Дядя Арсентий

Они встретились летом 1975 г., маршал Советского Союза министр обороны СССР, в 1944 г. командующий 1 Гвардейской Армии, Гречко Андрей Анатольевич и начальник охраны военно-строительного завода ЖВК ташкентского гарнизона, в 1944 г. старшина роты охраны полевого госпиталя 1-й Гвардейской Армии, Пола Арсентий Иванович. Встретились и узнали друг друга. После беседы маршал наградил начальника охраны (моего дядю) почетной грамотой.

Я с семьей приехал к нему в Ташкент в 1978 году. Дядя Арсентий показал мне грамоту и по моей просьбе рассказал все о своем военном прошлом и своих наградах. А его награды вызывали у меня очень большое уважение и любопытство, кроме медали за боевые заслуги и 4-х медалей, у него было 7 орденов красной звезды!!! И об этих орденах я узнал в 1948 г., когда дядя Арсентий приезжал к нам домой в Знаменку. Тогда военкомат, к которому была приписана деревня Ивановка, находился в Знаменке, а по тем временам за орден красной звезды платили 25 рублей, не помню только за месяц или за год. Дядя Арсентий приезжал в кителе, на котором было привинчено 7 орденов. Три ордена он откручивал, а с четырьмя он шел в военкомат получать деньги. Почему он так делал, мне никто не говорил, и вообще, он о войне не распространялся до 1978 г.

Четыре ордена в Знаменке имел еще один человек – Кондратенко, шофер – друг моего отца, за глаза его звали «человек-миномет». В Знаменке в конце августа всегда проходила ярмарка. На ярмарку всегда все наряжались как на праздник. Фронтовики одевали, как правило, гимнастерки и кителя с наградами. На ярмарке, конечно, торговали продуктами и товарами, но пик праздника начинался в 15 часов на стадионе. Стадион был в 150 метрах от базара в саду. Там проводился спортивный праздник: бег, гири, перетягивание каната, прыжки и прочее, но основное было метание гранат. И к этому моменту вся Знаменка была на стадионе. Гранату бросали сначала пацаны, потом парни, фронтовики, и «наконец» выходил Кондратенко. Это было шоу. Стадион замолкал, и устанавливалась тишина. Китель, где висело не только четыре ордена, но и медали, Кондратенко носил наброшенным на плечи. Подходил к какому-нибудь парню поддержки, сбрасывал китель и шел к черте, высокий тонкий в белой рубашке. Все бросали гранату с 5-7 метров разбегу, а Кондратенко бросал без разбега. Он становился левым боком в сторону броска, наклонялся так, что граната касалась земли, и швырял ее. До его броска гранаты не пересекали 70 метров. Граната Кондратенко летела от одной границы футбольного поля до другой (110 метров) и попадала во вратарскую площадку ворот. За воротами был кустарник шириной около метра, далее забор, а за забором, через неширокую дорогу, была почта. Второй бросок: граната летит через перекладину ворот, примерно, 115 метров. Перед третьим броском кто-то кричал Кондратенко: «Бей по почте». Третий бросок: граната перелетает ворота и забор, падает на дорогу и катиться к почте. Стадион ревет. Ясное дело Кондратенко был кумиром всех мальчишек и парней Знаменки. Метание гранаты – спорт в Знаменке номер 1. Даже я, когда поступал в училище при росте 155 и весе 55 кг метнул гранату 500 г. на 55 метров, что из 600 человек было на третьем месте и начальник физ. подготовки училища, проголосовал на мандатной комиссии за принятие меня в училище, как он сказал, только за этот бросок. И заканчивая с Кондратенко, именно метанием гранат он добыл все свои ордена и медали – «человек-миномет».

Вот почему, когда я увидел у дяди Арсентия семь орденов, по своему тогдашнему разумению посчитал, что если у того четыре ордена, то мой дядя перебросает Кондратенко. Но дядя почему-то от участия в соревнованиях отказался.

Впервые я увидел дядю зимой 1947 г. Перед этим приезжала тетя Пека (Пелагея) жена дяди Арсентия. Привезла тушу свиньи и письмо от Арсентия, что он жив и здоров, но продолжает служить, хотя война закончилась два года назад. Ему присвоили звание младшего лейтенанта, а офицеры советской армии должны были служить не менее 25 лет. Отец набил мясом и салом два деревянных чемодана и уехал, его не было около месяца, потом приехали и отец, и дядя Арсентий, высокий худой быстрый (ни секунды не мог сидеть на месте), что-то привезли в чемоданах и вещмешках. Весь следующий день дядя Арсентий сидел за столом, опустив на него голову, и что-то отвечал моей маме. Потом отец пригнал машину, и они уехали в Ивановку.

Я с отцом ездил в Ивановку 48-49-50 гг., это деревня (деревня в отличие от села не имеет церкви) в одну улицу, там было 100 или 110 дворов, каждый примерно по 10 соток (по-нашему). Естественно это был колхоз. Председателем колхоза был старший брат Арсентия Иван Иванович Пола, коммунист партии с 30-31 года.

В 1951 г. умер отец. На поминках после похорон, поп, который присутствовал на похоронах, попросил мать оплатить его услуги. Его требование услышал дядя Арсентий. О, как он ругался! С этим попом он учился в 1-4 классах школы в Ивановке. Он не только ругался, но и в морду побил. Его еле оторвали от этого попа. К этому времени мать продала все, что можно было продать, покупала лекарства на лечение, а на похороны у нас и денег не было. Его самые легкие слова: «Ах ты тварь, прикрываешься крестом, у вдовы денег просишь. Ты же видишь, у нее одна юбка и кофта, ее дочь в лохмотьях, а у сына пимы дырявые. И у тебя хватает совести еще что-то попросить. Да я тебя сейчас…». Дальше пошли в ход руки. Когда поп сбежал, дядя Арсентий собрал деньги с родственников, соседей и друзей отца. На следующий день купили платье матери, шубку для Лены и мне валенки, еще что-то, я не помню.

После смерти отца матери дали работу – заправщицей в автоколонне, где работал отец. А в 1952 г. в декабре на заправке украли три тонны бензина. Мать отдали под суд. На суд приехали дяди Иван и Арсентий, от тети Ганны приехала Надя ее дочь, ухаживать за мной и Леной. В день суда дядя Арсентий надел все свои ордена и медали и вместе с дядей Иваном пошли в суд. Меня не пускали, но когда мать и дяди ушли, я убежал от Нади. В суде дядя Арсентий примерно полчаса выступал очень громко (короче кричал), не помню, что говорил дядя Иван, но мать оправдали (потом я узнал, кто украл бензин, мать была не причем). Вечером после суда за столом дяди Иван и Арсентий сказали: «Паша, тебе надо уехать. Куда, потом решим». В 1954 г. мы переехали в город Славгород. В 1955 г. дед начал строить и после того как он заболел, я заканчивал строительство дома, где жил до 1960 г., а мать с Леной до 1968 г. В 1969 г. мать получила однокомнатную квартиру на Яровом.

Видел я дядю Арсентия еще несколько раз, но разговор не получался до 1978 г.

Ташкент. Лето. Жара. Вечер. Люба и дети у Кати легли спать, а я с дядей Арсентием у него дома – комната и кухня. Тетя Пейка легла отдыхать, а мы на кухне. Наконец-то он разговорился.

Действительную службу (срочную) служил в территориальных войсках (такие тогда были), закончил службу, сержантом - начальник пулеметного расчета «Максим» - 4 человека. Переехал в Ивановку – женился, родились Катя и Иван, почти погодки, работал в колхозе зимой скотником, а летом прицепщиком на плуге, на сеялках, на жатках, комбайнов тогда еще не было. Жили дружно, по тем меркам все было, и вообще в Ивановке 1939-40 гг. было весело, приедешь с работы в 7-8 часов вечера, поужинаешь, а потом идешь гулять с детьми. Клуба не было, собирались у амбаров на току. Пели, плясали, собирались не только молодежь, но и пожилые, как будто чувствовали, что будет горе. Иван как председатель колхоза приходил в 1-2 ночи и разгонял по домам, завтра на работу, хотя его жена тоже приходила на вечеринки. Утром на работу же.

Когда началась война, меня забрали в сентябре. Собрали Верх-Суетке и пехом шли в Бердские лагеря, под Новосибирск. Там потренировали, вооружали, немного потренировали – на пулеметчика и в ноябре эшелоном на фронт. Ехали дней 15, выгружались в лесу севернее Москвы. Снегу было много, но не очень холодно. Середина ноября, одеты были в валенки, ватные штаны и телогрейку, сверху шинель, в общем, не мерзли. Ночью шли пехом, естественно тащили пулеметы, ленты патронами, канистру с водой. К утру добрались до окопов, заранее подготовленных, на каком-то болотистом участке, потому что на дне окопа был лед. Наши отступали, к вечеру потянулись ранение, которые сами ходили, а потом и группы солдат, грязные, худые, в сапогах, от холода синие. Их собирали, группировали и в тыл на формирование. Ночью командир роты наш расчет провел, метров на 400 от окопов сторону фронта, и расположил за вывороченным корнем дерева на болоте, впереди справа была небольшая речушка, а слева чистое поле. Сектор обстрела, не в сторону фронта, а влево. Пытались окопаться, под штыком лопаты, была вода-болото. Полночи собирали бревнышки, ячейку обложили. Грели канистру с водой своими телами. Костер разжигать командир роты не разрешил. Он воевал в финскую войну и был награжден орденом «Красной звезды» - в те временна большая редкость. «Смотри Пола немцы с фронта не пойдет, на реке полынья, вам не видно, поэтому огонь открывать только, когда немцы поравняются с тобой слева, и бьешь их с фланга. Танков не будет – в болоте утонут, но огонь открываешь его только тогда, когда откроет рота» под утро и все утро шел снег. Часам к 12 снег почти перестал. Ударило по нашим, артиллерия немцев, и окопы покрылись дымом. А потом пошли немцы. О чем думал? А думал о том, что бы не замерзла вода в кожухе пулемета. Немного трясло, ведь первый бой. На месте окопов, сплошной черный ров, неужели никого нет. Когда немцы поравнялись с нами, второй номер шепчет: «Давай». Жду и вдруг рота дала залп. Заработал второй пулемет. У немцев, а их около 300 вроде бы никто и не упал. До ближайшего - метров 100. Нажал гашетку. А фланговый огонь очень действенный - это ведь пулемет. Ведешь чуть выше, чуть ниже. А немцы от 100 до 800 метров ложатся, одна лента, вторая, немцы ложатся, но потом идут еще воины, нам из-за корня не видно сколько их наступает. Третья лента кончилась. Закипела вода, пока 2 номер меняет ленту, 3 доливает воду. Вдруг слева взрыв мины, не обращаем внимания. Только начал стрелять, взрыв мины справа - вилка. Надо менять позицию. Приподнялся, командир роты пистолетом в руке, откуда он взялся, «Стреляй» «но ведь вилка» «стреляй». Выпустил всю ленту, звякнул затвор, и вокруг стало горячо-горячо. Очнулся в госпитале, лежу на животе, руки привязаны, ног не чувствую. Повернуться не могу. Подошла сестра, спрашиваю: «ноги целы?». «Очнулся, целы, но слишком поцарапаны, но все зашили и ягодицы и ляжки и икры». Как я потом понял, между ног разорвалась мина, но не на уровне ног, а пробила лед между двух бревнышек, на которых я лежал, и рвануло из подольда. В медальоне нашел копию приказа: «За героизм, проявленный в бою – уничтожение роты противника – представлен к награде ордена Красной звезды». В медальоне также был орден Красной звезды и записка: «Носи пока эту звезду, она командира роты, у него родственников нет. После получения своей, пришлешь в полк. Командир роты и расчет погибли одновременно с твоим ранением». Через 2 месяца получил свою, но помощник начальника штаба полка написал, что присылать не надо, сдашь после войны. В госпитале пролежал 4 месяца, потом 2 месяца учился ходить, потом учебка, после назначили в 21 армию Чистякова, командиром знаменного отделения в пехотный полк.

В марте 1943 г. взяли Харьков, и пошли дальше. Прошли километров 80, в полку большие потери. Грязь сплошная. Дороги раскисли. Боеприпасы на исходе. Взяли какую-то деревню, вышли в поле. Не доходя метров 400 до лесопосадки, наткнулись на контратаку. Из лесопосадки вышли три немецких танка и, вероятно, рота солдат. Пулеметный огонь из танков положил наш полк (солдат меньше батальона, одна 76 мм пушка с двумя зарядами), остальные подразделения отстали в грязи на открытом поле. Знамя находилось в штабе, где его охраняли три моих бойца. Меня и еще двоих бойцов командир полка взял с собой. Находились мы метров тридцать за передовой и единственной цепью. Когда полк залег, командир говорит: «Гранат нет, снарядов в пушке нет. Пола, бери своих бойцов, вот тебе бутылки с зажигательной смесью» - ординарец открывает вещмешок и протягивает нам бутылки - «уничтожайте танки, иначе нам всем хана». В знаменном отделении все, как и я, были орденоносцами. Я и мои бойцы скидывают полушубки, положили винтовки, разделились и кинулись навстречу танкам. Пулеметчик бьет очередями, но я сам пулеметчик и стараюсь предугадать, куда он будет бить, и прыгаю с тех мест, как заяц: четыре шага вперед – вправо – кувырок. Вскочил, пять шагов вперед – влево кувырок. Короче, как учили. В общем , как заяц. Вдруг огонь пулемета прекратился – кончилась лента. Помчался вперед. В голове мысль: «только не разбить бутылку». Танк на что-то наткнулся и остановился. Все-таки весна – грязь. До танка метров 40. Выдернул черкашку, запал загорелся, метнул бутылку. Мне бы, дураку, упасть, а я гляжу: попаду или нет. Попал! В это время танковая пушка выстрелила. Я увидел вспышку, удар по голове и телу и тошнота. Вероятно, снаряд пронесся рядом с головой, и меня страшно контузило взрывной волной.

Очнулся в морге, как потом узнал Харьковского госпиталя. Привезли в госпиталь и при сортировке посчитали за мертвого. Немцы опять наступали, госпиталь эвакуировался, в спешке меня пометили в морг. Очнулся от холода. Рядом лежат солдаты, но почему-то все холодные. Темно. Руки еле-еле шевелятся. Немножко попытался потянуться и потерял сознание. Очнулся от чьих-то шагов и разговора. Шли врачиха и двое санитаров с керосиновыми лампами в руках. Врачиха осматривала лежащих, когда подошла ко мне, я прошептал: «Я живой». Она попросила санитаров подтянуть меня поближе к проходу, осмотрела и говорит: «Возьмешь меня замуж – вытащу отсюда». Я говорю, что я женат. Она говорит: «Ну лежи» - и пошла. Я испугался и говорю: «Возьму». Санитары вытащили меня из морга и погрузили в санитарную машину. Сколько ехали, не знаю. Привезли в больницу города Шебекено. Врачиха лично меня лечила, и через полтора месяца я уже ходил, правда, еле-еле, но постепенно поправлялся. Когда здоровье подошло к поправке, врачиха пригласила к себе, но не в кабинет, а к себе на квартиру. «А теперь Арсентий, начинай выполнять то, что обещал». Я ошалел, но почти три месяца она за мной ухаживала как мама. Об этом знает только твой отец и ты.

Нет дядя Арсентий, после того как вы приезжали в 47-м году, через месяц приехала женщина-подполковник к нам домой, как нашла не знаю, вероятно, через военкомат. Я никогда не видел, чтобы отец стоял по стойке смирно и отвечал «Так точно» и «Никак нет». Она требовала, чтобы отец отвез ее к вам в Ивановку. Но в тот год выпало много снега и дорогу трактора пробили только до Знаменки. Она и сама говорила, что от Славгорода до Знаменки ехала весь день. Она спросила, когда дорогу пробьют, отец ответил, сто через неделю-полторы. «Если хотите встретиться, то лучше приезжайте летом». Она переночевала у нас, а на следующий день уехала. Я тогда ничего не понял, а лет через 10 спросил маму, кто это был. Она ответила: «Это ППЖ дяди Арсентия». В 16 лет, кто такая ППЖ я уже знал. Так что мама знала об этой женщине, но никому, даже вам, об этом не сказала. И я буду молчать. Давайте дядя дальше.

Когда я немного оклемался, мне показали медальон. В нем было три Красных Звезды и письмо командира полка. В письме он писал, что орден моего подчиненного, который погиб в том бою, где меня контузило. Родители где-то на Украине, после войны найдешь их и отдашь. Адрес в Одесской области. Кстати, после войны я туда писал. И военкомата ответили, что они выбыли, куда – сведения об их местонахождении не имеем. Через два месяца после пребывания в госпитале, мне вручили вторую мою Красную Звезду за подбитый танк.

После выписки из медсанбата меня после восстановления здоровья, меня оставили в нем старшиной роты обслуживания. Это было уже после Курской битвы, т.е. почти пять месяцев я восстанавливался. Как ты знаешь, меня и сейчас, схватывают припадки, а тогда было предписано находиться под наблюдением врачей. Так что я как старшина в медсанбате как раз и находился под наблюдением врачей.

Уже где-то в октябре наши войска наступали – шло освобождение Днепра. Госпиталь следовал за войсками. Рота охраняла его как на марше, так и на привалах. Мне как старшине выделили полуторку, в которой находилось обмундирование и белье, а также два сейфа с документами. На одном из привалов в разбитых окопах бойцы роты нашли полуразбитый пулемет «Максим» и несколько набитых патронами цинков. Я этот пулемет исправил и установил так же в кузов полуторки. На одном из привалов остановились на опушке небольшой рощи. Через поле километра полтора находилась еще роща. Разбили палатки. Было холодно, выпал снег. Моя палатка стояла крайняя на небольшой возвышенности. Начальник караула расставил посты. Пост со стороны соседней рощи находился на расстоянии около 200 метров. Не знаю, что на меня нашло, но я снял пулемет с полуторки и установил в палатке со стороны той рощи. Не спалось. И холодно, и как-то неудобно. Часа в два ночи раздался крик, я поднял полог и увидел, хоть и было темно, что на посту крутятся в борьбе фигуры, а от соседней рощи бегут солдаты. Свои или чужие? При наступлении часть немцев пряталась в лесах, нас об этом предупреждали, но тут ничего не понятно. Наши на посту были в белых маскхалатах, а тут от поста отошли три фигуры черные. Я дернул полог палатки и открыл огонь сначала по этим трем, а затем по тем, что в поле. Там то ли попадали, то ли залегли, но на снегу виднелись четко. Бил, пока не кончилась лента. Пока вставлял другую, они поднялись и снова побежали к нам. Тут и наши солдаты открыли стрельбу по ним. И я снова открыл огонь. Положили почти всех. Несколько фигур побежали назад, петляя как зайцы. Подбежал начальник караула: «Кто это был?» Отвечаю: «Не знаю, но, кажется, они порезали наших часовых». Начальник караула послал двух бойцов посмотреть, пока они бегали, подошел начальник госпиталя: «Пола, кого ты там положил?». Я молчал до тех пор, пока не прибежали бойцы: «Постовые заколоты немцами». У меня отлегло, боялся, что положил своих. До утра все были в готовности открыть огонь, но ничего не случилось. Утром насчитали 62 убитых немца. Начальник госпиталя построил роту и вывел меня перед строем. За бдительность, за сообразительность, за использование неучтенного оружия (про то, что у меня есть пулемет, он не знал) приставил меня к ордену Красной Звезды. Пока ходит представление, он снял свою красную звезду и прикрепил мне на гимнастерку: «При получении своей, эту отдашь мне. Это конечно мало, ибо если бы не ты и госпиталь, и медсанбат вряд ли бы встретили это утро». Свою звезду я получил через два месяца, но отдать подполковнику не смог. В санитарную машину, где ехал он со своим штабом, попала бомба и разнесла вдребезги. Новому начальнику было не до меня.

Война продолжалась, войска наступали, и мы тоже время от времени меняли места дислокации. В июне 1944 г. мы совершали марш по одной лесостепной дороге. Прошел сильный дождь. Колонна шла по колее. Сам понимаешь, какие тогда были дороги. С колеи фиг свернешь без взвода солдат или трактора. Я как всегда на своей полуторке ехал замыкающим. Небо было закрыто тучами, поэтому налета авиации вроде бы не предполагалось. Выехали на открытый участок, я нечаянно глянул назад и увидел, как на колонну летит «Юнкерс». Гула самолета слышно не было, полуторка шумела сильнее. Я схватился за ручки пулемета и навел на самолет. Простыми пулями дно «Юнкерса» не взять. Но я ленту заряжал по следующему принципу: патрон с простой пулей, потом с зажигательной, потом с бронебойной и т.д. Колонна шла по прямой, и если бы «Юнкерс» прошелся по ней пушечно-пулеметной очередью, нам бы мало не показалось. Самолет шел прямо на меня, т.е. в прицеле пулемета не двигался. Я пожалел, что пулемет старый, ствол изношенный и когда осталось метров триста, я попал. След зажигательных пуль кончался прямо в кабине самолета. Выпустил патронов 40, и тут же правую руку оторвало от гашетки - «Юнкерс» тоже выпустил пушечно-пулеметную очередь. Снаряды прошли левее и взорвались перед полуторкой, а пули от пулемета ударили в сейф, и одна из них рикошетом оторвала два пальца на правой руке. (У дяди Арсентия на правой руке не было пальцев: среднего и безымянного). Самолет чуть накренился влево и как шел со снижением, так и перелетев колонну, упал перед ней и взорвался. Колонна остановилась. Я закричал: «Фельдшера ко мне». Увидел, что пальцы на руке висят на коже. Пережал руку, чтобы не бежала кровь. Потом подбежал хирург, посмотрел: «Пришить не удастся», - пальцы отрезал, остатки кожи натянул и как-то быстро зашил, а потом забинтовал и вколол чего-то: «Ну, Пола, ну ты даешь, «Юнкерс» сбил. Ну, молодец!».

И тут подъезжает «Виллис», из него выходит офицер. Представился. Адъютант командующего 1-й Гвардейской Армии. «Кто сбил «Юнкерса»?» - показали на меня. «Чем?» - показали на пулемет. «В машину к главнокомандующему» - штаб которого находился в лесу впереди и самолет разбился в полукилометре от штаба. Прибыли. Адъютант доложил командующему, представил меня. Он посмотрел на мою руку и спрашивает: «Только что?», - отвечаю: «Да». За бдительность и за сбитый самолет от имени главнокомандующего, награждают старшину Пола А.И. орденом Красной Звезды. Командующие армии имели право награждать таким орденом. Я отдал честь левой рукой: «Служу советскому союзу». Вид у меня, наверное, был не ахти. Еле на ногах держался. Он приказал кому-то налить фронтовые. Подали кружку с водкой. Выпил. Тут принесли орден и наградной лист. Гречка прицепил орден, пожелал здоровья и удачи. Потом меня посадили в «Виллис» и отвезли в госпиталь. Вот так я и получил четвертую красную звезду.

Осенью 44 года я видел твоего отца где-то около Пруссии. Я находился в какой-то хате. Выглянул в окно. Вижу, идет какой-то генерал, а следом Гришка с винтовкой за плечами. Я кинулся из хаты, пока бежал через комнаты, коридор они подошли к Виллису. Из-за изгороди увидел, что они в него садятся, выскочил на улицу, но Виллис уже поехал и на меня не обратили внимания. Я подошел к штабу, оттуда вышел генерал. Спросил кто это был, ответили начальник штаба артиллерийского корпуса. Назвали фамилию. Это мне потом помогло. Перед окончанием войны, в апреле 45 года мне присвоили звание младшего лейтенанта. Когда кончилась война, многих начали увольнять, а меня как офицера оставили. Как я не пытался уволиться, ППЖ не давала ход моим рапортам. Но мне повезло. Госпиталь приписали к Гвардейскому Артиллерийскому Корпусу, где начальником штаба был генерал, у которого шофером был Гришка. Тогда я написал письмо домой, чтобы нашли Гришку. Он в это время жил в Знаменке. Мы списались, и Гришка приехал в Прибалтику, где тогда я служил. Он свел меня с генералом. Я рассказал ему свое положение. Тот помог мне уволиться, и мы с Гришей вернулись в Алтайский край. Казалось бы, генерал и сержант, но они вместе объездили Крым, Украину, Белоруссию, Польшу и Германию. И на просьбу Гриши откликнулся по-человечески.

Вот так для меня прошла война, а дальше ты знаешь. Из Ивановки ушли на фронт около сотни мужчин, а вернулось то ли 12, то ли 15. Из нашей семьи погиб Фёдор, Захар мой брат, муж твоей тети Нади, тети Оксаны Савченко. Фокий тети Ганны вернулся без ног. У твоего дяди Ивана правая рука контужена. Он даже ширинку застегнуть не мог, поэтому ему шили брюки с ширинкой для левой руки.

Дядя Арсентий, я как-то не думал, о потерях сибиряков в войне. После вашего рассказа задумался.

На нашем квартале по улице Гоголя с 49 по 72 номер из мужиков было 6 человек: Вознюк, Горобец, Оскльченко, Вдовин, Косторной и Тоболюк. Из пехоты Горобец и Косторной. У Горобца левая рука работала плохо после ранения, у Косторного не было ноги. Вознюк, Омельниченко, Вдовин – шофера. В атаку естественно не ходили. Тоболюк был старый, служил в хозяйственной роте. Остальные погибли, то есть 75%. Если прикинуть по стелам, установленным в городах и селах Алтайского края, Омской, Новосибирской, Томской и Кемеровской области получается что 75% детей рожденных до 42 года сироты фронтовиков. Ужас. А ведь только о подвигах Панфиловцев сообщалось и тогда и сейчас. Они пришли чуть раньше, а о сибирских дивизиях, которые пришли, стали под Москвой, сами полегли, но положили лучшие дивизии Вермахта, сказано, что большое значение для обороны и дальнейшего контрнаступления оказали сибирские пополнения.

- Дядя Арсентий, давайте я напишу о Вас. Ведь вы один отомстили за наших братьев, свояков, да и за всех мужчин Ивановки почти вдвое. Если, конечно, получиться «Судьба человека» Шолохова будет бледно выглядеть на фоне вашей фронтовой судьбы.

-Коля, я бы согласился, если бы не ППЖ. С одной стороны, если бы не она, сумел бы я выжить? Ведь тогда фронт отступал, могли бросить и никто бы к ним никаких претензий не предъявил. А с другой стороны не только родные, но и посторонние скажут: «Жук, пристроился!». Так что если ты напишешь, то пусть твой внук, сын Георгия (тому было 5 лет) опубликует. Если, конечно, получиться. Все.

Вспоминает племянник Копейка Николай Григорьевич, полковник в отставке, родился 17.05.1941 в с. Юрьевка Царичанского района, Днепропетровской области