться среди спящих, невольно насту­пая на них.
Наш крепкий сон раза два прерывался оттого, что дверь в избу резко распахивалась и с морозным воздухом с шумом, возбужденные, вваливались 2 - 3 бойца - разведчика из воинской части, которую мы должны были сменить на перед­нем крае обороны. Вид у них был экзотический - они не походили на обыкновенных красноармейцев. Все у них была не свое: сапоги, галифе, телогрейки, подпоясанные ремнями, шапки - финки. Через плечо у них висели ав­томаты, иногда трофейные, немецкие, у пояса пристегнуты в чехлах большие ножи. Мигом изба наполнялась дымом от курева, становилось нечем дышать. Начинались рассказы и расспросы, на каких заданиях они были, сколько взяли "языков", как воюют и т.п. Над нами они посмеивались, увидев винтовки со штыками, ботинки с обмотками, валенки, противогазы, лопатки и прочую амуницию, сказав при этом, что после первого боя мы все ненужное побросаем. Мы же слушали с затаен­ным страхам и восторгом об невероятных похождениях разведчиков в стане врага. Потом опять досыпали остаток тревожной ночи - послед­ней ночи перед первой встречей с противником.
Наутро мы узнали, что вся воинская часть, которую мы должны бы­ли сменять, уже ушла с передовой, и на нашем участке нет никаких воинских подразделений, которые бы защищали данный рубеж. Стали спешно го­товиться к занятию позиции. Командиры все вышли на передовую для рекогносцировки и распределения мест. Как только стало темно, наш взвод пошел на передовую. Наш молоденький комвзвода Головко вывел нас на склон холма, указал, где у кого будут окопы и мы принялись рьяно рыть, сняв с себя всю амуницию.
Как и полагалось, я вырыл окоп в полный профиль. Была уже глу­бокая ночь, хотелось отдохнуть, но вдруг прибежал связной и сказал, что позиция нашего взводе переводится в другое место.
Проклиная мысленно нерадивость командиров, мы, забрав амуницию, побрели на новое место, которое оказалось всего в 200 метров от первого. Снова копка окопов. Закончил рыть окоп уже совсем уставшим. Начался рассвет, позвали на ужин. Взяли котелки, сходили к полевой кухне и вернулись к окопам. Ходов сообщения вырыть еще не успели, т.к. стало светло, и уже видны были позиции противника.
Нам сказали, что перед нами власовцы, они были хорошо видны, и, видимо, тоже в эту же ночь вырыли окопы перед нами. Наши бойцы обменялись с врагом несколькими винтовочными выстрелами….. Потом стало тихо, тепло, пригрело солнце. Вскоре на нас посыпались немецкие мины. Артналет длился недолго, около 10 минут, но землю взрыхлил около наших позиций основательно. Как потом говорили, одного или двух бойцов убили. После артналета снова стало тихо. И весь день было тихо. Уставшие, мы почти все спали, скорчившись на дне окопов.
Так началась моя фронтовая жизнь.



май 1968 года



Рассказ второй



НА НАБЛЮДАТЕЛЬНОМ ПУНКТЕ



Весной 1943 года полк наш с боями продвигался вперед и в мае занял оборону на восточном берегу большой реки Северский Донец. Наша рота заняла оборону около большего и сильно разрушенного гитлеровцами селения под названием "Пески", недалеко от города Белгорода. Противник заранее построил оборону за рекой, на ее западном, высоком и холмистом берегу, сильно поросшем деревьями и кус­тарником. Наши бойцы окопались на восточном, низменном, сравнитель­но открытом, берегу. Войска стали накапливать силы для дальнейшего наступления.
Я командовал отделением станковых пулеметов - "максимами". Бойцы отделения окопались на заданных позициях, устроили пулемет­ные гнезда. Перед нашими окопами лежало в развалинах село Пески, которое выходило к самому берегу реки.
Однажды меня вызвал командир роты на командный пункт и, узнав, что я по специальности геолог, спросил, разбираюсь ли я в топогра­фии. Я ответил утвердительно. Тогда командир роты - старший лей­тенант - приказал мне стать разведчиком - наблюдателем. Он дал мне полевой бинокль и связного солдата по фамилии Тоцкий. Тоцкий был сибиряк, высокого роста, крепкий сложением, покладистый характером.
Старший лейтенант, указав на единственный уцелевший дом в се­ле Пески, который находился недалеко от берега реки, сказал, что он будет моим наблюдательным пунктом. В задание мне было поставле­но следующее. В связи с сильной обороной врага, которая с каждым днем укреплялась, мне необходимо постоянно днем и ночью наблюдать за огневыми точками противника (за окопами, пулеметными дотами и дзотами, артиллерийскими установками) и наносить их на карту, составив, таким образом, схему обороны их передового края.
Незаметно перебежками и ползком на открытом месте мы с Тоцким добрались до одинокого дома. Стены дома все сохранились, дверей и оконных рам не было. В доме была две комнаты, которые выходили к реке на сторону противника и кухня со стороны наших позиций. Вход в дом был со стороны кухни. Как только стемнело, мы приступили к оборудованию наблюдательного пункта. Окна заткну­ли досками, откопали ход смещения (траншею) для связи с команд­ным пунктом. Отыскали заброшенный погреб, служивший ранее для хранения продуктов, из которого сделали блиндаж с двумя накатами бревен для укрытия от артиллерийского налета.
Наблюдательный пункт я сделал на чердаке, так как железо с крыши было сорвано и остались только редкие стропила. Для безопасности соорудил из кирпичей невысокую стену с амбразурой, так как противник вел часто беспорядочную автоматную и пулеметную стрельбу по нашим позициям, в том числе и по нашему дому. Для того чтобы легко было забираться на чердак, ночью, в деревне, ра­зыскали лестницу и приставили ее со стороны кухни, где устроили питательный пункт. На все устройство ушло два дня с перерывом на наблюдения, когда велась сильная стрельба.
Затем я приступил к планомерному наблюдению за противником, регистрируя все его огневые точки. Наблюдения эти продолжались примерно 15 -20 дней. Я находился постоянно на чердаке, а связной Тоцкий внизу, занимаясь улучшением нашего наблюдательного пункта и пропитанием. Ночью и днем отдыхали попеременно. Перед домом росло высокое уцелевшее дерево. Фашисты неоднократно начинали бить по нашему дому из минометов, но после трех - четырех выстрелов переносили огонь в другое место, и я понял, что дом с деревом для противника является артиллерийским ориентиром.
Иногда мимо нас проходили ротные минометчики, которые незаметно подбирались к берегу и забрасывали фашистские позиции ми­нами. Неоднократно на наблюдательный пункт приходил командир роты с офицерами. Они знакомились с данными, смотрели, как у меня идут дела, какая получается карта, где огневые точки противника. Обычно это появление многих людей на чердаке дома замечал противник, так как вскоре на нас начинали лететь мины. Все расходились, мы же с Тоцким оставались.
Однажды мина попала в дом. Что - то затлело, затем загорелось. Дело была к вечеру, и мы потихоньку, незаметно потушили пожар. Наблюдения продолжались. Мы старались себя не обнаруживать.
Особенно четко было видно вечером, когда гитлеровцы стреляли трассирующими пулями. Мне удалась зафиксировать около десятка дотов и дзотов, две артиллерийские установки в лощинах, где днем я различил в бинокль пушки, замаскированные в кустарни­ках, а также минометные установки, стоявшие среди холмов.
Дней через 15 командир роты пришел к нам с артиллеристами, которые внимательно рассматривали мою карту, а затем забрали ее с собой, сказав, что завтра они выкатят свои орудия на бруствер канала, и прямой наводкой будут расстреливать цели противника.
Днем я видел, как артиллеристы готовили места для пушек.
Ночью орудия выкатили на позиции и тщательно замаскировали ветками кустарника. На следующий вечер перед закатом солнца наши артиллеристы из трех орудий начали беглый огонь по нарисованным мною целям противника. Гремела канонада: снаряды летели надо мной. Я с затаенным дыханием следил в бинокль, как снаряды разрываются и уничтожают доты, дзоты и пушки и самих фашистов. Артобстрел длился около 15 минут. Дело было сделано... Ночь была тихая и спокойная.
На следующий день возбужденные артиллеристы пришли на наш наблюдательный пункт. Благодарили, были довольны своей работой. Попросили меня, как свидетеля, подписать акт об уничтожении вражеских огневых точек.
Через день, как обычно, гитлеровцы стали пристреливать минометами по нашему дому. Но после трех - четырех обычных мин на нас полетел их целый град. Мне стало ясно, что на этот раз фашисты бьют по нам, по нашему наблюдательному пункту. Видимо, враг, наконец, разобрал, что из себя представляет наш дом с одиноким деревом.
Я лежал на чердаке под зашитой сделанной мною кирпичной стены. Тоцкий был внизу в кухне. Мы с ним переговаривались. Какая по счету, не помню, мина попала в стену дома, и он закачался, затре­щал, что - то свалилось. Я хотел слезть с чердака и бежать в блин­даж, но, услышав еще пронзительно воющие мины, которые летели прямо на меня, остановился. Одна из мин, пролетев над моей голо­вой между стропилами крыши, разорвалась в кухне. Взрыв был на­столько сильный, что весь дом заходил ходуном и стал разваливать­ся. Кирпичи обрушились и завалили меня. Лестница разлетелась в щепки. При небольшом перерыве между взрывами я спрыгнул с черда­ка и забежал в блиндаж. Тоцкого я нигде не видел, на мои окрики ответа не было.
Когда прекратился минометный обстрел, я вышел из блиндажа и пошел по ходу сообщения. Через один - два поворота я увидел Тоцкого, лежавшего на дне траншеи. Шапка его лежала в стороне, а голова была вся в крови. Около бруствера зияла воронка от разорвавшейся мины, которая убила моего товарища. Похоронили его здесь же на позициях.
Дом был разрушен, дерево срезало миной. Наблюдательный пункт прекратил свое существование. Через день - два наше подразделе­ние перебросили на другую позицию. Я снова стал командовать отделением станковых пулеметов.



май 1964 года



Рассказ третий



КАЗНЬ ИЗМЕННИКА



В начале лета 1943 года на Украинском франте наступило относительное затишье. Наблюдались только отдельные артиллерийские и пулеметные перестрелки местного значения. С обеих сторон действовали разведочные группы специального назначения, велась подготовка к крупному генеральному сражению на Орловско-Курской дуге.
Немецкое командование делала большую ставку на крупное наступление с целью вернуть утраченную инициативу на советско-германском фронте. Гитлеровцы большое значение уделяли агитационно-психологической обработке советских войск. С этой целью на переднем крае фронта они устанавливали мощные громкоговорители и на рус­ском языке призывали советских воинов прекратить войну, перехо­дить на сторону немцев, обещая при этом сохранить жизнь и полный комфорт в обхождении с пленными.
Как гитлеровские солдаты жестоко обходились с нашими пленными, мы на фронте уже познакомились.… Лживые и обманчивые обещания врага периодически сменялись передачей по радио мелодичной русской классической музыки. Враг надеялся таким образом деморализовать советские войска, ослабить их сопротивление в предстоящих боях. С самолетов немцы разбрасывали листовки - пропуска, которые также призывали советских воинов переходить на их сторону. Листовки они предлагали держать при себе как пропуск через фронтовую линию.
Как наши бойцы относились к этим призывам гитлеровцев к измене? Листовки обычно уничтожались. Все понимали тщетность и бесплод­ность этих вражеских потуг - боевой дух советских войск они не поколебали. Музыку русскую мы слушали, правда, с удовольствием. Это было совершенно необычно и невообразимо. Чарующие звуки в хорошем исполнении на огневой позиции, где царит жестокость и смерть, были, казалось, совершение несовместимыми. Это противоречило всему ес­теству. Музыка создавала настроение, и постепенно возникали в па­мяти воспоминания о мирной жизни. Забывалось о том, что эту музы­ку передавал для нас враг. Но действие ее было обратное тому, чего добивался противник.
Музыка давала, хоть и на мгновение, хороший отдых.
Однако, среди наших красноармейцев находились единицы, которые поддавались на провокационную агитацию, в результате чего име­ли место перебежки на вражескую сторону. Некоторые из перебежчиков даже выступали по громкоговорителям с немецкой стороны, при­зывая перейти, как и они, на сторону немцев, но слушать их было крайне противно, так как в их голосе чувствовалась, что они дела­ют это вынужденно, под давлением и угрозой.
Прошел слух, что с нашего подразделения перешли на сторону немцев трое солдат. В связи с этим среди наших войск была усилена политико-воспитательная работа по патриотизму.
В июне нашу дивизию отвели в тыл на отдых и деформирование. Наш батальон расположился в деревне в 12 - 15 километрах от передовой. Отдых был относительным. Здесь только никто в тебя не стре­лял, не рвались снаряды, но слышались приглушенные выстрелы орудий на передовой. Работы было много. В связи с ожидаемым лет­ним наступлением немцев наше командование готовилось встретить врага.
Чтобы не допустить прорыва танков противника, наш батальон с утра до вечера рыл противотанковые рвы. На работу ходили 2 - 3 км, иногда ездили на грузовиках. К винтовке добавилась штыко­вая лопата. Обед привозили к месту работы. Противотанковые рвы рыли на протяжении нескольких километров в местах, где можно было предположить проход танков. Рыли в любую погоду, даже под дождем.
В один ненастный день к вечеру пошел дождь. Земля раскисла, прилипала к лопатам, ботинки стали мокрыми и тяжелыми от налипшей грязи, гимнастерки промокли, но команда о прекращении ра­боты почему-то не подавалась. Солдаты изрядно устали. Но вот нас стали собирать и сообщили, что весь состав батальона будет присут­ствовать при показательном расстреле изменника - перебежчика.
Кто он такой и как все произошло с изменой, нам ничего не сообщили. Сказали только, что наши разведчики выкрали у немцев этого перебежчика, и командование решило провести казнь изменника на глазах всего батальона, многонационального по составу, сформированно­го в Узбекистане.
Наступили сумерки, стала быстро темнеть, накра­пывал дождь, настроение стало тягостным. Большинство солдат не име­ло никакого желания присутствовать на страшной церемонии расстрела. Уставших, промокших и уже проголодавшихся, нас долго собирали и пе­редвигали к месту казни.
Наконец, когда уже стало почти темно, и на расстоянии 30 - 40 метров еле улавливались фигуры бойцов, нас подвели к месту казни и расположили полукругом. Впереди возвышался небольшой холмик, на склоне которого росло небольшое дерево. На холме солдаты копали яму. Было тихо, разговаривать никому не хотелось.
Среди бойцов командиры стали выбирать добровольцев, желающих участвовать в команде по расстрелу изменника. Процедура эта проис­ходила медленно. У тех, кого отобрали в команду, проверяли исправ­ность автоматов, из которых производили пробную стрельбу.
Но вот команду из 7 человек для казни сформировали. Кто-то сказал, что изменника привезли.
И вот на фоне потухавшего заката, на бугорке, возникла худая длинная фигура, которую два командира подвели и поставили перед ямой. Команду для казни расположили в 10 - 12 шагах от этой фигуры.
Эта была жуткая картина, которая запомнилась мне на всю жизнь, и которую я ясно себе представляю до настоящего времени, хотя прошло уже почти 45 лет.
Перебежчик стоял в нижнем белом белье, в рубахе и кальсонах. На его длинном худом теле они висели бесформенной массой. В белом, ночью, одинокая фигура стояла над землей на фоне потухшего темно­го неба как призрак. Ниже горизонта на земле уже ничего не было видно, не видно было и батальона. Только угадывалась команда, вы­строившаяся перед подсудимым.
Одинокое дерево невдалеке, также едва видневшееся на фоне не­ба, как бы подчеркивало обреченность и безысходность происходяще­го. Подсудимый стоял, поникнув как неживой и, казалось, что вот-вот он упадет. Жалкая фигура его не вызывала чувства жалости но и не возбуждала негодования: все обсуждения поступка, совершенного преступником, были уже давно позади. Было только желание побыстрее ос­вободиться от жуткого зрелища процедуры расстрела изменника, который совершил, как нам казалось, свой предательский поступок только из-за своего малодушия и страха перед смертью в бою. И было понят­но, что все это совершается ради назидания живущим, чтобы уберечь их от подобных предательских поступков.
Послышался голос командира: по изменнику Советской Родины - огнь! Протрещала короткая очередь из автоматов. Белая фигура как подкошенная свалилась. Кто-то побежал к яме. Прозвучало несколько пистолетных выстрелов - это некоторые командиры проявляли свое участие в расстреле или добивали, может быть, неубитого. Эти пистолетные выстрелы отдавались внутри чем-то противным, тошнотворным. Потом послышался лязг лопат, зарывающих яму. А мы уже брели на ужин и ночлег. Уставшим, мокрым, подавленным видимым, нам было не до ужина, хотелось скорей уснуть.
Наутро жизнь пошла своим чередом, мы продолжали готовиться к отражению фашистских войск, к новым боям.



май 1968 года



Рассказ четвертый



НА ОРЛОВСКО-КУРСКОЙ ДУГЕ
(форсирование реки)



В июле 1943 года на Орловско-Курской дуге произошло одно из крупных сражений Великой Отечественной Войны. В это время наша 213-я стрелковая дивизия находилась на отдыхе и пополнении после длительной и мобильной весенней обороны, которую она держала на участке реки Донец Северский.
Мы находились всего в 10 - 12 километрах от линии фронта, где происходили жаркие бои. Непрерывный грохот орудий с обеих сторон сливался в единый гул, который не затихал в течение нескольких дней. Отдельные снаряды от дальнобойных орудий иногда разрывались невдалеке от места дислокации нашей дивизии.
Днем мы были свидетелями воздушных боев нашей и неприятельской авиации. Но теперь преимущество было за нами. Наши бомбардировщики под прикрытием истребителей непрерывным потоком летели бомбить позиции противника, фашистские истребители пытались атаковать наших бомбардировщиков, но наши истребители завязывали с ними бой. Небо было наполнено пронзительным воем моторов самолетов. Многие самолеты, загоревшись, падали на землю, а летчики выбрасывались на парашютах.
Все эти дни наша дивизия готовилась к боям: шло пополнение людьми, пополнялись боеприпасы, проверялось оружие, шла воспитательная работа. Наконец, пришла и наша очередь, и ночью наш полк двинулся к передовой линии фронта.
Форсирование реки советскими войсками было в самом разгаре, когда нашему 585 полку была дана команда занять рубеж на левом берегу реки для переправы.
Была глубокая безлунная июльская ночь. Хотя небо было чистое, звездное, но не видно было ни зги.
Передний край обороны нашей роты, где были вырыты глубокие окопы, находился в полутора километрах от реки. Местность была ровная, низменная, изобилующая болотистыми участками с небольшими кучками кустарников.
В моем отделении было два станковых пулемета 'Максим" и 9 солдат различных национальностей, среди которых были двое русских, двое украинцев, двое узбеков, один туркмен, один болгарин и один цыган.
Перед выступлением нас хорошо накормили. Настроение было приподнятое. Кругом грохотало, и мы все чувствовали, как среди невероятного ночного шума выделяется стрельба нашей артиллерии: пушек, минометов и "Катюш", разрывы снарядов которых огненным сполохом возникали на правом, неприятельском, берегу реки.
Артиллерия гитлеровцев, видимо немногочисленная, стреляла по нашим позициям редко и урона наносила мало. Но пулеметная стрельба с неприятельского берега была густая и прицельная, она шла по всему видимому фронту. Стрелял враг трассирующими (светящимися) разрывными пулями, которые производили сильное ощущение на воинов. Пулеметный огонь был перекрестным, и часто казалось, что многие пули, выпущенные с того берега, летят прямо в тебя и разрываются около уха. Особенно тревожное впечатление эта производило на новых, молодых необстрелянных солдат, прибывших с пополнением перед сражением на Орловско-Курской дуге.
Задолго да рассвета наша рота короткими перебежками начала приближаться к берегу реки, где была организована переправа. Бойцы каждого подразделения шли гуськом друг за другом по неведомой тропинке. Впереди цепочки был проводник, который знал тропинки и пути прохода к переправе: он их изучил еще в светлое время и уже провел по ним не один десяток солдат.
Остановки во время движения были частые и довольно длительные, т.к. многие в темноте теряли видимость впереди идущего и отклонялись в сторону. Приходилось их разыскивать. Темнота была такая густая, что в трех метрах человека было не видно. Некоторые бойцы роты в темноте потерялись. К счастью, в моем отделении все сохранились благодаря двум тяжелым пулеметам, которые перетаскивались тремя бойцами, постоянно сменявшимися.
Движение наше было не простым: невидимость тропы, болотистые места, общая темнота, под пулеметным огнем, а под ногами часто попадали трупы убитых солдат, на которых иногда спотыкались. Бой за переправу шел непрерывно уже не первые сутки, и убитых еще не успели убрать.
Часа через полтора вся рота залегла на берегу реки, ожидая команды на переправу.
Враг постоянно освещал наши позиции фонарями-ракетами и обстреливал переправу. Иногда становилось так светло, что было ясно видны лодки и плоты, на которых переправлялись бойцы других подразделений. С нашей стороны оружейный и автоматный огонь не открывался, чтобы не обнаруживать своего точного расположения. Только артиллерия наша с тыла постоянно стреляла по позициям
противника, засевшего на высоком и крутом берегу реки.
Из-за малого, недостаточного количества плавательных средств переправа шла медленно. Переправлялись на всем, на чем только было можно: на лодках разного размера, даже одиночках, на плотах, спаренных бревнах и даже в бочках, а некоторые бойцы переправлялись вплавь.
Не все добирались до берега противника. Постоянный пулеметный огонь с трассирующими пулями над водой делал свое губительное дело. Та там, то тут слышались крики раненых, потери в нашем полку были значительные.
Был строгий приказ: на переправе не шуметь. Поэтому все старались переправляться молча, насколько это было возможно. Лодки и плоты перегружались и иногда, не выдерживая груза, переворачивались. Те, кто умел плавать, добирался вплавь до берега, некоторые переправлялись, держась за перевернутую лодку, другие тонули.
На моих глазах трех бойцов посадили в очень маленькую рыбацкую лодочку, совершенно неустойчивую и наложили в нее всякой амуниции, а через плечи бойцов навешали ручные пулеметы, автоматы. Лодку оттолкнули от берега, а она, проплыв 25 - 30 метров, перевернулась. Один молодой паренек не успел с плеча скинуть всю ношу и стал тонуть. Плавать, видимо, не умел. Стал громко кричать о помощи. С берега ему крикнули, что сейчас помогут, но если он будет продолжать кричать, то его пристрелят. Так, молча, он пошел на дно.
Я оказался в одной лодке с двумя бойцами и одним станковым пулеметом. Двигались мы очень медленно. В темноте попали в какие-то водные заросли и, пока выпутывались из них, стало заметно светлеть и мы увидели противоположный берег. Река в месте переправы оказалась широкой. Передовые наши части, захватив вражеский берег, завязали с ним отчаянный автоматный и рукопашный бой.
Пулеметный огонь противника по переправе продолжался: к нему добавились разрывы мин, т.к. теперь немцы могли стрелять с прицелом. Мы ускорили движение, и правый берег был уже близко. Рассвело, и стало видно все.
Кругом, и справа, и слева, двигалось большое количество различных плавательных средств, на которых переправлялись войска. На крупных плотах переправлялись артиллерийские орудия. Разрывов вражеских снарядов, которые поднимали столбы водных фонтанов, стало меньше, а когда до берега оставалось 20-30 м, вдруг пулеметный и минометный огнь врага внезапно прекратился. Стало совершенно тихо. Невообразимая тишина разлилась над рекой, и было слышно только всплески весел или досок, которые их заменяли. Наступал хороший, тихий, теплый, солнечный день.
Ободренные тишиной и светом, бойцы стали громко переговариваться и перекликаться, кто ранен, кого не стало. Радость жизни выплескивалась из людей наружу, все повеселели, быстро доплыли до берега. Некоторые, не доплыв, на мелководье выпрыгивали с лодок и плотов в воду и пешком выходили на берег.
Артиллерийская канонада и разрывы авиационных бомб стали слышны где-то вдалеке - линия фронта откатывалась на запад, враг поспешно отступал.
На берег мы выгрузились беспрепятственно. На ходу собирались в свои подразделения и затем быстро двинулись в сторону отступающих немцев.
Командир роты приказал мне поставить два пулемета на берегу и охранять с отделением левый фланг (на случай прорыва врага) до завершения переправы всего нашего батальона.
Боевое охранение прошло спокойно. Мы умылись, привели себя в порядок. Никого в моем отделении не ранило. Настроение было хорошее. Ярко светило солнце. С последними частями нашего батальона мы двинулись быстрым маршем на запад, к городу Харькову, где нас ожидали жаркие бои.



май 1987 года



Рассказ пятый



НАПРАСНЫЕ ПОТЕРИ



Отгремело сражение на Орловско-Курской дуге летом 1943 года. Наши войска с боями продвигались к городу Харькову. Немцы на каж­дом благоприятном рубеже устраивали оборонительные позиции, пыта­ясь задержать наши войска. Враг устанавливал несколько пулеметов и небольшими силами останавливал наше движение, заставляя окапы­ваться наших бойцов.
В тех случаях, когда пехота поддерживалась артиллерией, последняя своевременным огнем подавляла пулеметы противника, позволяя быстрой атакой наших бойцов захватывать его рубежи и тем самым без особых потерь продвигаться вперед.
Но не всегда артиллерия была под руками и тогда эти огневые рубежи противника командование приказывало захватить пехоте, при этом, обычно, бывали большие потери в наших войсках. Усугублялось это там, где командовали нерадивые командиры, желающие только отличиться перед начальством. Такие командиры никогда не думали о своих бойцах, о бессмысленности посылки их на огневые точки врага. К людским потерям и страданиям они были глухи и жестоки. Ими больше руководило желание приказывать, отличиться любой ценой, сделать карьеру. Война - есть война. Война все спишет. Так думали многие и руководствовались этим.
Об одной такой, из многих, напрасных и трагических атак, свидетелем которой мне пришлось стать, я и хочу рассказать.
Днем наш батальон после долгого и быстрого марша вышел к опушке леса, где предполагалась остановка на отдых. Впереди было про­сторное поле, по которому проходила железная дорога. За полотном железной дороги виднелся другой лес, где закрепились гитлеровцы, установив замаскированные минометные и пулеметные огневые точки.
Не успел наш батальон разместиться на отдых в лесу, как была подана команда приготовиться к захвату вражеских позиций за по­лотном железной дороги. Первыми подняли и бросили в атаку бойцов 1-й роты. Добежав благополучно до полотна железной дороги, бойцы были прижаты к земле внезапным мощным огнем минометов и пулеметов противника.
Нам, находящимся на мушке леса, не была видна железная дорога, но многочисленные разрывы снарядов и стрекотня пулеметов были видны и слышны отчетливо. Через некоторое время несколько бойцов из 1-й роты возвратилось. Они рассказали, что там, около полотна железной дороги осталось лежать много наших солдат.
Как только рота добежала до железной дороги, противник открыл прицельный огонь по нашим бойцам. Вдоль полотна ранее кем-то было нарыто много окопов. В них и бросились наши бойцы, чтобы укрыться от губительного минометного огня. Но окопы уже были заняты: в них лежали мертвые наши солдаты, убитые в предыдущих атаках. Видимо, до нашего батальона здесь безуспешно пытались прорваться бойцы других воинских частей.
Наши бойцы ложились в окопы прямо на мертвых, стараясь укрыться, но навесной минометный огонь врага делал свое дело - разил наших бойцов и они, беззащитные, погибали. Тех же, которые пытались перебежками вернуться назад, настигал пулеметный огонь, и поле было усеяно погибшими. Немногим удалось возвратиться.
Неудача, видимо, только разозлила наше командование. Случившегося было мало, и оно бросило в атаку 3-ю роту. Все повторилось... Солдаты также в коротком броске добежали до железной дороги, когда на них посыпались снаряды. Пулеметные очереди летели над самыми рельсами, потому никто не мог подняться на насыпь железной дороги и увидеть, что впереди. А те, кто решился перескочить насыпь, были скошены пулеметным огнем. Огонь врага сгубил почти всю 3-ю роту. Прошел слух среди бойцов, что вернулось от роты всего 12 человек.
Очередь дошла до нашей 2-й роты. Была подана команда -приготовиться к бою. Мы уже понимали, что это будет не бой, а настоящая бойня, безжалостная, безысходная. Нас посылали на верную смерть. Наступило гнетущее состояние...
Тем временем начало смеркаться. Появились полевые кухни, которые привезли ужин. Было уже за 8 часов вечера. Так как потери в батальоне были большие, почти всю еду отдали нашей роте. На мое отделение пулеметчиков жали целое ведро с нарезанной кусочка­ми вареной конины.
Последнее время конского мяса было много в связи с тем, что шло наступление наших войск и многие кони гибли под пулями и сна­рядами. В другое время, на отдыхе, мы его ели, нисколько не сму­щаясь. Сейчас же было совсем другое. Солдаты были подавлены гне­тущим состоянием от только что произошедших бессмысленных людских потерь. В ожидании подобной участи бойцы не разговаривали друг с другом. Каждый был предоставлен сам себе и погружен в свои сокро­венные мысли.
К ведру с кониной никто не притронулся, при одном взгляде на него тошнило. Некоторые из нас легли на землю и лежали спокойно, как бы прощаясь с жизнью. Я тоже лег на спину между деревьями и стал смотреть на небо и верхушки деревьев. О чем я тогда думал - сейчас точно не помню. Единственно, что вспоминаю, что в тот момент я не думал о предстоящем; в сознании моем возникали эпизоды прошедшей жизни, а как будто вокруг меня ничего не существовало.
Сколько времени мы так лежали - не помню, наверное, немного.
Стало смеркаться. Кто-то пробежал мимо из командного пункта и ска­зал, что больше атак не будет, так как командование решило, что достаточно потерь и двух рот, а то от батальона ничего не оста­нется.
Так судьба - злодейка обошла стороной нашу роту, и на этот раз я остался живой вместе со своими бойцами подразделения.
Но не всегда так бывало. Были и другие напрасные бои с большими потерями, в том числе и в моем отделении. Но я не помню и не слышал, чтобы за эти напрасные жертвы кто-нибудь из командиров отвечал своей головой. Бездарность многих командиров в таких слу­чаях заглушалась громкими фразами о геройстве и бесстрашии бойцов, многие из которых даже и не помышляли о том, что их посылали на обреченную бойню и ничем неоправданную смерть.
Видимо, этим и страшна всякая война, которая неизбежно несет в себе огромные бессмысленные людские, материальные и духовные потери.



май 1989 года



Рассказ шестой



БОЙ ПОД ХАРЬКОВОМ 14 АВГУСТА 1943 ГОДА



После двухсуточного перехода по проселочным дорогам, преследуя отступающие войска противника, наш полк на третьи сутки, наконец, настиг неприятеля к вечеру 13 августа 1943 года. Переход был трудный и утомительный. Шли днем и ночью с очень короткими остановками, и когда звучала команда " привал", все бойцы валились на обочине дороги и тут же засыпали. На вторую ночь шли уже автоматически: было темно, и каждый чувствовал бойца спереди и по бокам и шел равномерно покачиваясь. Я невольно ловил себя на мысли, что иногда шел в сонном состоянии, до того мы были все усталые.
Дело в том, что перед этим маршем наша часть развернулась для боя с гитлеровцами, но они, не приняв боя, внезапно снялись со своих позиций и быстро отступили, далеко оторвавшись от нас. Нельзя было давать фашистам передышки и времени для закрепления на новых позициях. Командование приняло решение, не останавливаясь преследовать их по пятам. И вот мы догоняли их уже более двух суток.
Начинало вечереть, и уже вдали показались заводские трубы в пригороде Харькова, когда с вершины небольшого холма гитлеровцы открыли по нам пулеметный огонь. Наша рота залегла, а затем короткими перебежками мы стали приближаться к неприятелю. В моем отделении было два станковых пулемета “Максима” и восемь человек бойцов.
Гитлеровцы были на верху холма и скрывались за деревьями. Мы были в низине, нас еще разделяло расстояние около километра. Необходимо было для атаки сократить расстояние и поэтому мы, при ослаблении огня со стороны противника, старались перебежками и ползком приблизиться к нему, а те, кто были сзади, прикрывали нас огнем. Так постепенно, используя неровности рельефа, наша рота приблизилась на расстояние, примерно 250 - 300 метров.
Но солнце уже село за горизонт и летняя украинская ночь быстро надвигалась. Скоро исчезли очертания рельефа. Была подана команда: закрепиться на достигнутом рубеже, атака будет утром на рассвете.
К счастью, в моем отделении никого не ранило, и мы быстро установили тяжелые, весившие 77 килограмм, пулеметы и выкопали маленькие (по калено) окопчики. Огонь с обеих сторон прекратился - стало темно и тихо. Впереди была короткая ночь. Поужинав от подоспевшей походной кухни, бойцы быстро заснули. Со своим заместителем сержантом Фесюком мы договорились, что первую половину ночи дежурю я, а вторую - он. Фесюк тут же привалившись, уснул мертвым сном.
Усевшись поудобнее на задний бруствер окопчика, я положил автомат рядом с собой. В кармане у меня были три небольшие гранаты “лимонки“, которые я тоже вынул и положил перед собой. На западе еще еле брезжил закат над горизонтом, как раз над немецкими позициями и были видны слабые силуэты проходивших на возвышенности гитлеровских солдат и слышан их гортанный говор. Кругом было тихо, лишь изредка вспыхивали яркие фонари - ракеты, которыми немцы освещали позиции перед собой.
Чтобы не уснуть, я что-то мурлыкал себе под нос и медленно покачивался. Мне казалось, что прошла уже вечность, иногда я засыпал, но тут же вздрагивал. Невдалеке сзади иногда слышен был лязг металла: видимо, это подходила наша артиллерия. Потом совсем стало тихо, только слышалось посапывание спящих бойцов.
В час ночи я разбудил Фесюка, приказал ему дежурить и в случае чего немедленно разбудить меня. Сам же присел в окопчик и тут же заснул.
Проснулся я от тихих окриков и шума бегущих назад бойцов нашей роты. Начинало светать, никто не стрелял - ни наши, ни немцы. Враз схватив пулеметы, мы побежали со всеми вниз назад и только через несколько минут узнали, что нашей части приказано поменять позицию: отойти назад и наступать в километре - двух левее того места, где провели ночь.
Позицию меняли быстро и уже через полчаса вступили в бои. Когда отходили назад, я увидел огромное количество наших артиллерийских установок различного вида. Передний край был буквально насыщен артиллерией. Орудия и минометы стояли друг от друга на расстоянии 40- 50 метров, артиллеристы были взволнованы, они еще не стреляли. Пехоты тоже скопилось очень много, были и матросы в тельняшках.
С полкилометра мы бежали среди редких и низких кустарников по полю. Артиллерия осталась позади, и тут вдруг она “заговорила”. Началась такая канонада... Снаряды летели на фашистов прямо над нашими головами. Противник тоже стал бить из артиллерии по нам.
От взрывов наших снарядов немцы бежали и падали, и тут я четко увидел неприятеля, его было много. Поставив около плетня оба пулемета, мы дали несколько длинных очередей по отступающим гитлеровцам, многие падали. Наступательный порыв был велик, и командиры требовали не останавливаться.
Около одного из пулеметов разорвался вражеский снаряд - вместо пулемета осталась воронка от взрыва, пулеметчики были убиты. Я с Фесюком и еще двумя бойцами со вторым пулеметом бросились вперед.
Впереди на холме стоял дом - ферма на поляне, окруженная аллеей тополей. Гитлеровцы устремились к этому дому, и мы бросились за ними, стреляя из автоматов и попеременно таща за собой пулемет. С нами бежали бойцы других воинских частей, и мы перемешались.
На поляне лежали убитые наши солдаты, и я понял, что, видимо, вчера здесь тоже был жаркий бой.
Гитлеровцы, не останавливаясь, убегали за ферму. Когда мы добежали да конца поляны, то увидели за тополиной аллеей сплошное поле высокой и густой кукурузы. Нам бы проскочить эту кукуруза с ходу, сколько бы ее не было, но была дана команда остановиться перед аллеей, разобраться в порядках и накопиться для дальнейшей атаки.
Видимо, это поняли и гитлеровцы, и открыли по нам ураганный огонь из минометов и пулеметов. Пулеметный огонь был настолько густой, что стебли кукурузы попадали, а нас он прижал к земле. Мы же противника не видели из-за кукурузы и ничего не могли сделать. Стали наспех окапываться.
Я лежал за пнем тополя и на корточках пытался хоть немного зарыться в землю, но моя саперная лопатка попала на толстый корень и надежды мои врыться в землю исчезли. Через несколько минут минометный огонь удвоился, кругом стали рваться мины. Мины взрывались и наверху, попадая в деревья и осыпая нас смертоносными осколками, которые летели с пронзительным воем. Среди раскатов взрывов были слышны стоны и крики, предсмертные и о помощи.
Я все еще лежал за пнем, тщетно стараясь вмяться в землю. Сверху голову прикрыл саперной лопатой. Вдруг что-то очень больно ударило меня в спину. Вначале тело мое напружинилось, потом обмякло. Я почувствовал, как что-то горячее разливается у меня под гимнастеркой. В это время кто-то упал на меня сверху и со стоном сразу же умер, свалившись рядом - то был молодой незнакомый боец.
Наконец, минометный огонь прекратился. Я боялся пошевелиться - болела спина и рука. Расстегнув воротник гимнастерки, второй рукой в крови ощупал рану и понял, что она не тяжелая: осколок мины попал в лопатку плеча и не пробил ее.
Когда я поднял голову, то моим глазам представилась невообразимая картина. Словно все было перепахано, ни одной целехонькой травинки, все забросано сучьями деревьев, кругом воронки и жуткая смерть. Своих бойцов я никого среди мертвых не узнал, не было и пулемета. На окрики своих никто не ответил. ( Что с ними стало, так я и не смог потом узнать). Рядом лежали убитые молодой боец и матрос. Другой матрос, прислонившись к дереву, сидя покачивался, показывая перебитые обе ноги и прося: “Братишка, перевяжи...”. Я поднялся и с другим раненым бойцом перевязал обмотками ноги матроса (потом я его видел в операционной медсанбата).
Прибежал откуда-то молоденький санитар и сказал, что за фермой в деревушке стоит медсанбат и всем раненым, которые могут двигаться, надо идти туда. Забрав оружие, мы вдвоем с раненым бойцом побрели в медсанбат, по пути к которому нас, раненых, накопилось много.
Бои под Харьковом продолжались еде несколько дней. Фашисты упорно сопротивлялись. Только через десять дней наши войска, разгромив гитлеровцев, освободили Харьков, о чем я узнал уже находясь в полевом госпитале.
В течение месяца в госпитале меня подлечили, и я снова ушел на фронт.



май 1985 года



Рассказ седьмой
Г О Л О Д



Вот уже 50 лет как кончилось Великая Отечественная война, а воспоминания о ней живут и мысли будоражат. Чем дальше ухо­дит время, тем все яснее представляется страшная бессмыслен­ность и жестокость многих событий, имевших место на войне. Громкие победы и геройство, проявленные генералами и рядовыми, хотя и помнятся хорошо, но теперь, по прошествии времени, зна­чимыми становятся воспоминания о бесчисленных потерях и стра­даниях простых людей, которые, иногда кажется, можно было бы и не допустить. Сейчас, когда все открыто и много написано правды о минувшей войне, возникают часто горькие воспомина­ния.
Несколько лет назад я написал шесть рассказов о том, как мне пришлось воевать, и том числе был рассказ о напрасных по­терях. Тогда мне казалось, что все значимые мгновения, пере­житые мною на войне, я изложил. Но вот за последние годы от­дельные высказывания в газетах о событиях минувшей войны по­служили поводом к тому, что мне захотелось рассказать еще об одном эпизоде, который, как мне кажется, сопровождает все войны, но почему-то очень мало освещается в прессе, возможно из-за его не характерности.
Весной 1943 года наша воинская часть наспех заняла оборону невдалеке от реки Северский Донец, местность была открытая, голая. Ни населенных пунктов, ни лесной или кустарниковой растительности поблизости не было. Окопы нашего взвода были вырыты на склоне небольшого холма, обращенного к неприятелю. Обзор из окопов был очень хороший, из них были видны неприятельские позиции далеко в кустарниках, но окопов врага из-за кустарников не было видно. Зато наши окопы им было видно, как на ладони.
В светлое время немцы периодически обстреливали наши позиции из минометов и пулеметов. Снаряды разрывались как спереди, так и сзади, а также среди окопов, были и прямые попадания. Ежедневно были убитые и ранение, немецкие снайперы стреляли и из винтовок, жертвами их становились наиболее беспечные солдаты, которые слишком высовывались из окопов. Ходов сообщения между окопами в то время еще не было вырыто, и солда­ты были изолированы друг от друга. Свой окоп я вырыл по всем правилам в полный рост, с бруствером и поэтому мог стоять в нем, не беспокоясь стать мишенью для врага. В 3 - 5 метрах справа и слева цепочкой были вырыты окопы бойцов моего отделе­ния.
Пищу мы получали 2 раза в сутки, в темное время. Первый раз - в предрассветной утренней мгле (около 7 часов утра). Обычно это была каша и хлеб; иногда жиры, консервы, сахар или конфеты, второй раз - в вечерние, поздние сумерки (часов в 6 - 7 вечера). Обычно это был суп с мясом и хлеб. Порядок был такой: двое из отделения брали у всех котелки и направлялись к месту стоянки полевой кухни, которая обычно устраивалась в 100 - 200 метрах в тылу в пониженных и скрытых частях рельефа.
Оборона протекала вяло. Весь день мы находились в окопах - одиночках без движения. Тело от этого немело, каждый из нас был как в карцере. Иногда переговаривались с соседями, иногда постреливали из винтовок (как требовали командиры), если удавалось увидеть живые цели противника. Но после таких выстрелов, обычно, противник посылал к нам пулеметные очереди, а иногда и минометные снаряды. А мы садились на дно окопа и ждали окончания обстрела. В вечернее время, а часто и ночью (так как днем высыпались), мы вылезали из окопов, разминали отек­шие члены, хоронили убитых за прошедший день. Приходили командиры, рассказывали новости, подбадривали.
Но вскоре все резко изменилось. Нас практически перестали кормить. Интенданты жаловались на распутицу, дожди, непроезжие дороги, на отсутствие транспорта, который не мог привезти провиант. На деле же были настоящие безответственность и голово­тяпство. Резко изменился рацион. Перестали давать жиры и са­хар, в два раза уменьшили пайки хлеба, а потом и еще в два раза. Каша стала жидкой, а вместо супа стали давать затируху (воду, жидко замешанную мукой) и грамм 20 - 30 в ней мяса. Очень быстро мы почувствовали, как уходят силы, все похудели, стали шататься. От недоедания стали беспрерывно спать в своих око­пах. Если бы только фашисты знали, в каком мы состоянии, они бы смогли нас всех взять голыми руками.
У меня в вещевом мешке было 2 пачки зеленого чая. Раньше я никогда не курил и не имел к этому пристрастия. В окопе я попробовал из чая свернуть цигарку и закурить. Затянувшись несколько раз, я впадал в сон. А самое главное, при этом прекращалось ощущение голода в желудке. А голод наступил настоя­щий и длился он еще около двух недель. Трудно себе предста­вить, что в обороне, без передвижения войск командование могло такое допустить.
Наша воинская часть, 213-я стрелковая дивизия, была многонациональной. Только в моем отделении были узбеки, таджики, туркмены, украинцы, белорусы и русские. От голода все мы очень ослабли. Ночью мы с большим трудом вылезали из окопов, но не все. С моим заместителем, белорусом Фесюком, мы в обнимку ходи­ли между окопами, чтобы не упасть, заставляя себя разминаться после дневной спячки в сидячем положении на дне окопа. Стара­лись будить своих бойцов и помогали им вылезти из окопов. Мно­гим уже было все безразлично, а некоторые плакали (вернее под­вывали), но из окопов так и не вылезали. Сейчас даже трудно себе представить эту картину.... На что мы были похожи !?... Голодные, грязные, немытые, вшивые. Что мы пережили в то время на войне, практически не воюя, - одному богу известно.
В одну из ночей туркмен по фамилии Турабов из своего око­па не отозвался. Он так и уснул навеки от голода. А был Тура­бов мощным, крупным человеком, но очень пассивным. Он совсем исхудал и организм его не смог перенести голода. Старшие начальники дали команду раздеть Турабова до нижнего белья и зарыть в его же окопе, что мы с Фесюком вдвоем и сделали. Так безвестный окоп стал его могилой.
Через два - три дня нас стали усиленно подкармливать, а затем передислоцировали на другое место держать оборону в непосредственной близости от деревни под названием "Пески", расположенной вдоль реки Северский Донец.
Здесь, на новой позиции, на окраине крупной, но совершен­но разрушенной войной, деревни были вырыты хорошие окопы с ходами сообщения. Деревня была пуста, дома разрушены до основания, а жители ее все исчезли. Но, как оказалось, в ней до войны жили люди зажиточно, так как в заваленных холодных погребах мы находили много хорошей провизии: различного зерна, сала, сахара, яиц, муки, копченостей и т.п. У нас наступил сытый период, мы все скоро поправились и быстро забыли кош­марные дни, связанные с голодом, как будто бы этого эпизода и не было.
2 сентября 1995 года

Автор страницы солдата

Страницу солдата ведёт:
История солдата внесена в регионы: