Война началась, когда выпускники Шепетовской фельдшерско-акушерской школы, где я учился, сдавали последние государственные экзамены. Город Шепетовка Каменец-Подольской (ныне Хмельницкой) области - крупный железнодорожный узел буквально со второго дня войны подвергался массированным бомбардировкам, на его улицах впервые появились беженцы – семьи военнослужащих, а также партийных и государственных работников из областей Западной Украины. Город жил в напряженной тревоге, однако паники не было – мало кто думал, что война будет такой длительной, а враг будет так зверствовать. Я успешно сдал экзамены, получил удостоверение об окончании школы и предписание в течение 10 дней явиться на работу в качестве заведующего медицинским пунктом в Профессионально-техническом училище, которое готовило специалистов по валке леса и обработке древесины. В предписании указывалось, что неприбытие к месту работы в указанный срок влечет за собой уголовное наказание. В то время действовал закон, по которому опоздание на работу свыше 20 минут рассматривалось как прогул, а в военное время неявка на работу могла квалифицироваться как дезертирство. Мне еще не исполнилось 17 лет и я боялся такого грозного предупреждения. Мои отец, мать и пятеро детей в то время жили в селе Сельцо Славутского района, в 40 км на запад от Шепетовки. В селе, расположенном на опушке густого леса, жили в основном поляки и лишь несколько украинских семей, которые в 1940 г. почти все были переселены в Молдавию. Нашу семью оставили на месте, потому что отец работал в бригаде плотников на военном объекте – строили оборонительную линию на возможном направлении наступления противника. Траншеи, обшитые бревнами проходы, блиндажи и бетонные долговременные закрытые огневые точки (дзоты). К войне готовились серьёзно. Пытались скрытно построить нечто вроде Линии Мажино (Франция) или Линии Маннергейма (Финляндия). Вложили немало средств и труда, но все было напрасно. Немцы эту линию обошли стороной. Я постарался использовать отпущенные мне 10 дней, чтобы повидаться с семьей. Родители поздравили меня с окончанием школы и собрали для отправки к месту работы. 29 июня, в воскресенье, мы с отцом направились в наше родовое село Полянь, где жили родители отца и откуда было ближе к железнодорожной станции. Мать уговаривала нас остаться дома, так как в лесу слышалась стрельба, поговаривали, что немцы высадили десант и в селах появились подозрительные люди. Предполагалось, что это могли быть вражеские разведчики и диверсанты. На душе матери было тревожно. Мы, как могли, успокоили её и отправились в путь. Через полчаса заметили на берегу реки Горинь три танкетки, из них к нам подбежал танкист и стал спрашивать о положении в окружающих селах и на дороге. Отец начал отвечать, но вдруг раздались пулемётные очереди, отец и танкист были смертельно ранены в голову. Отцу тогда было всего 38 лет. Это была первая жертва войны в наших селах. Я возвратился к матери, сообщил ей траурную весть и бегом побежал в с. Полянь за подмогой. Мужики принесли тело в село и в тот же день организовали похороны. В последний путь его провожало много жителей села. Был яркий солнечный день. Внезапно над нами появился немецкий истребитель и начал обстреливать траурную процессию из пулемёта. К счастью, никто не пострадал, так как его отогнал наш истребитель. Завязался воздушный бой и один из самолётов загорелся и упал в болото. Я не могу с уверенностью определить, чья это была машина, но нам больше никто не мешал с достоинством завершить погребение. С тяжёлым сердцем отправился я на следующий день к месту работы, оставив дома мать с младшими детьми (три девочки 13, 11 и 9 лет и мальчик 1 год 8 мес.) Матери было 36 лет, а мне еще не исполнилось и 17-ти. Я надеялся, что немцы будут остановлены, и я смогу оказывать семье помощь. Прибыв на место, где размещалось ПТУ, я узнал, что директор училища получил предписание немедленно эвакуироваться в тыл. Правда, оставленные без присмотра многие ученики разбежались по домам, благо их родители жили недалеко в лесных селах. Остальные окольными дорогами, укрываясь в лесах от вражеских самолётов, продвигались в тыл. С нами было несколько подвод с продуктами, что позволяло нам питаться в дороге. До реки Десны наш отряд совсем поредел, в нем остались лишь часть преподавателей и учеников-сирот, которым некуда было идти. Директор сдал свои полномочия в городе Остер Черниговской области, так как он подлежал мобилизации, а я обратился в местный райвоенкомат с просьбой направить меня в армию. Мне в этом отказали. Сказали: подрасти еще немного, хотя бы до 17-ти лет. У них и без этого было много работы по выполнению приказа о срочной мобилизации мужчин 1905-1921 годов рождения. Без рубля в кармане и одетому по-летнему, с большими трудностями мне удалось добраться в числе эвакуированных до Чкаловской (ныне Оренбургская) области, где жили моя бабушка по материнской линии с сыновьями. В дороге, на эвакопунктах, нас бесплатно кормили. Ехали мы в товарных вагонах и на открытых площадках, на которых вывозилось в тыл оборудование военных и других стратегически важных заводов. Немецкие самолеты без устали бомбили и обстреливали эшелоны. Доставалось и нам, были убитые и раненые. С января по август 1942 г. я работал в Чкаловской области заведующим сельским медпунктом, 20 августа Державинский райвоенкомат прислал мне повестку явиться в санитарное управление Южно-Уральского военного округа в городе Чкалове. Там меня назначили командиром медико-санитарного взвода стрелкового батальона и направили в село Новая Сергеевка, где формировалась 333-я дивизия. 27 августа я получил военное обмундирование: пилотку, гимнастерку, брюки и кирзовые сапоги. Дивизия комплектовалась из жителей областей Приуралья и Средней Азии, поэтому состав ее был по-настоящему многонациональным. Некоторые солдаты слабо владели русским языком, в ротах они поддерживая друг друга. В течение месяца проводилась интенсивная военная учеба, главным образом стрельба и освоение военной техники. К этому времени положение на фронтах стало критическим. После поражения под Москвой гитлеровцы стремились взять реванш и остервенело рвались на Кавказ и к Сталинграду. В начале октября полки погрузились в теплушки и через семь дней мы оказались на фронте. Всем объявили, что с 10 октября 1942 г. дивизия находится в зоне боевых действий. Затем скрытно, преимущественно ночью, пешком (на то мы и пехота!) начали подтягиваться к передовой линии. Только позже нам стало известно, что приближение к фронту резервов было частью стратегического плана Сталинградской битвы. Путь был трудный, в песчаной почве буксовали машины, лошади натужно пытались вытащить орудия, нередко не выдерживали и падали. Тылы отстали от пехоты, и в течение недели солдат нечем было кормить. В колхозных амбарах брали пшеницу, сутками ее варили в котлах и раздавали как кашу, но желудки отказывались ее переваривать. Практически целый месяц с кратковременными привалами на отдых продвигались мы к Дону. Наконец, 15 ноября наш батальон переправился через реку и расположился в небольшом ивовом кустарнике. Нам приказали тщательно замаскироваться, вечером и ночью не курить, иначе на вспыхнувшую спичку или папиросу будут стрелять. Питание наладилось: нам полагалось 900 граммов хлеба, консервы и обязательно горячая каша с мясом. Всем выдали зимнее обмундирование: шапки, фуфайки, командирам – меховые безрукавки, а позже, когда подморозило, раздали валенки. Разумеется, солдатам полагалась махорка, а командирам – ароматный курительный табак. Я так и не научился курить и свой табак отдавал солдатам. Они смешивали махорку с табаком и таким образом «облагораживали» свои самокрутки. Тыл действительно заботился о нас. Мы имели полные патронташи патронов, а артиллеристы и миномётчики запаслись боевым комплектом снарядов и мин. В ночь с 18 на 19 ноября началось генеральное наступление Красной Армии по всему Сталинградскому фронту. Перед нашим полком была поставлена задача освободить крупную станицу. Ночью, по команде, без артиллерийской подготовки мы ринулись к этому населенному пункту по промерзшей и слегка припорошенной снегом пашне. Я бежал вместе с другими атакующими в каком-то экстазе, не обращая внимания на летящие пули. Боялся только отстать и заблудиться. В станице уже шёл бой. Там все горело, слышались громкие взрывы. Мы захватили станицу и пленили румынскую дивизию вместе с её штабом, прорвали линию фронта и открыли путь дальнейшему наступлению. Утром в густом тумане послышался гул низко летящего самолёта, который сбросил десант немецкой жандармерии, однако все парашютисты (около 15 человек) были встречены нашими бойцами и сразу попали в плен. Оказалось, что немецкое командование, обеспокоенное отсутствием связи с румынской дивизией, направило полевых жандармов для выяснения обстановки. Разгром дивизии наше командование оценило высоко. Об этой операции писала наша фронтовая газета. Не обошлось без досадных инцидентов. 20 ноября под вечер наша колонна пустилась вдогонку за отступающим противником. Я шёл рядом с молодым младшим лейтенантом (его фамилия, кажется, была Каляев). На обочине дороги, метрах в 10 от двигающейся колонны, он заметил торчащее из земли оперение небольшой 45 мм мины и побежал к ней. Предполагая, что мина может взорваться, я крикнул ему: «Не трогай!», но он нагнулся и взял ее в руки. Тогда я скомандовал колонне: «Ложись!» и сам лёг на землю. Солдаты, игнорировав команду, подняли головы к небу и, не обнаружив там самолёта, продолжали шагать. По закону подлости мина взорвалась, 8-10 солдат были ранены, в основном легко. Лейтенант же получил множественные ранения рук, ног и живота, но продолжал стоять. Его перевязали и оставили дожидаться санитарной повозки. К ночи усилился встречный ветер повалил густой снег, видимость была нулевая. Вдруг слева по маршу колонны на неё обрушился шквальный огонь. Стреляли пулемёты, миномёты и пушки. Мы залегли и открыли ответный ружейный огонь – наша артиллерия была в конце колонны. Перестрелка продолжалась свыше часа. Вдруг прозвучала команда прекратить огонь. Все затихло. Мы собрали раненых, их было немного, так как в темноте стрельба была не прицельной, и двинулись дальше. Оказалось, что по параллельной дороге двигалась колонна полка нашей же дивизии; из-за плохой координации ее командиры приняли нас за отступающих немцев. Потом с этим инцидентом разбирался военный трибунал. Мы стремительно наступали, с ходу освобождая населенные пункты. Были потери, но настроение было боевое. Временами немцы злобно огрызались. Однажды кинжальный огонь на околице села никак не давал возможности войти в него, пришлось дожидаться утра. Утром же мы нашли село свободным от врага. Оказывается, немцы ушли ещё днем, а нас удерживал оставленный ими заслон, состоящий из небольшого отряда и вкопанного в землю танка. Сильное сопротивление противника нам пришлось испытать в бою за город Суровикино с 6 по 9 декабря 1942 г. Немцы никак не хотели сдавать этот стратегически важный для них город. Я разместил наш санитарный пункт в землянке возле железнодорожного моста. По другую сторону дороги шёл бой, раненые стекались к нам из-под моста не только из нашего батальона. Помню, приехал командир полка с адъютантом. В это время мы перевязывали на открытом воздухе бойца с оторванной нижней челюстью: надо было зафиксировать язык, чтобы он не мог запасть, иначе в случае отёка могло наступить удушье. Командир полка похвалил нас. Сказав, что их санитарная часть почему-то застряла в дороге и не развернулась для приема раненых, он велел адъютанту отметить нас для представления к награде. Суровикино освободили, многие получили ордена и медали, но нас почему-то в списках не оказалось. Может командир полка исчерпал свой «лимит» времени пребывания на фронте и не успел выполнить свое обещание? (Несколько лет тому назад я прочитал в «Известиях», что в боевых условиях продолжительность жизни командира взвода составляла три дня, командира роты – семь дней, комбата – 11 дней, командира полка» – 20 дней. Солдату было отпущено 11 секунд). Наш батальон заметно поредел, но периодически к нам поступало пополнение. В декабре пришел и новый комиссар батальона, 42-летний капитан, происхождением из донских казаков. Он был смелый, требовательный и очень заботился о том, чтобы солдаты получали горячую пищу, которую доставляли даже в окопы в больших термосах. На этот раз он пришёл на передний край, я его сопровождал. Бойцы залегли в небольших ячейках, вырытых в поле – высокий сухой бурьян был покрыт неглубоким снегом. Комиссар и я продвинулись метров на 20 вперед и залегли. Он достал бинокль и приподнялся, чтоб осмотреть передний край противника. Я не успел сообразить, что случилось, как он повалился мне на руки и начал задыхаться. Немецкий снайпер целился в сердце, но попал в правую часть груди. Пуля пробила шинель, фуфайку, грудь навылет и, еще горячая, задержалась на внутренней стороне нательной рубашки. Через входное отверстие со свистом врывался воздух, что могло привести к удушью. Я быстро туго перевязал его нашими бинтами из индивидуальных пакетов с прорезиненной оболочкой на входном и выходном пулевом отверстии, и позвал бойцов, которые помогли мне вынести его на безопасное место. Немецкую пулю я положил комиссару в нагрудный карман гимнастерки. Раненого отправили в медсанбат, дальнейшая его судьба мне неизвестна. Сталинградская эпопея продолжалась. Одни воинские части Красной Армии сжимали окруженную группировку в городе, а наша дивизия сдерживала натиск противника, стремившегося прорвать кольцо окружения. 5 декабря 1942 г. 1-й батальон удерживал безымянную высоту 155 у хутора Островского. 8 декабря на нас обрушились танки генерала Манштейна. Сначала немцы обстреляли наш передний край шрапнелью. Впервые я попал в ситуацию, когда в воздухе рвутся снаряды, из них рассыпаются тысячи смертельных шариков, от которых даже в окопе не укроешься. Потом медленно поползли танки. Они потеснили нас меньше чем на один километр, и тут по пехоте врага, следовавшей за танками, ударили «Катюши». В облачном небе было видно, как над нашими головами летят реактивные снаряды: как перелетные гуси, они то перегоняли, то отставали на миг друг от друга. Танковая атака была отбита, мы закрепились на новой позиции и удерживали ее несколько дней. Но и у нас были значительные потери. В первой декаде января введенная из резерва танковая бригада с марша подавила врага на нашем правом фланге, и мы двинулись вперед. До конца 1942 г. в батальонах не было женщин, а 31 декабря к нам прислали медсестёр: в 1-й батальон – Марию, родом из Рязанской области, в другие батальоны – Людмилу и Анну. Трудно на войне солдату, а девушке трудно вдвойне. Скажу только, что Маруся была дважды ранена, блондинка Люда оказалась в самой гуще обороняющихся бойцов. Я был вблизи и услышал, как кто-то крикнул: «Люда убита!». Я подбежал и увидел ее лежащей на спине: с головы слетела белая меховая шапка, и светлые волосы рассыпались по снегу. Белые шапки выдали командирам, а солдатам – серые. Немецкие снайперы это знали, а Люда не знала…Аня была тяжело ранена летом при бомбежке. В августе 1943 г. погибла и медсестра Клава, родом из подмосковного города Истра. Где-то в мае нашу дивизию отвели в ближний тыл, пополнили молодыми людьми из освобожденных на Украине городов и сел и дали нам недели две на обучение новобранцев. Наш батальон разместился в молодом сосновом лесу на окраине города Изюм. По слухам, нас собирались бросить на освобождение Харькова или на помощь дивизиям, сражавшимися на Курской дуге. В конечном итоге нас направили на освобождение Донбасса. Помню, утром под Изюмом Клава по утрам маленькой щеточкой подкрашивала брови. Для меня, деревенского парня, это было в диковинку. Я спросил, что она будет делать, когда краска закончится. «На мой век хватит», – сказала она. В августе она погибла, пуля попала ей в сердце, и когда я открыл карман ее гимнастерки, в нем лежала щеточка и кусочек краски, размером с горошину. Хотелось бы, чтобы в этот праздничный день мы отдали долг уважения и почтили память наших отважных женщин за их ратный подвиг и самоотверженный труд в тылу. Хотелось бы также вспомнить полный опасности и тревог подвиг партизан и их помощников. В густых и местами заболоченных лесах, окружавших село Сельцо, обосновались партизаны, которыми командовал главный врач Славутской районной больницы Михайлов. Партизаны, в основном, занимались диверсиями на железной дороге – одной из главных магистралей немецкой армии. Когда я возвращался по этой дороге домой осенью 1944 г., демобилизованный после ранения, по обе стороны железнодорожного пути от станции Шепетовка до станции Здолбунов было видно очень много обгорелых и искореженных вагонов и паровозов. Это было делом рук партизан отряда Михайлова. Партизаны часто навещали Сельцо и останавливались в нашем доме, чтобы обогреться и подлечиться. Немцев в селе не было: их небольшие гарнизоны стояли в соседнем селе Полянь и на станции Кривин. В Сельцо они только изредка наведывались под большой охраной. Мать рассказывала: «Принесут партизаны белье постирать, После стирки развесим его на веревке во дворе. Вдруг крик: «Немцы едут!». Если они увидят дюжину или больше пар кальсон и рубашек, то сразу расстреляют, а дом сожгут. Мы быстро собираем белье, несём на чердак, прячем в соломе, а после отхода немцев опять полощем и сушим». Во дворе дома был колодец с холодной и вкусной водой, которой пользовались все соседи. Здесь же они обменивались новостями. Однажды в дом зашел молодой партизан, пообедал и поиграл с мальчиком. В качестве игрушки была граната «лимонка» (конечно, без запала). В это время на бричке к колодцу, окруженному соседками с ведрами, подъехал немецкий комендант с охраной, партизан тоже вышел из дома. Тогда мать взяла гранату, положила ее в кружку и вынесла партизану. Со словами: «Ты просил пить?», она передала ему кружку, а он незаметно переложил гранату в карман. Правда, на этот раз она не потребовалась - немцы быстро уехали. Семья кормилась тем, что выращивала на своем огороде. Девочки собирали в лесу ягоды и щавель, носили на станцию Кривин (за 7 – 8 км) для продажи, а заодно следили и сообщали партизанам о немецких эшелонах. Партизаны сильно досаждали немцам, и в октябре 1943 г. они решили разгромить их базу в Сельце. Большой немецкий отряд автоматчиков окружил село, людей стали сгонять на колхозный двор. Младшая сестра Дина в это время находилась в дальнем селе, зарабатывала на хлеб – нянчила в сравнительно благополучной семье ребенка. Средняя сестра Майя взяла на плечи маленького брата Гену и попыталась прорваться через цепь окружения. Как она рассказывала, немец кричал, чтобы она остановилась, а потом побежал за ней, но она спряталась в зарослях тальника у реки Горинь. Автоматчик выпустил очередь по кустарнику, но подойти ближе не осмелился – боялся засады партизан. Когда стемнело, Майя с братом перебралась по балке полуразрушенного моста на другой берег, затем пошла в село Полянь, где её приютил наш дедушка. Немцы заперли всех жителей села в большом колхозном сарае, обложили соломой и облили бензином. Но в последний момент по какой-то причине остановились. Говорят, что переводчик, который якобы был связан с партизанами, уговорил немцев отправить здоровых мужчин и женщин в Германию. Подогнали грузовики и всех сельчан, включая грудных детей и стариков, вывезли за 40 км в огороженный колючей проволокой загон в лесу недалеко от Шепетовки. В числе пленённых была мать и сестра София. Лагерь охраняли местные полицейские. Кроме сырой капусты и воды людям ничего не давали. У кормящих матерей пропало молоко и младенцы погибли. Стали умирать и другие дети, старики. Через несколько дней истощавшая Соня пролезла под проволокой и убежала к партизанам. Спустя неделю или две мать и еще одна женщина несли воду из колодца в лагерь. Полицаи не очень усердно сторожили. «Мы, – рассказывала мать, – побросали вёдра и убежали в лес». Семья опять собралась в селе, хотя мародёры из соседних деревень всё вывезли из хаты, даже вынули стёкла из окон. Партизаны застеклили окна, помогли продуктами. По сути, наш дом был небольшим штабом партизан. В это время в г. Славуте немцы обнаружили партизанскую явку. Хозяин квартиры партизан Павел был арестован, а его жену Анну с девятимесячной дочкой Раей партизаны успели спасти. Они привезли их в наш дом, и Анна оставила девочку на попечение моей матери, а сама ушла с партизанами в лес. Несколько месяцев наша семья нянчила партизанскую дочку с немалым риском для себя. Майя буквально с рук её не спускала. После прихода Советской Армии партизанка Аня забрала свою дочь, поблагодарив мою мать за заботу. Много лет спустя в Сельцо приезжала женщина с взрослой дочкой, разыскивала мать Анну Нестеровну, но она тогда уже жила со мной в Москве. А теперь на карте нет села Сельцо: при строительстве Хмельницкой атомной станции оно отошло в зону отчуждения, и было снесено. Все жители переселены в благоустроенные квартиры городского типа в поселке строителей и работников АЭС. Со временем поселок Нетишен превратился в город с населением свыше 30 тыс. жителей. После войны моя мать никакими льготами не пользовалась, хотя вполне могла получить медаль «Партизану Отечественной войны». Мать ни на что не претендовала, радовалась, что все ее дети остались живы. Трое из них получили высшее образование, девочки вышли замуж. Возвращавшийся с фронта солдат увез в Забайкалье Софию. Она родила ему дочь и трёх сыновей. Парни тоже закончили институты. В августе 1943 г. я был ранен в бою за освобождение Донбасса, четыре месяца лечился в госпиталях. По состоянию здоровья был отправлен в запас. Поздравляю вас, товарищи по оружию, с 70-й годовщиной Великой Победы и желаю успехов в сохранении того, что осталось от нашего Советского Союза, который мы защищали и на фронте, и в тылу, как могли.