....Из папиных воспоминаний

.В конце мая 1942 года пришла повестка из военкомата, которой мне предписывалось 2 июня 1942 года явиться «с кружкой и ложкой».

….Перед фронтом строя появилась большая группа офицеров. Нам сообщили, что мы поступили в формируемую 212 стрелковую дивизию. Началось распределение по подразделениям. Прозвучала очередная команда: «Кто хочет быть бронебойщиком, выйти из строя!» За спиной я услышал как кто-то сказал, что бронебойщиком быть хорошо, так как их возят на машинах, и мимо меня из строя стремительно протолкался какой-то солдат. Не раздумывая, я тоже вышел из строя. Так я стал наводчиком противотанкового ружья во взводе ПТР (пртивотанковых ружей) стрелкового батальона.

…..Однажды на рассвете  была объявлена тревога, нас построили и повели, как потом оказалось, на фронт под Сталинград пешим порядком.

Если учесть, что протяжённость марша до Сталинграда составляла более 800 километров, то можно себе представить, как нам досталось.

Такой трудный марш оказался крайне полезным для нас, довольно непрактичных парней, вчерашних десятиклассников, которым ещё не исполнилось и  восемнадцати лет. Мы многому научились, в том числе спать на ходу.

..Наконец настал день, когда, как нам сказали, мы прибыли на фронт. На открытой покатой местности мы расположились цепью и отрыли индивидуальные ячейки – небольшие ямки, в которые можно было улечься и тем самым укрыться от поражения пулей или осколками.

В балке мы заночевали. Утром нас накормили и выдали в качестве сухого пайка каждому по одному огромному чёрному сухарю. Как и накануне, со всех  сторон начали рваться мины и мы продолжали постигать искусство уцелеть при миномётном обстреле. Всё шло сначала в прежнем режиме, до тех пор, пока сквозь разрывы мин не стал прослу­шиваться свист пуль. В какой-то момент все почувствовали, что плотность обстрела возрасла и быстро попрятались в массе кем-то до нас отрытых одиночных, не сообщающихся между собой, окопах. Сразу наступила безмятежная тишина. Мирно светило солнце, голубело небо, кажется слышалось пение жаворонков. Мы все сидели в ожидании команды продолжать движение.

Уже через сутки или двое начались наши активные боевые действия. Солдаты-стрелки шли в атаку, а мы поддерживали их, ведя огонь по огневым точкам немцев, которые располагались в подбитых танках или под ними. Стоило бойцам выбраться из окопов, как немцы открывали шквальный огонь из стрелкового оружия и миномётов и в воздухе появлялся самолёт-коррек­тировщик  с раздвоенным хвостовым оперением, которого мы все называли «рама». Попытки атаковать  повторялись и в последующие дни, но, к сожалению, безрезультатно. Всё это обходилось  ценой больших потерь.

Наша дивизия не отличилась в боях, понесла большие потери и уцелевший личный состав однажды был собран в огромной балке. Оказалось, что нас передают на пополнение в другую дивизию. Нас, бронебойщиков, определили в Отдельный противо­танковый дивизион 99-й Краснознамённой стрелковой дивизии. Он в это время находился в резерве и располагался в большой балке с хорошо оборудованными блиндажами. В дивизионе мы почувствовали порядок, понимали логику действий и приказаний командиров, реально знали обстановку и на этом фоне поняли, как бездарно были организованы боевые действия в прежней дивизии. Нас и здесь перебрасывали с одного танкоопасного направления на другое, но теперь это организовывалось так, что мы в каждом случае действовали осознанно, с пониманием обстановки и своей задачи. Вот только стрелять по танкам  не довелось: мы предпринимали попытки атаковать противника с севера от Сталинграда, но здесь немцы держали глухую оборону, не пытаясь контратаковать.

В ночь с 18 на 19 ноября 1942 года нас подтянули вплотную к боевым порядкам пехоты. Утром началась мощнейшая артподготовка, это был сплошной гром со всех сторон, над позициями немцев поднялось огромное чёрное облако на всём протяжении, сколько мог видеть глаз. Как только артподготовка прекратилась, мы пошли вперёд и относительно свободно выбили немцев с их позиций, но продвинуться до Сталинграда нам в этот день не удалось. Мы расположились в захваченных прекрасно оборудованных немецких блиндажах. На исходе дня  стало известно, что наши войска перешли в наступление по всему фронту под Сталинградом и с опережением нам сообщили, что немцы окружены.

Нас снова стали перебрасывать с участка на участок, где предпринимались попытки прорвать оборону немцев, а мы должны были быть в готовности отбить возможные контратаки танков. Но контратак не было и начальство решило нас «переквалифицировать». Мы сдали свои ружья и поступили на пополнение в один из стрелковых батальонов. Здесь нам выдали автоматы, боезапас, гранаты и мы из бронебойщиков превратились в автоматчиков. Командир батальона не стал распределять нас по ротам и оставил в своём распоряжении в качестве, как он выразился, «ударного взвода». Как оказалось эта честь предполагала, что в дальнейшем  мы всегда должны будем идти впереди.

Наступление продолжалось, мы стали завзятыми пехотинцами: умело ходили в атаку, стремительно врывались в немецкие окопы и блиндажи, стреляли, брали пленных. Мы и выглядели теперь как-то по-пиратски: на плечах немецкие одеяла (морозы стояли ужасные), поверх обмоток трофейные гетры, из которых торчали  немецкие армейские ножи и складные ложки-вилки, а за поясом красовались пистолеты «Парабелум». Всё это служило не только предметами практической необходимости, но и атрибутами демонстративной лихости.

Чувствовалось, что Сталинград уже где-то близко, но немцы упорно сопротивлялись. Однажды нас целым отделением послали в разведку в сторону города. Дело было под вечер. Идти было очень трудно: снег по колено, а пробираться приходилось по заснеженным канавам и овражкам. Через какое-то время мы вышли к берегу широченной балки. Тишина, никаких признаков присутствия противника. Под нашим берегом притаилась одинокая избушка, возле которой стоял немецкий шестиствольный миномёт. Осторожно подползли и ворвались в домик. Там оказались только дед и бабка. Они нам рассказали, что всего минут 20 назад дом был набит греющимися немцами. От хозяев мы узнали, что находимся в балке Мокрая Мечетка – предместье города. Установили наблюдение за противоположным берегом балки, ничего не выявили и тут наступила темнота. Решили отправить связного к комбату, а самим остаться до утра на месте.

Утром обнаружилось, что немцы находятся совсем близко и вход в дом пристрелян. Решено было выбираться из-за противоположной стены дома, для чего прорубили в ней отверстие - благо дом был саманный. Метрах в ста начинался кустарник, а до него нужно было бежать по простреливаемому участку. Примерно на середине пути был небольшой бугорок, позволявший скрытно передохнуть. Бежать предстояло по глубокому снегу. Вдоль стены за домом выстроились друг за другом и … первый побежал. Бугорка он достиг благополучно, передохнул, а когда поднялся, его настигла пуля и он упал без признаков жизни. Второму удалось проскочить и скрыться в кустарнике. Это обнадёживало. Я был третьим. Передав недокуренную цигарку очередному, выскочил из-за стены. Бежать было ужасно трудно: ноги чуть ли не по колено проваливались в снег. Ничего не видел кроме заветного бугорка. Он был уже близко, когда я почувствовал какое-то сотрясение в плече. Боли не было -  упал скорее от осознания, что ранен. Начался кашель с кровью. Сознание работало -  решил выбираться обратно. Прополз какое-то расстояние и тут левая рука повисла плетью.  Развернулся и стал перекатываться с боку на бок, но надолго не хватило сил и тут передо мной упал конец верёвки. Уцепился за него правой рукой и ребята меня потащили. Я был на грани отчаяния, когда верёвка оборвалась. Среди нас был боец богатырского сложения Кузнецов. Он не выдержал, стремительно выскочил из-за стены, сгрёб меня, затащил в укрытие и через дыру в дом. Меня стали раздевать и последнее, что я услышал: «Ничего – высоко».

Это случилось 29 февраля 1943 года, за три дня до окончания Сталинградской битвы……