Ожесточенные и кровопролитные бои с 20 августа 1941 г развернулись на юго-западном участке Красногвардейского укрепрайона у деревни Пижма. Эта старинная деревня располагалась в трех километрах от села Воскресенское ( где родилась няня А.С.Пушкина – Арина Родионовна) и имения Суйда А. Ганибалла. В довоенное время деревня Пижма считалась одной из крупнейших в Гатчинском районе. В течение почти трех недель здесь проходила линия фронта. Этот рубеж сыграл важную роль в защите и обороне на ближних подступах к Гатчине, надолго задержав фашистских захватчиков, рвавшихся в Ленинград. В 1941 г я добровольцем ушел на фронт из Высшего мореходного училища, куда поступил после окончания школы. Попал в истребительный батальона, который занимался ликвидацией лазутчиков, шпионов, «ракетчиков» в городе. А августе 1941 года батальон влился в ополчение, подразделения которого вступили в бой под деревней Пижма. В составе ополчения и кадровых частей Красной армии, которые входили в Красногвардейский УР, здесь приняли основной натиск фашистских войск, рвущихся к Гатчине (Красногвардейску) и Ленинграду. На подходе к рубежу обороны в конце августа на дороге видели Маршала Советского Союза Ворошилова К.Е. Выйдя из машины, главнокомандующий Ленинградским фронтом лично давал указания командирам проходящим подразделений: «Вперед, вперед….». Наша позиция располагалась на берегу за камнем у моста через речку Пижма. Немцы вели обстрел позиций из танков и полевых орудий, в том числе и минами «лягушками». Одна из мин разорвалась рядом с позицией. Осколок мины попал в подмышку левой руки, вышел через грудь в пяти сантиметрах выше сердца и попал в горло, где и застрял. Солдаты помогли мне перевязать горло, под гимнастерку сунули бинт, привязал винтовку ( канадскую!) к ремню и вместе с раненым товарищем пошел через станцию Суйда в Гатчину. На переезде через Варшавскую железную дорогу женщина-смотритель дороги дала нам молоко. Добрались до гатчинского дворца, где располагался госпиталь. Госпиталь эвакуировался, так как немцы были близко, на подступах к городу. От большой потери крови силы покинули меня. Сел на камень и стал ждать. Рядом стояли три грузовых автомобиля с ранеными, готовые отправиться в тыл. Из кабины одной из машин выскочила молоденькая санитарка. Увидев меня спросила, могу ли я сидеть в машине. Получив утвердительный ответ, помогла мне сесть в кабину водителя, а сама залезла в кузов к раненым. Машины под сильной бомбежкой отправились в Тайцы. В одну из машин попал снаряд, две другие проскочили. В Тайцах в походном госпитале под фонарем «летучая мышь» (электричества не было) мне сделали операцию. В темноте и в спешке в груди оставили ватный тампон. Рану зашили, а осколок остался в горле… Немцы ожесточенно рвались в Гатчину и всех раненых эвакуировали из Тайц в Ленинград, где я попал в госпиталь больницы им. Мечникова. Госпиталь был переполнен, раненые лежали по двое на кроватях и носилках в палатах, кабинетах, коридорах и лестничных площадках. На носилки, установленные на сломанную кровать, положили и меня вместе с раненым солдатом в коридоре. Ночь прошла спокойно, но под утро почувствовал сильный холод. Ночью мой сосед умер и закоченел. Я повернулся и он упал с грохотом на пол. Мимо проходили врачи. Услышав шум, подошли, осмотрели меня и обратили внимание на мое горло. После осмотра я был срочно отправлен в другой госпиталь, который находился напротив Дворца пионеров на Невском проспекте. Осколок в горле загноился, гортань опухла и я не мог глотать пищу и разговаривать. В это время блокады города еще не было. Меня навещали друзья, приносили с собой еду, конфеты, вино, водку. Еду и сладости раздавал раненым и медсестрам, так как сам есть не мог, спиртное складывал под кровать - подальше от начальства. В один из дней на город налетели немецкие самолеты и стали бомбить центр города. Одна из бомб попала в здание, где находился госпиталь, прошла через несколько этажей рядом с моей палатой и разорвалась в подвале. В то время опыта действий персонала в такой обстановке не было. Раненые, кто мог ходить и медсестры, убежали, а «лежачие» остались. Остался и я, так как ходить не мог – задыхался. Вокруг госпиталя рвались бомбы, в палате было много дыма, я задыхался. Настроение было ужасное, решил, что наступает конец, мне не выжить! От отчаяния взял кружку, налил ее полную водки и с трудом влил в горло. От водки нарыв в горле прорвался, пошел гной… Утром пришел врач и обратился ко мне, не ожидая от меня ответа. Я ответил и стал разговаривать с ним. Он удивился, осмотрел мое горло и стал спрашивать, что произошло. Я не признался, боялся, что найдут мои запасы и отберут. Перед отправкой меня в Мариинский Дворец в батальон «выздоравливающих» врач спросил: «Володя, расскажи, что же тебе помогло?». Я признался и все рассказал. Осколок оставался в горле до 1944 года и меня не беспокоил. Рану в груди мне снова прооперировали и вытащили ватный тампон, от которого она не заживала. В вестибюле Мариинского Дворца в конце 1941 года произошла последняя встреча с отцом, который работал на «Бадаевских» складах и погиб после одной из бомбежек (пропал без вести). Последние его слова были: «Воюй, сынок, не трусь, своей пули не миновать, а чужая не тронет». Больше его я не видел. После выздоровления был направлен в 5-й Краснознаменный погранотряд (Карельский перешеек). При отступлении отряд понес потери и влился в 201 стрелковую дивизию (район п. Курорт-Сестрорецк). Был командиром разведвзвода. Вспоминая те напряженные и тяжелые для всех нас времена, в памяти ярко встают несколько фронтовых эпизодов, где мне откровенно повезло, как-будто кто-то отвел от меня в последнюю минуту неизбежную погибель. На одном из участков финско-немецкого фронта нашим частям противостоял финский батальон женщин – снайперов, который нанес нашим войскам существенные потери. Чтобы вести огонь по противнику приспособились: в котловане (окопе) располагались солдаты, а по краю окопа втыкали густо ветки березы, чтобы не было видно стреляющих солдат. Однако финки разгадали хитрость и на рассвете сшибали ветки из снайперских винтовок. Надо сказать, что справиться со этими женщинами – снайперами было сложно. Сопротивлялись они отчаянно, погибали в боях, но в плен не сдавались. Однажды финка снайпер сидела на дереве («кукушка») и стреляла, в основном по офицерам, так как за каждого убитого офицера немцы платили им больше, чем за солдата. Наши наблюдатели засекли ее. Когда патроны у нее закончились, солдаты подошли к дереву, потребовали слезть, но она отказалась. Тогда дерево спилили и финка упала. Подошел наш майор, стал ее поднимать. Женщина в ярости вырвалась и плюнула майору в лицо. Тогда майор из пистолета застелил ее. Весной, во время ледохода на Неве в городе находили много примерзших ко льду убитых женщин в финской форме. В 2-3 км от передовой был обустроен «секрет» (окоп) для наблюдения за противником и выявлением позиций снайперов. Место нахождения «секрета» врагу не было известно, так как его обустраивали ночью и тщательно маскировали. В «секрете» сидели по три человека. Смена происходила ночью в темноте (в светлое время добраться и выбраться из окопа было невозможно – все простреливалось). В «секрете» сидели от темноты до темноты, а затем приползала смена. В мою смену фины засекли наш «секрет», так как один из солдат, нарушив приказ, закурил. Почти сразу был открыт минометный огонь по нашей позиции. Одна из мин попала в наш окоп точно мне между ног и с шипением стала вращаться! Через несколько минут успокоилась. Я лежал и смотрел на нее не двигаясь, отрешенно и , как ни странно, не переживая. Был в шоке, как и мои товарищи. Есть мнение, что в таких ситуациях у человека в сознании за несколько секунд проноситься вся жизнь. Согласен. Вот так с миной в «обнимку» досидели до темноты до смены, с которой приполз сапер. Мину прихватили с собой и вернулись в часть. Повезло! Зимой возвратились из разведки в тыл врага «пустыми», разделись и легли спать в землянке. Был сильный мороз, температура под -30.Ночью внезапно разбудили, объяснив, что из расположения нашего разведотделения сбежали двое бойцов – отец и сын. Одели лыжи и пошли к заливу к финам. В то время, командиру, у которого солдаты убегали сдаваться в плен, грозил трибунал и расстрел. Я вскочил, натянул сапоги на босую ногу, в кальсонах и нательнике выбежал из землянки, прихватив автомат. Лыжи стояли (по приказу) в «домике» довольно далеко от землянки. Добежал, встал на лыжи и бросился в погоню. Бегал на лыжах хорошо, до войны был призером спартакиады. Догнал беглецов на заливе и приказал остановиться. Молодой упал в снег, а пожилой продолжал упорно убегать, не обращая внимания на выстрелы из автомата поверх головы. Ничего не оставалось, как остановить предателя очередью из автомата на поражение. Подоспели солдаты из отделения, одели в обмундирование, но в результате я сильно отморозил ноги и щеки. За этот побег солдат из моего отделения меня сняли с представления к ордену, попал под следствие, которое тянулось долго, до весны, работал СМЕРШ. В итоге, был отправлен в штрафной батальон, в составе которого на второй день участвовал в жестоком ночном бою. В атаке засевшего в лесу врага нарвался на опушке леса на фашиста, который из-за поваленного с корнем дерева с расстояния 10-15 метров выпустил в меня всю обойму из автомата. И опять для меня наступил момент истины! От резкого яркого света в темноте, пламени, дыма и грохота я оцепенел. Упал не сразу, в голове одно слово: «конец, конец»! Вдруг все стихло-наверно у стрелявшего закончились патроны. Собрал все силы (живой!) и бросил за дерево гранату, вскочил и пробежал метров 5!!! Упал в окоп с водой. Подползли два пожилых санитара, положили на плащпалатку и потащили по окопу. Из воды торчала только моя голова. Сунули в рот горящую папироску. Благодетели, спасибо, живой!!! А осколок из горла мне все же вытащили!!! В 1944 году из района нынешней Московской площади я был направлен командиром разведзвода в район Гатчины. Получил приказ - уничтожать остатки мелких группировок врага и по пути следования собирать трупы фашистов, укладывать их штабелями, обливать горючим и поджигать. Был сильный мороз. Трупы загорались и оттаивали: поднимались руки, ноги. Было жутковато! По пути следования попадались разрозненные мелкие группы фашистов, которые в бой не вступали. Форсировали реку Ижору в районе д. Романовка по горло в воде. Вышли на берег, обмундирование заледенело и стояло «колом». Но никто не простудился! Сразу нарвались на большой отряд немцев. Завязался бой. Во взводе были молодые, выходцы из южных республик. Они в атаку не шли, хватались за животы и прятались в кустах…. Я, как командир, с пистолетом в руках пинками гнал их в атаку и тут получил ранение пулей в спину. Попал в госпиталь в бывшее Итальянское консульство. Ранение было не тяжелое. Наладил хороший контакт с медсетрами. В это время свирепствовал грипп. Пришла навестить меня мать и мы в вестибюле беседовали около 15 минут. Простудился. На следующий день меня осматривала врач, заглянула в горло. По ложечке что-то звякнуло, она увидела какое то черное тело в горле. Спросила, не был ли я ранен в шею. Я ответил, что нет. В 1941 году был ранен в горло! Тогда меня отправили в институт Уха, горла, носа на Петроградской стороне. Врач сказал, что можно сделать опрацию, но могут быть осложнения и меня может «скособочен». Сиди и жди.Я ждал, развлекался, ходил в кино. В один из дней я сидел в кино меня вызвали срочно в палату. Приехал генерал медицинской службы («высокий чин», фамилии не помню). Влетел в палату в папахе, злой, матерился. В то время Таким «чинам» показывали самых «сложных» больных с необычными ранениями. Показали меня и солдата, у которого складная ложка и вилка, которые носили в гимнастерке, после попадания осколка вдавилась в грудь. Осмотрев меня генерал сказал: «Пикнешь, ничего делать не буду». Положили меня на стол, на каждую руку и ноги сели санитары. Рот надрезали и вставили распоры, чтобы не закрывался. Он взял элетромагнит и сунул мне его в горло. Удар током был сильным и я, конечно, заорал. Генерал стал кричать, материться. Санитары насели на меня еще с большим рвением. Во втором заходе ему удалось магнитом зацепить осколок и вытащить его. Бросил его в таз и убежал. Я потерял сознание. Очнулся, подбежали санитары и врач, сделали мне укол и обработали горло. Врач сказал: « Ты родился в рубашке…». Воевал на различных участках Ленинградского фронта. Был командиром разведгруппы, разведотделения, разведвзвода. Участвовал в боях с финско-немецкими захватчиками на севере области, сражался на Пулковских высотах, под Колпино, на «Невском пятачке». Был неоднократно ранен. В 1944 году в составе 43-го стрелкового полка участвовал в окончательном освобождении Ленинграда от блокады. Награды: орден Отечественной войны 1-й степени, орден Славы 111-й степени, медаль «За отвагу», медаль «За оборону Ленинграда», медаль «За победу над фашисткой Германией» и другие награды. Отец – Приемышев Иван Александрович, уроженец Вологодской области, Сокольского района, Кубенское озеро. Мать – Приемышева (д. Казлаускайте) Станислава Станиславовна, литовка, уроженка Литвы.